В листве деревьев, на кустах, на газонах вспыхнули фонарики. Струи фонтанов загорелись разноцветными огоньками. К главному подъезду беспрерывно подкатывают богатые экипажи. Лакеи соскакивают с запяток, почтительно отворяя дверцы. Сегодня здесь бал. По широкой, устланной коврами парадной лестнице великолепного вестибюля, украшенного вензелями, гербами, лепными гирляндами цветов, поднимаются важные сановники в расшитых золотом мундирах, господа в черных фраках со звездами орденов, гвардейские офицеры. Длинные шлейфы роскошных платьев дам волочатся по ступеням. Гости проходят в залы. Гремит музыка. Огни люстр дробятся в хрустальных подвесках, сверкают в позолоте стен, отражаются в бесчисленных зеркалах. На высоких плафонах в облаках резвятся амуры и купидоны. Узорчатый паркет блестит под стать зеркалам. Гости садятся вдоль стен на обитые шелком кресла и диваны, подходят друг к другу, обмениваются приветствиями. Слышен французский говор, звон шпор, смех. Ждут выхода императорского семейства, чтобы начать танцы. Полная, важная дама, жена коменданта петергофского дворца, генерал-лейтенанта Евреинова, встречает гостей. Она со всеми изысканно любезна, спрашивает о здоровье, приглашает в зал. Она все время улыбается. Однако в глазах ее застыла тревога. Иногда она с волнением поглядывает на боковую дверь, ведущую во внутреннюю часть дворца. Видно, она чем-то обеспокоена. Наконец генеральша не выдерживает и, оставив гостей, поспешно выходит из зала. В скромно обставленной комнате бокового флигеля дворца над книгой склонилась черноволосая девушка. Ее твердо очерченные губы выражают силу воли. Иногда она поднимает голову от книги и глубоко задумывается. Вдруг открывается дверь. На пороге генеральша. — Жанна! Почему ты еще не одета? Ведь сейчас начнутся танцы! — Мама, я уже сказала. Я не хочу бывать на этих мерзких балах. Эти пустые, пошлые разговоры… Я не выношу эту лесть. Отпустите меня учиться. — Вечно одно и то же! Ведь ты уже говорила об этом с отцом. Он не согласен. Ну зачем тебе учиться? Ты хочешь стать нигилисткой со стрижеными волосами? — Да, нигилисткой. И в этом нет ничего плохого. Лучше умереть, чем жить такой бесцельной жизнью, как живете вы! — О, она убьет меня! Ну выйди хоть сегодня. Сейчас появится великий князь Николай Николаевич. Ты же знаешь, как он к тебе относится! Из-за тебя может пострадать карьера отца! — Да, конечно, вы готовы дочь продать за карьеру. Хорошо, я сегодня выйду. Но завтра я уеду в Петербург к Круковским. — Как, разве они вернулись? Ну что ж… Передашь привет Лизхен. Генеральша облегченно вздыхает. Пусть едет. Только сегодня бы вышла. Ох уж эта нынешняя молодежь! Раньше было не так. Боже мой! Если сам великий князь оказывал внимание… Рукой, затянутой в перчатку, генеральша звонит в колокольчик. Входит горничная. — Одеваться барышне! _____ Анюте сегодня не спится. То ли мешают тревожные мысли, или духота в комнате. У тетушек не комнаты, а какие-то клетушки, загроможденные массой безделушек и разными пуфочками, этажерками, шифоньерками — всем тем богатством, которое в течение жизни скопили две аккуратные немки. Немного полежав, Анюта встала. Она вышла на балкон. Петербургское небо смотрело хмуро, неприветливо. Даже не верилось, что где-то там, в Швейцарии, откуда они только недавно вернулись, небо могло быть таким голубым. Женева… Анюта часто вспоминала огромное синее озеро, стремительную Рону и свой островок, Наташу, их разговоры, рабочее собрание. Как было все интересно и необычно! Но что делать теперь? Зиму они будут жить в Петербурге. И по-прежнему эти стены старого дома на Васильевском острове. Одну ее никуда не отпускают. Как тюрьма. Весной они уедут в Палибино. Там еще хуже… Анюта потрогала стебельки увядших цветов, растущих в ящике на балконе. Облокотившись на перила, стала смотреть вниз. Улица постепенно оживала. Вот проехала на базар телега с птицей. Гуси высовывали длинные шеи из клеток. Молочница пронесла кувшины с молоком. Прошли гурьбой девушки в кацавейках. «Верно, на ситцевую фабрику, — подумала Анюта. — Это и есть те, кому «нечего терять, кроме своих цепей». Анюта вспомнила «Манифест», подаренный ей Наташей. Она прочла его тогда же, в Женеве. Яркость языка, глубина мыслей ее поразили. Так вот в чем дело! «Насильственное ниспровержение всего существующего строя». Она до тех пор верила Сен-Симону и Фурье. У них все выходило очень красиво. Но это неосуществимо. Никто добровольно не отдаст своего богатства… В дверь кто-то постучал. Анюта открыла. На пороге стояла ее родственница и подруга Жанна Евреинова. Они расцеловались. — Покажись, какая ты стала. Мы с тобой так давно не виделись, — сказала Анюта. — Но что ты так рано? Ничего не случилось? — Я прямо с бала. — Жанна устало опустилась на стул. — Услышала, что вы приехали, и захотела тебя увидеть. — На балу было весело? — Для тех, кто любит поклонение и лесть. А мне это противно. Просто купила приезд к вам. Ну, расскажи, что на свете хорошего. Или везде так, как у нас? — Нет, не везде. Посмотри, что я привезла. Это замечательная книга. Анюта отпирает ящик письменного стола и достает «Манифест». Жанна берет книжку, перелистывает. — «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Что это значит? — спрашивает она. О, теперь Анюта знает, как объяснить. Она рассказывает Жанне про Женеву, про случай в кафе, про собрание в Тампль Юник… — В Женеве я встретила Наташу Корсини и Олю Левашеву. Наташа замужем за Утиным — помнишь, про него писали в газете. — Ну и как они живут? Их не тревожит женевская полиция? — Пока все спокойно. Утина уважают среди женевских эмигрантов. В Женеве я познакомилась с Беккером, он друг Маркса. — Послушай, я недавно читала статью Ткачева в «Русском слове». Он там говорит о Марксе. Это тот Маркс, о котором и ты говоришь? — Конечно. Маркс — руководитель Международного товарищества рабочих. Немецкий революционер, живет сейчас в Лондоне. Вот в этой книге, которую ты держишь в руках, сказано столько правдивого, умного. Может быть, сначала тебе будет даже страшно — там, где сказано про уничтожение частной собственности богачей, это ведь и нас касается. Но иначе быть не может. Почему, спрашивается, одни должны жить в роскоши, другие в нищете? — Если бы мне разрешили учиться, я бы все отдала, — горячо говорит Жанна. — Отец так и не соглашается? — Нет. Он сказал, что скорей согласен увидеть меня в гробу, чем курсисткой со стрижеными волосами. — Жанна отвернулась, стараясь сдержать слезы. — Я иногда думаю: ну пусть, пусть будет по его желанию… — Что ты, что ты, — Анюта обняла подругу. — Это так на тебя не похоже. Вот Софа тоже хочет заниматься математикой, а отец против. Говорит: «Зачем тебе, это дело не женское». Они долго молчали. — Послушай, — сказала Анюта, — здесь сейчас Надя Суслова. Она ведь кое-чего добилась. Очень волевая. Она учится в Цюрихе. Скоро будет врачом. Первая русская женщина-врач. Я с ней познакомилась еще прошлой зимой у Ольхиных. Мы тогда о многом поговорили… Пойдем к ней. Она живет на Сергиевской. Может быть, она нам что-нибудь присоветует. После обеда Анюта, Софа и Жанна пошли в гостиную. Анюта стала что-то наигрывать на фортепьяно, Жанна села писать в Москву письмо своей двоюродной сестре, Юлии Лермонтовой, Софа читала. Вошла генеральша. Анюта закрыла крышку фортепьяно. — Мамочка, — сказала она, подходя к Елизавете Федоровне, — у нас у всех такое настроение… Мы хотим пойти в церковь, к вечерне… Елизавета Федоровна удивилась. Подобное желание она слышала от Анюты впервые. Обычно дочь и в большие праздники не любила ходить в церковь. Ну что ж! С годами, видно, приходит серьезность. — Хорошо, — говорит генеральша. — Идите, только в нашу ближнюю, в храм Екатерины. Жаль, что мне нездоровится. Я пошла бы с вами. Девушки быстро оделись и вышли из дома. Они идут к церкви, но, завернув за угол, откуда их уже нельзя видеть, переходят на другую сторону, через мост, и там нанимают извозчика. Возле серого каменного дома на Сергиевской улице они остановились. Поднялись на второй этаж. Анюта дернула колокольчик. Дверь отворила невысокого роста девушка в скромном платье, с толстой темно-русой косой, перекинутой на грудь, и серьезными серыми глазами. — Здравствуйте, Надя, — говорит Анюта. — Мы с вами знакомы. Помните… — Как же, очень хорошо помню. Вы Анюта Корвин-Круковская. Рада вас видеть. Проходите, пожалуйста. — А это моя сестра Софа, — говорит Анюта, — и подруга Жанна Евреинова. Мы пришли поговорить с вами о своих делах, которые нас волнуют… Надя с любопытством и симпатией смотрит на рослую брюнетку с решительными чертами лица и на круглолицую смуглянку, по виду совсем еще девочку, с пристальным взглядом больших блестящих глаз. Какие у них могут быть дела? Конечно, те, что теперь у всех мыслящих девушек: «Как нам поступить учиться? Как стать равноправными в обществе?» Что ж, как сумеет, она поможет. — Прошу в мою обитель, — говорит Надя приветливо, отворяя дверь своей комнаты. Через час девушки вышли от Сусловой веселые и возбужденные. Да, они сделают именно так. И вырвутся, наконец, на свободу! Надя указала им верный путь. Оставшись одна, Суслова долго сидела задумавшись. За окном догорал вечерний закат. Легкие облака, освещенные изнутри, как какие-то причудливые пурпурные корабли, медленно плыли по небу. А там, на краю горизонта, было темно. Солнце садилось в тучу. «Завтра будет ветер», — вспомнила Надя обычное предсказание отца. — Не только ветер, буря нужна, — вслух сказала она.