– Суров ты! Прям, как Добролюбов – «умел рассудку страсти подчинять». – Нету никаких страстей, – пробурчал я. – А тебе в театре надо служить, будешь Луку играть. Помнишь? Горький, «На дне»? – Я-то помню… «Человек – это звучит гордо!» – Угу… Кстати, это Сатина слова, шулер который. – Это Горького слова, Саня, а «пролетарский классик» врать умел – талантлив был. Да и не он один. Все старые, я имею в виду – авторы, очень любили жалеть проституток. Достоевский Соню Мармеладову жалел, Толстой – Катюшу Маслову, Горький… как бишь ее… Настю, кажется. А чего их жалеть? Они что, рабыни? Или их к постели приковывали? Вон, Маринка – взяла и убежала! И раз уж Сонька Мармеладова пошла на панель, стало быть, выбрала все для себя. А чего ж? Раз-два, ножки врозь – и почасовая такса! Валяешься весь день, а когда клиент является – расслабишься и удовольствие получаешь. Страдалицы нашлись… Да и мы – страдальцы разве? Нет! Ну, не всем судьба прямая и ровная достается, вот у нас – извилистая. Ничего, выпрямим… Ты уж точно. Я в тебя верю. – Спасибо, – улыбнулся я и зевнул. – Пошли спать. – Пожалуй… – проворчал Кириллыч. – Ступай, укладывайся. Я обожду, а потом уж задую. – Давай… Я добрался до дивана, разделся и лег, накрывшись верблюжьим одеялом. Термобелье я не снимал, под утро могло выстудить, а пока печь раскочегаришь… Это тебе не «буржуйка». Кальсоны с рубашкой мне один алкаш продал – стащил, видать, у торгашей, а мне за сотку отдал. Я ведь, как уже объяснял выше, честный, но без фанатизма. Нет, хорошее термобелье. Из Южной Кореи. Да хоть из Северной, главное – тепло. А потом тот же воришка мне пару ботинок «вердан» предложил. Для зимы, конечно, обувь не лучшая, зато крепкая. А я все прочное люблю. И опять этот длинный унылый вздох. Все тоскую по утраченной памяти. Может, там и тосковать не о чем, может, я убийцей был «в прошлой жизни», а вот, поди ж ты… Все равно чувствуешь себя уродцем, неполноценным каким-то. Пытаешься спешно, наскоряк лепить новую индивидуальность, а получается убожество какое-то. Я старательно прививаю себе разные привычки, чтобы хоть как-то отличаться от ближних и дальних, выделиться, стать непохожим на остальных. Вон, подсмотрел в мультике такой обычай у смешарика Лосяша – давать собеседнику краткую характеристику – и усвоил его. Так и говорю, как тот мультяшный герой, копирую персонаж, раз уж персоны нету… Было тихо, только часики тикали да на печке ворочался Кириллыч. Потом все стихло, и я заснул. Разбудили меня какие-то невнятные звуки со двора. Я прислушался: вроде ходит кто-то… Осторожно выглянув в окно, я заметил, как мимо деревца с микроскопическими «райскими яблочками» на ветках промелькнула тень. Та-ак… Я бесшумно оделся, натянул свои «верданы» и, ступая по половичку, прошел к печи. – Кириллыч! – позвал я шепотом. – Подъем! – М-м-м? – отозвался старый. – Тихо! По-моему, у нас гости. – Ах ты, мать честна… Щас я. Маринку буди! – Может, не стоит? – Сто-оит… – зевнул Удалов. – Одного-двух мы прогоним, а ежели там целая гопа? Уходить придется. – Ну, ты наговоришь тут… – Опыт, сын мой, опыт… Я послушался и тихонько прошел в спальню. Девушка спала, свернувшись калачиком и ладошки подсунув под щечку. Дитя дитем. – Мари-ина… Вставай. Глубоко вздохнув, Марина потянулась и пробормотала, не раскрывая глаз: – Сколько времени? – Три. – А чего так рано? От удивления девушка открыла глаза. – Во дворе кто-то есть. – Ой! Марина стала торопливо одеваться, а я поспешно отвернулся – наша гостья спала в одних трусиках. А грудь у нее красивая… И точно своя, без имплантов. Проскользив к вешалке, я не стал пуховик надевать, а сунул руку в карман, лишь теперь вспомнив о трофее. Вынув ПМ, я выщелкнул обойму. Боевые, однако. Ну, хоть что-то. И именно в этот момент наружную дверь вынесло чье-то сильное плечо. Замочек там был – фигня. Я мягко отступил на пару шагов, держа пистолет дулом кверху. Загрюкали шаги, и дверь из сеней распахнулась, в комнату полезли какие-то усатые морды, в форме и с оружием. А я не придумал ничего лучшего, чем направить на них пистолет и крикнуть: – Стоять! Бросить оружие! В ответ вспыхнул свет мощных фонариков, и на меня глянули дула трех «калашей». Огромный человек в куртке ухмыльнулся и сказал: – Правильно, бросай! Чего прижухли? На выход! Глава 2 Переход Так и не стрельнув ни разу я разоружился, и в меня сразу вцепились, не дав даже «пухляк» накинуть. Нападавшие сразу помяли мой организм. Кое-как прикрываясь и блокируя удары, я перешел в атаку, но тут же нарвался на крепкий ботинок, едва не пробивший мне печенку. Сон еще не выветрился у меня из головы, поэтому мозги работали туго. Съездив кому-то из служивых в челюсть, я добился того, что мне надавали сдачи, а после скрутили – не рыпайся, мол. – На выход! – скомандовал огромный. Не особо церемонясь, нас, всех троих, вытолкали во двор. По конвоиру на каждого. Марина пискнула: «Пусти!», но ее встряхнули, и протесты смолкли. Сопротивление бесполезно. На улице урчал мотором «Урал». Вежливо помогая прикладами, нас загнали в дверь вахтовки. Я помог подняться по крутым ступенькам сначала Маринке, потом Кириллычу. И плюхнулся на переднее сиденье. – Все в сборе, шеф! – прозвучал развязный голос сзади. – Трогай! Я оглянулся. Оказывается, вахтовка почти полная, только не понять, кем именно. Тут один из конвойных заглянул к нам, посветил фонариком, и я увидел сморщившихся и усиленно жмурившихся Карася и Полторашку, Хмыря и Серуню. – Ба! – сделал Удалов театральный жест. – Знакомые все хари! В вахтовке загоготали. Тут дверь захлопнулась, и «Урал» заворчал, газуя. Поехали… Знать бы, куда. – Я боюсь! – шепнула Марина. – Не бойся, – сказал я. А что еще скажешь? Все, что происходило, казалось мне сновидением. Я словно продолжал спать и видеть сны. И мелкие детали, попадавшиеся мне на глаза, лишь добавляли нереальности творившемуся с нами. Что это за конвоиры, к примеру? Я слышал, как их старший обращался к подчиненным, называя тех «гвардейцами», но к Росгвардии они не имели никакого отношения. Да и что у них за форма? На всех были обычные с виду «камки», но расцветки вовсе не зимней, а такой, что ее впору в тропиках применять. В сельве какой-нибудь.