Сам знаешь, дружище, сказал Рэй, подаваясь ко мне. Теперь он улыбался, скручивая мне папиросу из своего табака «Чемпион Руби» и глядя сквозь меня, как будто после очередной победы в пьяной драке. Как пить дать знаешь. Рэй подмигнул. Протянув самокрутку, он приблизился ко мне едва ли не вплотную – мы чуть не столкнулись лбами. А потом украдкой огляделся и прошипел: Ему втемяшилось, что его хотят убить. 6 Мертвым хочется поговорить. О простом, о повседневном. Ночами они возвращаются ко мне, и я их впускаю. Каждому позволяю поболтать. Свободные, как луна, бредущая в настоящей ночи, они рассказывают, что мы наблюдаем, что мы видим, что слышим и трогаем. Бесплотный воздух, написал Мелвилл. Но Зигги Хайдля нет. Рэя нет. Нет и других. В ту пору, еще ничего не написав, я уже знал о писательском ремесле все. Сейчас не знаю ничего. О живых? Ничего. О жизни? Ничего. Вообще ничего. Глава 2 1 Это все банкиры, выпалил Хайдль на четвертый день, будто в ответ на мои неотвязные мысли. Это они хотят убить меня. После смятения, надежд и волнений первых трех дней дело застопорилось. В лучшем случае Хайдль отвечал на мои вопросы досадными загадками, в худшем – был рассеян, а то и совершенно безучастен. Его в основном заботило, как бы вытянуть у Джина Пейли очередную авансовую выплату. Вас? – переспросил я. Но за что, скажите на милость, вас убивать? За то, что я сделал. За то, что я знаю. А знаю я много такого, что способно… ну… причинить вред. Известным людям. Облеченным властью. Говорил он монотонно, завороженный романтикой собственной судьбы, но вскоре, как обычно бывало, его вроде бы посетила мысль, от которой он вдруг оживился. Как по-твоему, Пейли заплатит мне половину следующей суммы, если ты сейчас предъявишь ему несколько страниц? Пришлось сказать, что никаких страниц пока нет. Но разве не в этом твоя задача? Я помотал головой. Заполнять страницы? Разве не этим ты занимаешься? А иначе зачем ты здесь? Я предложил ему рассказать мне что-нибудь из собственной жизни, дабы у меня появилась возможность превратить это в текст, а Джин Пейли смог бы превратить этот текст в какие-никакие деньги. Хайдль проигнорировал – если вообще услышал – это мое соображение. Ни один банк не захочет вас убивать, сказал я, только чтобы не прервать нить беседы. Все банкиры знают, что вы в любом случае скоро отправитесь за решетку. В таких случаях он обычно бросал на меня заговорщический взгляд и придвигался поближе, словно хотел поделиться со мной чем-то. Они не допустят, чтобы тебе стало известно то, что знаю я. Кто может предугадать, что я скажу в зале суда? Например? Хайдль рассмеялся. Щека яростно задергалась. Ничего я тебе не скажу. А они будут думать, что я проболтался. Но есть люди, которые подпитывают их страхи. Какие люди? Такие, как Эрик Ноулз. Ему известны все мои знакомства. Мои связи. Связи с кем? С людьми. С какими? С людьми, прошипел он и презрительно фыркнул, а потом покачал головой, осуждая мою наивность: мыслимо ли не знать людей? И опять я смутился, поскольку мне не удалось сдвинуть с мертвой точки вопрос о людях, как не удавалось сдвинуть с мертвой точки многие другие вопросы. Не хочу сказать, что эти люди существуют в твоем мире, продолжал Хайдль. Тем не менее они существуют. Причем в нашем, реальном мире с ними нужно разобраться или нанять человека, чтобы он разобрался с ними. И что дальше? А дальше то, что этим человеком оказался я. Если вы имеете в виду ЦРУ, Зигфрид, мне нужно, чтобы вы так и сказали. Я выполнял для этой организации поручения в начале семидесятых. В Лаосе. В ФРГ. Но после – уже нет. В Австралии – нет. Итак: какова была ваша миссия в Лаосе? – спросил я, и Хайдль вновь разразился эвфемизмами, загадками, риторическим фигурами, которые могли означать все или ничего. Или то и другое. В Чили, продолжал он, словно решив еще меня помучить. В Чили? У меня был оперативный псевдоним, сказал он. Яго. Но в его тоне опять засквозила какая-то неуверенность, будто он сам не мог решить, сколько должен знать и сколько знает на самом деле. Хайдль умел напустить туману, но как только ты приближался к разгадке, он старался развеять все свои намеки. Его первая уловка состояла в том, чтобы вовлечь тебя в создание тайны, заручаясь твоим согласием и поощряя. Заставить тебя придумывать лживые истории вместо него. И поначалу я каждый раз заглатывал наживку. А под конец, наверное, не всегда. Наверное, я стал другим. Я не тот, кем кажусь, вырвалось у меня. А кто же? Яго. Ну я так и сказал. Нет, это Яго так сказал. В «Отелло». Но чем открыть лицо свое – скорей я галкам дам склевать свою печенку. Нет, милый мой, не то я, чем кажусь[1], – процитировал я. Понял тебя, ответил Хайдль. Это про меня. Великий персонаж, заметил я. Великой книги! И нас отбросило назад, закружило в той же воронке из «может, так и было» или «может, такого еще и не будет»; «такого не было или так оно и есть»; «это было или этого нет». Никто не настаивает, чтобы мы узнали всю вашу подноготную, сказал я. Конечно, подтвердил Хайдль. Но было бы хорошо чуть-чуть приоткрыть завесу – с вашей точки зрения. Да-да, сказал Хайдль. Только у меня нет точки зрения. Тогда можно приоткрыть завесу над вашей жизнью. Во-первых, этого ждут читатели. А во-вторых, ваш образ вызовет сочувствие. Вы предстанете человеком, который изучает жизнь, собственную жизнь. «Неизученная жизнь не стоит того, чтобы ее прожить». Сократ. …а тем более – чтобы о ней читать, добавил я, удивляясь, что Хайдль распознал аллюзию. Сложность в том, сказал Хайдль, что изученная жизнь не стоит того, чтобы над ней задумываться.