— Суслова, Суслова… Помешались все на Сусловой. Еще неизвестно, чем кончится вся эта афера… Какой из Сусловой выйдет врач, да и не доверим мы ей врачебную практику. Жаль, что вовремя не отозвали ее из Цюриха, чтобы не смущала умы, — раздраженно сказал Толстой. Глаза его зло блеснули. — Одним словом, отказать и отказать. Наконец, такова воля его императорского величества. — Министр встал, давая этим понять, что аудиенция окончена. Итак, несмотря на горячие просьбы женщин, несмотря на сочувствие ученых, высшие женские курсы не разрешены. Женщинам в России по-прежнему запрещено учиться. Они не могут поступить ни в одно высшее учебное заведение страны. — Полно, Софа, расстраиваться, — говорит Владимир Онуфриевич. — Что-нибудь придумаем. Он удивляется своему воробышку. Он никогда не видел ничего подобного, такого огромного трудолюбия и целеустремленности. Софа встает в семь утра и может многие часы сидеть за письменным столом, напряженно занимаясь. Тогда для нее не существует ничего. А вечером, закончив свою работу, она жизнерадостна и весела. С удовольствием идет в театр, на прогулки, любит читать, бывать на выставках. Но Владимир Онуфриевич не замечает в ней ни тени такого обычного для женщин кокетства. Она даже не любит ходить по магазинам, обновлять свои наряды. А Владимиру Онуфриевичу хочется, чтобы она выглядела лучше всех. — Софа, отгадай, что я тебе купил, — говорит Владимир Онуфриевич, пряча за спиной сверток. — Не знаю. — А посмотри сюда. Это к тебе очень пойдет. Он развернул сверток и набросил на плечи Софьи материю. — Ой, какая прелесть! — восхищенно говорит Софа. — Еще бы! Во всем Петербурге лучше материи нет. Она подходит к зеркалу и поворачивается и так, и этак. Глаза у нее вспыхивают от удовольствия, губы улыбаются. Вдруг она хмурится. — А деньги? Где ты взял деньги? Владимир Онуфриевич ни за что не хочет брать деньги, которые даны Софе как приданое. «Мало ли что, пусть это будет ей на черный день. А жить будем на мои, издательские!» — говорит он. Но так как этих денег совсем немного, жить приходится скромно, очень скромно. — Так на что же ты купил материю? — спрашивает снова Софья. — Фи, моя принцесса, какая проза жизни. Принцесса не должна думать об этом. Она должна красиво одеваться. Лучше всех. Глаза Софьи подозрительно скользнули по фигуре Ковалевского. — Володя, а где твои часы? — Часы? — он шарит рукой по тому месту, где должна быть цепочка. — Ну, конечно, я забыл их… — Ты не выкупил еще свое пальто и уже заложил часы? — Вот посмотри, я покажу тебе, какая к этому платью пойдет прическа… — мягко говорит Владимир Онуфриевич и поворачивает Софью снова к зеркалу. Вечером они идут в гости к Сеченовым, с которыми близко знаком Ковалевский. За столом решали, что делать Софье. — А походите на мои лекции, Софья Васильевна, — сказал Сеченов. — Народу бывает много, авось не заметят. Потом и еще что-нибудь придумаем. — Просто надо переодеться в мужской костюм, тогда наверняка не заметят, — сказал кто-то из гостей. — Что ж, Надежда Дурова десять лет носила костюм кавалериста и сражалась против врагов русских. А Софья Васильевна будет воевать против врагов женского равноправия, — подхватил другой. — Нет, мы попробуем сперва так, — сказал Ковалевский. Рано утром, задолго до начала занятий они пришли к Медицинской академии — Софья и трое мужчин: Владимир Онуфриевич, знакомый врач Петр Иванович Боков и дядя Петр Васильевич, который как раз в это время был в Петербурге. Крадучись, с черного хода пробрались внутрь здания. Идут по коридорам. Софья волнуется. Недалеко от аудитории столкнулись с каким-то служащим в форменном костюме. Мужчины постарались заслонить Софью. Старик посмотрел — ничего не сказал, то ли заметил, то ли нет. В аудитории скамьи амфитеатром. Они забрались на самый верх — отсюда, правда, видно хуже, но зато и сами не бросались в глаза. Зал постепенно наполнялся. Студенты сразу заметили Софью. Оборачиваются, улыбаются, подбадривают взглядами. А один вполголоса сказал: — Вива, мадемуазель! Приветствуем вашу храбрость! Но вот появился Сеченов. Зал затих. Полтора месяца ходила Софья на лекции Ивана Михайловича Сеченова. И каждый раз она боялась — вот прогонят. — Когда-нибудь настанет время. Может быть, оно и не за горами, — задумчиво говорит Ковалевский Софье. Они шли по набережной Невы. Свет уличных фонарей дробился в темных водах реки. Где-то невдалеке послышался плеск — это проплыла лодка с запоздалым пассажиром. «Слу-шай!» — пронеслось и замерло вдали. — Как я люблю наш город, — сказала Софья. — Эти прямые как стрелы улицы, кружевные решетки, набережные, мосты. — Да, но зачем Петропавловская крепость? Они оперлись о парапет. Внизу набегали на берег мелкие волны. И у самой воды, на гранитной скамье, сидели двое, тесно прижавшись друг к другу. — Володя, я вот слушаю лекции Ивана Михайловича. Они очень интересны и увлекательны. Но я хотела бы другое. Я хочу заниматься математикой. Говорят, это сухая наука. Неправда. Математика — как поэзия. В ней нужно уметь фантазировать… И еще говорят — математика не свойственна женщине. Я не знаю. Но я хочу попробовать. Может быть, я сумею что-то сделать… — Раз любишь математику, должна идти этой дорогой. Хотя и будет трудно. Я верю, ты сумеешь. Софа искоса посмотрела на Владимира — не смеется ли? Но он был очень серьезен. — Возможно, и сумею, — сказала она задумчиво. — Сумела же Суслова. Они опять пошли по набережной. — Но где же, где можно заниматься математикой? Мне нужно слушать лекции, иметь книги… — с тоской сказала Софья. — Поедем за границу, Софа. Может быть, там тебе удастся поступить в университет. — И ты со мной поедешь? — Конечно. Я помогу. Она порывисто обернулась к нему, протянула руки. — Как я благодарна тебе, Володя. За все, за все… Ты мой самый лучший друг и брат… Он взял ее руки в свои, притянул к себе. Вот, вот… один миг… Он так хотел ее поцеловать. Но удержался. Сказал: — Моя принцесса, я тоже тебе благодарен. Еще немного — и я стану математиком, а также магом и волшебником. …Вечер. Владимир проверяет гранки, Софа пишет письмо. Потом почитали вслух книгу. И расходятся по разным комнатам. Софья моментально засыпает — она так устала. Владимир то засыпает, то вновь просыпается. Он ворочается в постели, ему душно. Он думает о Софье, он видит ее во сне. Вот она сидит сосредоточенная, нахмуренная за письменным столом. И ее сияющие глаза, когда она примеряет материю. Вот она протягивает к нему руки: «Ты мой самый лучший…» Тогда был такой миг. Может быть, нужно было… — О, я больше не могу, — шепчет Владимир. — Я скажу ей все, все… Он встает и крадучись, на цыпочках идет в коридор и останавливается у ее двери. Он приникает к замочной скважине, и ему кажется, что он слышит ее ровное дыхание. Рука его тянется к дверной ручке. Он сейчас откроет… — Как тебе не стыдно, — говорит он, сжимая пылающее лицо. — Мы заключили союз ради науки, чтобы ей учиться… Он возвращается к себе, рывком распахивает окно. Холодный ноябрьский ветер врывается в комнату. Он треплет занавески, сбрасывает со стола листки. Владимир долго стоит у окна, вглядываясь в темноту… Весной Ковалевские уехали в Гейдельберг. После долгих уговоров родители отпустили вместе с ними и Анюту. ГЛАВА XVI — Лиза, Лизонька… Вставай! Лиза открывает глаза, поднимает голову с подушки. В комнате тихо, темно. На стене негромко тикают часы. Лунный свет робко пробрался с краю окна и нарисовал на полу квадрат.