Лесное эхо не повторило мои слова, но моя ярость буквально звенела в ушах. – Да, – повторила я. – Ты слышишь меня, mein Herr? Я бы хотела, чтобы ты умер! Наконец, лес подхватил мой крик, и сотни безголосых ртов повторили: умер, умер, умер. Мне померещилось, что я услышала узнаваемый смех Веточки и Колютика, моих гоблинок-камеристок во время моего правления в качестве их королевы, и их пронзительное хихиканье поползло вверх по моей коже. Прежняя Лизель ощутила бы укор совести за свои немилосердные слова, но только не новая Элизабет. Не зря Король гоблинов учил меня быть жестокой. – Конечно, ты бы согласился, – сказала я с горькой усмешкой. – Никто не накажет тебя сильнее, чем ты сам. Ты вполне мог бы стать мучеником. Святой Король гоблинов, готовый умереть за меня, готовый умереть за любовь. – Но я не такая, как ты, – продолжала я. – Я не святая; я – грешница. Я бы хотела, чтобы ты умер – чтобы я смогла жить. Если бы ты умер, я бы тебя похоронила – в своем сердце и разуме. Я бы оплакивала тебя, а потом отпустила. Я остановилась и обхватила себя руками под плащом. Моя ярость ослабела, и теперь мое тело пронизывал холод. Я обхватила ладонью кольцо с волчьей головой. Его кольцо. Кольцо, с которым Король гоблинов принес клятву верности. – А ты вместо этого живешь не-жизнью, – сказала я, держа кольцо перед собой и глядя на него. Оно было старое, потускневшее и даже слегка безобразное. – Не-жизнь, не-смерть. Ты существуешь в пространстве между мирами, между сном и пробуждением, между верой и воображением. Я хочу очнуться, mein Herr. Я хочу пробудиться ото сна. Я открыла замочек и сняла с шеи шнурок с его кольцом. Дрожащей рукой я положила его в центре Рощи гоблинов. – Я не буду оглядываться, – сказала я сдавленным голосом. – Только не теперь. Ведь тебя здесь нет, и ты меня не удержишь. Я освобождаю тебя, mein Herr, точно так же, как ты отпустил меня. – Рыдания сковали горло, но я проглотила их и решительно выпрямилась. – До свидания, – сказала я. Я не обернулась. – Прощай. Покидая Рощу гоблинов, я то ли ожидала, то ли надеялась, что почувствую на своем плече призрачную руку. Однако, как и в тот раз, когда я покидала Подземный мир, не было ни прикосновения, ни произнесенной призрачным шепотом мольбы остаться. Но я продолжала искать его глазами, своего Короля гоблинов. Я тяжело вздохнула, и моя рука потянулась к кольцу, которого на моей шее теперь не было. Мне почудилось, что я вижу среди деревьев высокую темную фигуру, сопровождающую меня взглядом. Но я не была в этом уверена. Потом я моргнула, и фигура исчезла. Возможно, никого там и не было, а так проявилось мое безумие, скорбная тоска моего заплутавшего разума. Я повернулась и побрела домой, навстречу своему будущему, навстречу земной жизни. Я почти дошла до гостиницы, когда полились слезы. Интерлюдия Однажды ранним весенним утром дилижанс, везущий пассажиров в Вену, прибыл в гостиницу в Баварии. Его прибытия ожидали две девушки, державшиеся за руки, – темненькая и светленькая. Простая одежда, скромный багаж, и хотя одна была миловидной, а другая некрасивой, они выглядели как сестры. На их лицах застыло похожее выражение надежды и пустоты, вместе составлявших половинки целого. Пассажиры суетились, пересаживались и ворчали, кряхтели и передвигались, освобождая место для девушек – одной пухленькой, другой тощей. Сестры взялись за руки, и темноволосая уставилась прямо перед собой, не желая признавать демонов, которых видела только она. Тем временем на расстоянии гор и одной страны от них двое юношей – темненький и светленький – шли по улицам Вены, направляясь из дома, расположенного рядом со сточной канавой, в другой – в лучшей части города. Лакей в коралловом облачении должен был перенести их вещи в новые апартаменты, но их единственным имуществом была одна слегка потрепанная скрипка. Прохожие шарахались в сторону и смущенно прятали взгляд при виде сплетенных рук юношей – одной белой, одной черной. Темнокожий юноша знал, что удача не улыбается людям его цвета кожи, принадлежащим тому же классу, что и он, и не доверял внезапной удаче, которая привела зеленоглазую женщину в дом Одалиски в поисках его и его возлюбленного. Женщина прибыла с подарками: с предложением о патронаже и письмом, написанным незнакомой для Франсуа, но драгоценной для его светловолосого спутника рукой. Ваша вера в мою работу делает мне большую честь, и я покорно принимаю Ваше великодушное предложение. Пожалуйста, заверьте в моей бесконечной любви и привязанности моего брата, герра Фоглера. Умоляю Вас, передайте ему, что его семья его не покинула, а его навеки любящая сестра молится о том, что он ее не позабыл. С огромной благодарностью к Вам, Автор «Эрлькёнига» Франсуа зеленоглазой женщине не доверял. Он уже давно понял, что за все нужно платить. Но в Йозефе еще жила вера, он по-прежнему верил в сказки и надежду, волшебство и чудеса. Йозеф взял письмо. И согласился. Был уже вечер, когда дилижанс из Баварии въехал в городские ворота. Две сестры оказались напротив дома с апартаментами на площади Св. Стефана, рядом с большим венским собором в самом сердце города. Темноволосая девушка в красном плаще дрожала, выходя из дилижанса, но не от странной для этого времени года весенней прохлады. Она вглядывалась в темный проем двери, ожидая увидеть голубые глаза, светлые волосы и робкую, милую улыбку. Она ждала маленького мальчика. Она ждала своего брата. Но появившийся на пороге брат не был ребенком, которого помнила Лизель. В шестнадцать лет его уже нельзя было назвать мальчиком. Йозеф сильно вытянулся и был теперь на голову выше обеих сестер. Однако его подбородок был все еще гладким, руки и ноги по-прежнему неуклюжими, а тело нескладным и долговязым. Он был и мужчиной, и ребенком, и ни тем и ни другим. Мгновение Лизель и Йозеф смотрели друг на друга, молча и не шевелясь. Затем рванулись друг к другу. Она раскрыла объятия, и он укрылся в них, как тогда, когда они детьми укрывали друг друга от худших выходок отца. Когда слушали страшные истории, сидя на коленях бабушки. Когда мира для них было слишком много и слишком мало. – Лизель, – пробормотал он. – Зефф, – прошептала она. Слезы, струящиеся по их щекам, были теплыми, со вкусом радости. Они были вместе. Они были дома. – О боже, Йозеф, ты так вырос! – воскликнула светловолосая сестра. Йозеф удивленно посмотрел на нее. – Что ты здесь делаешь, Кете? Он не заметил, как болезненно дернулось ее лицо. – Разве Лизель тебе не сказала? – раздраженно фыркнула Кете. – Мы приехали к тебе в Вену! – Ко мне? – Йозеф обратил свой голубоглазый взор на сестру, и эти глаза были более выцветшими и холодными, чем она помнила. – Вы здесь… вы здесь не для того, чтобы забрать меня домой? – Домой? – спросила Кете, не веря своим ушам. – Но мы сейчас дома. Кучер выгрузил их багаж и уехал, оставив импровизированную семью, состоящую из людей, которым некуда было больше идти, но которые скоро переступят порог и начнут подниматься вверх по лестнице в свое новое жилище. Франсуа и домовладелица вышли к ним, чтобы помочь Кете отнести ее вещи в двухкомнатные апартаменты на втором этаже. Сначала хозяйка квартиры, затем Франсуа и наконец Кете вошли в дом, притворив дверь и оставив Лизель и Йозефа на улице. Они были вдвоем, но они были одиноки. – Дом, – сказал мальчик-блондин далеким голосом. – Дом, – мягким эхом повторила темноволосая сестра. Прошло много времени, прежде чем кто-то из них заговорил. Она проехала сотни миль – через поля и леса, через долины и горы, – чтобы быть с ним, однако расстояние между ними только увеличилось. – Зефферль, – начала она, затем замолчала. Она не знала, что сказать. – Лизель, – холодно сказал он. Говорить было нечего. Светловолосый мальчик развернулся и исчез в сумраке их новой жизни, не произнеся больше ни слова, оставив сестру на улице и позволив ей, наконец, понять, что она преодолела множество миль, находясь на неверном пути. Часть II. Навеки моя К чему эта глубокая печаль, когда говорит необходимость? Людвиг Ван Бетховен. Письма Бессмертной Возлюбленной Странные наклонности Все началось с приглашения. – Вам записка, фройляйн. – Фрау Месснер поймала меня возле двери, когда я вернулась с рынка с недельным запасом продуктов. – Судя по всему, еще одно письмо от вашего, – ее губы дернулись, – тайного покровителя. Нечасто наша домовладелица выползала из своей норки-укрытия на первом этаже, но ничто не выманивало городских жителей из их логова быстрее, чем добротные сплетни, а любой обрывок информации о нашем покровителе-незнакомце был слишком лакомым кусочком, чтобы им не воспользоваться. – Спасибо, мэм, – вежливо ответила я. Я протянула руку за письмом, но она держала его так, что мне было не дотянуться. Фрау Месснер была невысокой, крепко сложенной женщиной с резкими чертами лица, похожей на пухлого, откормленного хорька, но я не могла завладеть своей запиской, не сократив комфортное для меня расстояние между нами. – На этот раз его принес слуга в ливрее. – Ее глаза-бусинки метнулись от письма к моему лицу и обратно, приглашая меня – поддразнивая – рассказать больше. – Странный паренек. Маленький, как ребенок, во всем красном, с белым париком, похожим то ли на шапку, то ли на одуванчиковый пух. Я напряженно улыбнулась. – Неужели? – Немногие благородные семьи в Вене наряжают своих слуг в красное, – задумчиво продолжала она. – Но еще меньше людей до сих пор помечают свои письма символом мака. – Фрау Месснер подняла письмо передо мной, и я отчетливо увидела на нем образ цветка, вдавленный в восковую печать. – Ваш покровитель довольно необычный, фройляйн. Теперь я понимаю, как вам повезло в нашем городе.