И ты, находясь рядом с женой, мог бы ее поддерживать. Не отвлекайте меня вопросами о личной жизни. Как там ее зовут? Сьюзи? Это не имеет никакого отношения к нашей книге, Зигфрид. Сьюзи, повторил он. Точно. Знаешь, Киф, из тебя никогда бы не получился хороший начальник. Зато из вас получился бы отличный писатель. Хороший начальник умеет делиться. Обладает способностью раскрываться перед подчиненными. Жуткая ухмылка. Нервный тик. Мертвые глаза. Как я могу, продолжил Хайдль, сохранять лояльность к человеку, который скрывает от меня даже имена своих детей. Это уже был перебор. А как может ваша жена сохранять лояльность к мужу, ответил я, который скрывает от нее даже свое настоящее имя. Твоя агрессивность, Киф, сказал Хайдль, бьет мимо цели. Будь у тебя возможность работать дома, ты бы не страдал от такого напряжения чувств. Надо будет обсудить это с Пейли. Я ничего не ответил – вероятно, понадеялся, что ему надоест. Но нет. Только не ему. Не нужно принимать их сторону, Киф, и обвинять во всех злодеяниях меня. Чью сторону? Банкиров. Твоя обязанность – помочь мне рассказать мою историю. У вашей истории нет сторон. Там больше углов, чем у разбитого зеркала. А что же в ней есть? Он меня подловил. Я замешкался. В ней есть готовый роман, вырвалось у меня. Наверное, в моих словах прозвучала нотка нескрываемого восхищения. Было у Хайдля особое качество, в наличии которого у себя я очень сомневался: ледяная воля, необходимая, по всей вероятности, для создания любого произведения. Способность украсть. А то и убить. Хайдль откинулся на спинку своего претенциозного директорского кресла – кожаного, слегка потертого. Надо признать, это дорогого стоит, продолжил я. Есть люди, которые грабят банки, вооружившись обрезами и надев маски. Их лиц никто не видит. Затем они скрываются, если удается сбежать. Добычу тратят осмотрительно. Но к вам это не относится… нет, вы грабите банки в открытую. Вы грабите банки, пожимая руки их владельцам, в присутствии фотографов и телевизионщиков. А потом у всех на виду спускаете их деньги на разные безумства. Ваши изображения повсюду. Вас, черт побери, даже наградили Орденом Австралии. Предположение о том, что кража семисот миллионов долларов, с какой стороны ни посмотри, составляет преступное деяние, порой расценивалось Хайдлем как злобная и беспочвенная клевета. Но я уже не боялся задеть его чувства, тем более что в тот день он, как мне показалось, находился в благодушном настроении. Одно безумство за другим, продолжал я. Вооруженные подразделения… ВД, поправил меня Хайдль. Воздушный десант. Парашютисты. Спасатели, прошедшие обучение в военизированных структурах со строжайшей дисциплиной. Мы гордились их подготовкой. Они были лучшими, все пятьсот человек. А что же подводная лодка, то есть она ведь существует? Хайдль улыбнулся. Две мини-подлодки и один батискаф, сообщил он. Подлодка – это нечто, сказал я. Хайдль рассмеялся. Действительно, согласился он. Но внутри – ужас. Неописуемая теснота. Мы наняли психолога на полставки, чтобы решить проблемы подводников. Ведь нашей главной заботой всегда было и есть здоровье и безопасность. Киф, такое легко забывается. Запиши, это важно. Он ненадолго ушел в сторону, будто еще оставался на посту генерального директора, который диктует годовой отчет, обращает внимание на высшие стандарты промышленности, условия поощрения, программы повышения квалификации, стратегическое планирование и так далее, и тому подобное, но вскоре вернулся к токсоплазмозу. Для подобного словоизвержения Рэй придумал слово хайдлинг. Пусть иногда Хайдль умел быть обаятельным, интересным, а пару раз даже показался мне остроумным, например когда заявил, что создание заказных мемуаров – это лишь подмена одного «я» другим, большая часть его высказываний являла собой нескончаемое пустословие. И снова я попытался вернуться к работе над автобиографией. 3 Вот только не понимаю, продолжил я, почему Совет АОЧС согласился со всеми доводами? Он же несет юридическую ответственность. Почему не возникло никаких вопросов? Совет? – переспросил он, медленно покачивая головой, словно на него нахлынуло чувство легкой тоски. Затем Хайдль подошел к куче коробок с документами, которые пылились в углу кабинета, открыл одну, порылся и наконец достал фотографию, которую и вручил мне. Сам посмотри. К обратной стороне фотографии скотчем крепилась бумажная этикетка с надписью «Совет АОЧС. 1986 г.» и списком имен. Взглянув на фотографию, я внимательно изучил надменные лица всех тех волков в овечьих шкурах, которые и составляли совет правления. Я абсолютно ничего не мог понять. Он указал на мужчину с седыми волосами в синем пиджаке, украшенного галстуком-бабочкой. Эрик Ноулз, пояснил Хайдль. Председатель. Он порылся в другой коробке и показал мне фотографию в рамке. На ней была запечатлена небольшая пришвартованная подводная лодка. Название видишь? «Эрик Ноулз», указал Хайдль. Имя каждого члена совета красовалось на каком-то подвод-ном либо воздушном судне. А некоторые дали свои имена сразу и тому и другому. У Ноузла было все, что душе угодно: подлодка, буксир, вертолетоносец с вертолетом, яхта. А еще – наш самый большой самолет. Поставками занимался я, чтобы члены совета чувствовали себя важными шишками. Не слишком сложная работенка, скажу я тебе. Потом он показал еще пару фотографий – торжественных спусков на воду и прочих событий, устроенных в честь членов совета. А они не думали, что… – начал было я, но Хайдль с усмешкой прервал меня на полуслове. Думали? Киф, люди по большей части имеют мнения других людей. Пока я снабжал их этими мнениями, они были абсолютно счастливы. Он провел пальцем по фотографии и нашел на ней себя. Узнаешь? Вот и я, рубаха-парень. Глядя на эту выцветшую фотолетопись организации Хайдля, я в конце концов начал понимать гениальность его метода – он пытался сделать свое присутствие невидимым, играя роль этакого обывателя, свойского парня, австралийского консерватора, столь же заурядного, сколь и неуловимого. Хайдль протянул мне еще одно крупное глянцевое фото Эрика Ноулза, который разбивал бутылку шампанского о борт корабля, названного в его честь. Лесть, прокомментировал Хайдль. Все очень просто: она не гарантирует защиты от дурака, но тот, кто на нее падок, – гарантированно дурак. Он взглянул на меня с легкой тоской в глазах. Слушай, а ведь из этого у тебя получится хорошая книга… – Он сказал это так, словно я спускал на воду еще одно воображаемое судно. 4 Этот засранец Ноулз! – выпалил Хайдль, явившись на работу во вторник в 11:50, почти на четыре часа позже назначенного им самим времени. Вспышки его ненависти были непредсказуемы. В беседе он старался придерживаться доброжелательного тона, иногда граничащего с жеманством. Но время от времени создавалось впечатление, будто он готов кого-нибудь прибить или вот-вот кого-то прибьет, если бы сразу за объявлением убийственных намерений не следовала улыбка и сладкоречивые банальности, коих у него в запасе было множество. Но столь разъяренным, как в то утро, я его еще не видел. Ну, ты посмотри! – сказал он, бросив у моей клавиатуры газету. Посмотри! Заголовок гласил: «НОУЛЗ: «ХАЙДЛЬ ЗАСЛУЖИВАЕТ ПОЖИЗНЕННОГО СРОКА». Раздает интервью направо и налево. Хайдля трясло. Как будто сам вообще не при делах! На тот момент выбранной из галереи эмоцией, кажется, стало отвращение. До суда остаются считаные недели, а он утверждает, что я – ни много ни мало – гениальный преступник, черт подери, и обвел его вокруг пальца так же, как и банкиров. Демонстрируя апатию и агрессию одновременно, он упал в директорское кресло, но тут же вскочил. Ну, сказал я, думаю, нам нужно решить вопрос с книгой как можно…