— Это не шпионские игры, балбес, а теневая действительность. Без этого в нормальную гостиницу не вселишься. Кстати, не забудь ему дать на лапу. — И сколько стоит его лапа? — Все зависит от твоих пристрастий и степени твоей комфортности: примерно от 300 до 500 рублей. Сориентируешься на месте. Дашь больше, тебя впишут в особый список и выполнят все твои пожелания. Расшибутся, но выполнят! Самое главное, к тебе никого не подселят! Отец не шутил. Когда, сомневаясь в том, что это сработает, я небрежно засунул червонец между пуговицами ливреи невозмутимо стоявшего на входе швейцара, и произнес кодовое слово, он неожиданно ожил. Кланяясь, распахнул двери и крикнул стоявшему у стойки администратору поистине «волшебное слово «ВиктОр». Пока меня оформляли по загранпаспорту, который я ошибочно подал, перепутав отделения в портфеле, вышел сам ВиктОр. — Я от Римаса, — сказал я. — Мог бы и не говорить. You look like him like two drops of water/ Ты похож на него как две капли воды/, — перешел он неожиданно на английский. А я прибалдел, не ожидая услышать английский из уст начальника швейцаров, и протянул ему конверт с семью сотенными. — В особый, по высшему! — крикнул он администратору. И, обращаясь ко мне, сказал: «Я думал Римас приехал. Он обещал приехать с супругой на несколько дней. Великий он человек. Я все статьи его читаю. Они на многое открывают глаза. Низкий поклон ему. Располагайся! Если захочешь ужин в номер, звони: 9293». — Благодарю вас! — пожали мы друг другу руки и разошлись. * * * Ровно в 10 утра я вошел в кабинет приятеля отца. Передал ему привет, секретный пакет и литовские гостинцы. Мы немного пообщались и договорились, что завтра в 16.00 он будет ждать меня и передаст ответный пакет для отца. Выйдя из офиса, я остановился, раздумывая, куда бы пойти. Взгляд зацепился за красивую афишу и знакомое имя Тея Кайруте. Любителей живописи и скульптуры приглашали на выставку работ молодой и талантливой художницы и скульптора. Конечно же, я заинтересовался. Купил билет, обратив внимание, что сегодня последний день выставки. Сказать, что я был потрясен, значит, ничего не сказать. Необычные и смелые работы заставили меня вспомнить наше знакомство. Это был 1976 год. Родители взяли меня с собой в Вильнюс. В первый же день мы побывали в гостях у Юргиса, приятеля детства моего отца. И там я впервые увидел Тею. Мне она тогда совсем не понравилась, даже показалась глупой. А потом отец решил свозить меня с мамой в Каунасский Музей чертей. Не знаю, какого черта они решили пригласить поехать с нами Тею, но она удивила меня тем, что внимательно слушала рассказ отца о Музее и еще более внимательно знакомилась с картинами Чюрлёниса. Я обратил внимание, что нам обоим понравилась одна и та же картина. И она, пожалуй, даже более тонко ее прочувствовала, нежели я. И никакая она не глупая. Просто очень робкая и скромная девчонка. На обратном пути я снизошел до того, что объяснил ей сложение и вычитание дробей. И она все сразу поняла. И я вдруг заметил, что она очень даже симпатичная. А перед нашим отъездом Тея неожиданно сделала мне удивительный подарок: вылепила из глины чертенка, похожего на меня. Признаюсь, я до сих пор его храню. После нашего переезда в Вильнюс мы с ней несколько месяцев учились в одном классе. Она очень изменилась внешне. Стала настоящей красавицей. Но я почему-то не решался поддерживать с ней отношения. Когда на закрытии олимпиады она вручила мне подарок и робко поцеловала, мне это очень понравилось. Зато я не оробел и поцеловал ее по-настоящему. Отец на радостях пригласил всех к нам на праздничный обед. Было весело. А потом были танцы. И я пригласил Тею. До сих пор помню ее удивленные глаза-изумруды, когда я во время танца затащил ее в зимний сад и зацеловал чуть ли не до потери сознания. Не мог остановиться. Восхитительный земляничный аромат ее губ и робкие попытки ответить на мои поцелуи, распаляли меня все сильнее и сильнее. Я даже залез руками под ее свитер и коснулся упругой груди. И только усилием воли заставил себя остановиться, чтобы не переступить грань дозволенного. Потом мы изредка встречались на праздниках у нас дома. Но к тому времени у нас с Гошкой уже появились милые подружки. И это были не робкие поцелуи, а самый настоящий секс. Потом армия, аспирантура. И мы не виделись несколько лет. Буду честен, иногда я вспоминал ее. Я поднялся на второй этаж галереи и совсем не думал о том, что могу ее встретить здесь. Карандашный набросок обнаженной со спины девушки пробил меня как стрела, выпущенная из арбалета, всколыхнув воспоминания. Я понял, что это автопортрет, и захотел его приобрести. Огляделся по сторонам в поисках смотрителя и вдруг... увидел ее, беседующую с двумя мужчинами. Ее платье... Нет, не буду врать, платье было красивое, но видел я ее без платья. Диву даюсь, как я не прожег ее своим взглядом. Но она неожиданно отвлеклась и взглянула в мою сторону. Я слегка помахал ей рукой, а она сорвалась с места, как торпеда, влетев в меня. И тут же поцеловала с такой сумасшедшей страстью, которой я от нее не ожидал. Забыв обо всем, я обнял ее, отвечая на поцелуй. И понял: это моя судьба! Я плохо помню, как мы гуляли по городу, забрели в какой-то парк, очутились в моей гостинице, как я сказал администратору, чтобы нас не беспокоили, и дал ему денег. Сколько — не помню. Наверное, порядком, потому что он сам проводил нас до номера и повесил табличку: Do not disturb! /Не беспокоить! Я запер дверь номера изнутри. Подошел к Тее, взглянул на нее и... утонул в ее зеленых глазах, глубоких и искренних. Я обнял ее и физически ощутил, как ее нежность и безмерная любовь переливаются в меня и заполняют до краев неведомым до сих пор для меня чувством под названием ЛЮБОВЬ! Мир для нас перестал существовать... Я целую ее, и она отвечает мне. Наша одежда летит в разные стороны. Бог мой, как она прекрасна, какое совершенное тело, — восхищаюсь я. — Я хочу тебя, Арс. Но я... я... У меня до тебя никого не было, — смущаясь, шепчет она. — Но ты не думай, я не боюсь. Я задыхаюсь от сумасшедшего желания. Но сдерживаю себя, понимая ее состояние. Целую и ласкаю ее. Обняв, крепко прижимаю ее к себе, действую медленно и осторожно. Вижу широко раскрытые глаза, вдруг наполнившиеся слезами, и слышу удивленный шепот: «уже!» Поцелуями собираю ее слезы, и чувствую, как она вначале осторожно, а затем все смелее вместе со мной устремляется к ирреальному, космическому финалу. Я ликую: мы теперь неразделимы. Мы — единое целое! Под утро Тея уснула. А я не верил своему счастью. — Благодарю тебя, Господи, и тебя, отец, что направили меня сюда, на эту выставку. Ведь я мог не заметить афишу и пройти мимо своей судьбы, своего счастья… Мне вдруг так захотелось подарить Тее розы, алые розы, полыхающие как моя любовь. И обязательно 13 штук! Я быстро встал под душ. Переоделся и спустился вниз. Семь утра. Администраторы сменились. Я, балбес, не подумал, что можно было заказать доставку цветов с утра. Но я тогда даже думать об этом не мог. Спросил у портье, где можно купить в это время розы? — Так рано только на рынке. Он через квартал отсюда. Остановил такси. Доехали до рынка, попросил таксиста не уезжать. Правильно сделал, роз там не оказалось. Поехали искать. Нашли. Роскошные, алые, 13 штук. Влетаю в гостиницу. А портье мне навстречу, словно молотом по башке: — А ваша девушка ушла и ничего не сказала. Первая мысль, которая пришла в голову: фильм «Отец 2. История повторяется». Я поднялся в номер, надеясь, что Тея оставила записку. Собрал все вещи, нашел ее браслет с янтарем, расплатился, оставил цветы на стойке регистрации, попрощался и поехал в галерею. Узнал, что Тея была здесь, подписала документы и уехала. Куда — неизвестно. Дождался четырех часов, зашел за журналами отца. Анатолий Евгеньевич радостно встретил меня, вручил пакет с журналами для отца и поинтересовался, встретился ли я с девушкой? Минут пять я тупо смотрел на него, пока до меня не начало доходить, что дело нечисто. Я быстро раскрутил приятеля отца, и узнал, что никаких секретных документов не было. А была обычная пачка писчей бумаги, которую я сюда приволок, так же как и не было офиса. А было пару раз арендованное помещение на пару часов. В девять вечера я приехал домой. Принял душ, переоделся, зашел к родителям и сходу брякнул: — Пачку бумаги я отвез, а журналы привез. Хорошо, что хоть они настоящие... Твой приятель прокололся. — Прости, сын! Я хотел как лучше... — отец явно смутился. Но, как говорится, «Остапа понесло». И я бросил отцу недозволенную фразу, обидев попутно и маму, поинтересовавшись: не на роду ли у нас написано, что женщины сбегают после ночи любви от мужчин. Мама вскрикнула и покраснела. — Солнышко, успокойся, — тут же бросился на защиту отец и, вооружившись крылатой фразой Александра Македонского «Лучшая защита — это нападение», — перешел в атаку. — Ты хочешь сказать, что ты отвез в Москву пачку бумаги и встретил там любовь всей жизни, как я когда-то?! — Тогда я, сын, тебя не понимаю. — Не понял, — растерялся Арс. — Ну как же, сынок, ты должен был извлечь урок из ошибок отца, раз уж ты такой осведомленный! Надо было запереть все окна и двери, записать имя, фамилию, адрес... Что же ты так оплошал? — съязвил он, кусая меня скорпионьим жалом. — Ладно, я понял. Простите меня, мам, пап. Я не должен был об этом говорить. Я сейчас уеду, вы не беспокойтесь. Я знаю, что делать! — Сынок, скажи хоть, кто она? — Нет! Или я вернусь с ней или... — Боже мой, Рим! Что он хочет этим сказать? — Только то, что он вернется с той, которая станет единственной и любимой женщиной в его жизни, — обнял он свое солнышко. В общих чертах я рассказал Гошке, что произошло. Позвонил Тее. Ее не было дома. Узнал адрес у ее отца, и отправился в деревню. По дороге купил цветы. Роз не было, но букет мне понравился. * * * Я подъехал затемно. Свет приветливо горел во всех окнах небольшого опрятного домика.