Я уставилась на линию из белых кристаллов у своих ног. – Да, – прошептала я. Старый пастор вздохнул и покачал головой. – Идем со мной, фройляйн. – Он развернулся и повел меня в северную часть церкви. Отперев маленькую дверку, он открыл ее и пропустил меня вперед. Ступив в тускло освещенное крыло, я постаралась не смахнуть плотную линию соли вдоль порога. – Следуй за мной. Я вздрогнула, ощутив на своем локте его сухие длинные пальцы. Потом мои глаза привыкли к сумраку, и пастор осторожно повел меня вниз, по короткому пролету ступеней. У подножья лестницы он открыл еще одну дверь и жестом предложил войти. Я нахмурилась, не зная, куда мы направляемся. В церковные погреба? Дверь за мной захлопнулась, запечатав меня в полной темноте. Мне вспомнились рассказы о девушках и любовниках, погребенных заживо в склепах и катакомбах, и меня охватил неприятный, ползучий страх. Должно быть, так чувствуют себя те, кого отрезали от мира в могиле. – Герр пастор… – начала я. Что-то щелкнуло, и вспыхнуло пламя, зависло в воздухе напротив меня, словно волшебный огонек. Спотыкаясь, я пошла на свет и увидела старого пастора с фонарем в руке, хотя и не могла понять, как он зажег его так быстро, не имея под рукой ни огарка, ни свечи. – Мы находимся в древней ризнице, – пояснил он в ответ на мой молчаливый вопрос. – Священники здесь облачались, прежде чем подняться к алтарю через этот проход. – Наклонив голову, он указал на дверь на дальней стороне. – Но отец Абеляр предпочитает облачаться в хорах. Говорит, что здесь, внизу, ему неспокойно. Я мысленно согласилась с нашим священником. – Что мы здесь делаем? – спросила я. – Мы обнаружили, что за время той краткой весенней оттепели на прошлой неделе наш подвал затопило, так что перенесли все запасы сюда. Он осветил фонарем помещение, которое оказалось гораздо больше, чем я предполагала. Помимо бочек с продовольствием, перенесенных сюда из церковных подвалов, я увидела несколько полок, забитых стопками пыльной бумаги, пергаментом и реестрами. Только тогда я поняла, что эти записи были историей нашей маленькой укромной деревушки. – Ах, да, труд всей моей жизни. – Мерцающий свет фонаря прорезался глубоко сквозь мрак, покрыв лицо старика причудливыми тенями. Его нос сделался длинным и острым, а губы – поджатыми и тонкими. Скулы заострились, превратив улыбку в перекошенную ухмылку. – Я проследил происхождение каждого мужчины, женщины и ребенка в этом городе, – гордо произнес он. – Каждого фрукта, созревшего на грядке из крови и семени, с тех самых пор, как появилась эта деревня. Но есть семьи, которые со временем исчезают. Истории, у которых есть начало и середина, но нет окончания. – Такое происходит в крошечных деревушках вроде нашей, – сказала я. – Матери, сыновья, отцы, дочери, сестры, братья, тети, дяди, кузены и соседи – со временем мы все перепутываемся так, что и концов не сыщешь. Пастор пожал плечами. – Возможно. Но есть тайны, которые даже я не в состоянии распутать. Линии жизни, оборвавшиеся в середине, исчезнувшие, незавершенные. И твоя семья одна из них, фройляйн. Я бросила на него резкий взгляд. – Простите? Он улыбнулся, слегка обнажив пожелтевшие зубы. – Констанца тебе когда-нибудь рассказывала о своей сестре, Магде? Магда. Я подумала о том, что иногда бабушка называет этим именем Кете. Мама не обращала на это внимания, объясняя это еще одним признаком угасающего рассудка Констанцы, но я не знала, что у нее была сестра. – Нет, – медленно ответила я. – Но это имя я слышала. – Гм-м… – Пастор поднял фонарь, осветив полку в нескольких дюймах над его головой. Он провел пальцами по хребту лет, связанных телячьей кожей, разыскивая нужную книгу, нужное поколение. Его длинные ногти были черными от грязи и чернил. – Ах, вот же она. Он достал огромный том, почти с него ростом, и с пыльным хлопком опустил его на письменный стол. Книга тотчас же открылась на нужной странице. Держа фонарь над книгой, пастор длинным скрюченным пальцем указал на запись посередине страницы. МАРИЯ МАГДАЛЕНА ЭЛОИЗА ГАБОР Магда. Сестра Констанцы. До замужества бабушка носила фамилию Габор. – Род твоей бабушки был одним из самых древних, хотя и не самых уважаемых, – сказал старик. Я ощетинилась. Хотя я и не носила фамилию Габор, меня это немного задело. – Чудные и странные, большинство из них. Заколдованные, как их называли когда-то. Я нахмурилась: – Заколдованные? Желтая улыбка пастора стала широкой и расплылась по его лицу. – Безумные, дикие, верные. Те, что живут одной ногой в Подземном мире, а другой – в верхнем. У меня на затылке зашевелились волосы. Безумие у нее в крови. Но было ли это безумием? Или невидимой связью с чем-то бо?льшим, чем-то за пределами знания? Многие красивые и сломанные ветви моего фамильного дерева были тронуты гением, тягой к творчеству, которая переворачивала их с ног на голову и выворачивала наизнанку. Был у меня прапрапрадедушка Эрнст, талантливый резчик по дереву и плотник, неземные и видоизменяющиеся фигурки которого сочли еретическими и уничтожили. Я до сих пор слышу истории о своей дальней кузине Аннабель, поэтическая и вычурная манера речи которой снискала ей поначалу славу пророка, а затем ведьмы. А потом был папа. И Йозеф. И я. Чувство вины забилось во мне при мысли о фортепиано в моей спальне, к которому я не прикасалась с тех пор, как вернулась из Подземного мира. – Магда была младшим ребенком Элеазора и Марии Габор, – продолжал пастор, передавая мне том, чтобы я прочла сама. Я пошатнулась, взяв его в руки – таким он оказался увесистым, нагруженным многовековым наследием и историей. – Детей было трое: Беттина, Констанца и Магда. Беттина. Теперь я поняла, почему бабушка так меня называла. – Что произошло? Он подбородком указал на книгу передо мной. Листая страницы, я перемещалась вперед и назад во времени, и чем глубже я погружалась в историю, тем тоньше становился пергамент. Агнес, Фридрих, Себастьян, Игнац, Мельхиор, Илзе, Хелена, поколения за поколениями семьи Констанцы. Моей семьи. Целые жизни, прораставшие и увядавшие под моими пальцами. Они рождались, вступали в брак, рожали детей, умирали. Все зафиксировано беспристрастной рукой. – Не понимаю, – сказала я. – Что я ищу? Темные глаза пастора пронзили меня. – Конец. Конец Магды. Нахмурившись, я вернулась глазами к книге. Младенцы рождались и, если им везло, вырастали. Некоторым так и не удалось выбраться из младенческого возраста; другим выпадало на долю похоронить несколько поколений собственных детей. Это происходило ни с того ни с сего – дело случая. Я не понимала, почему кончина Магды была так важна. До тех пор, пока не смогла ее найти. Жизни Констанцы и Беттины были подробно описаны: их рождение и крещение, замужества, дети. История Беттины, кажется, кончилась тем, что она вышла замуж за Анселя Бергманна, но история Констанцы продолжалась через ее детей: Иоганн, Кристоф, Констанца, еще одна Констанца, Георг, еще одна Констанца, Йозеф и Франц. Моменты рождения и смерти каждой моей тети и каждого дяди были отмечены, навеки вписанные в историю чернилами. Но только не Магды. Я уходила во времени вперед и возвращалась обратно, ища выход, кончину. Но где бы я ни искала, больше не было никаких следов Магды – ни замужества, ни детей, ни даже смерти. Ее жизнь осталась незавершенной, и если бы не факт ее рождения, зафиксированный пастором несколькими десятилетиями ранее, она могла бы никогда не существовать. – Здесь нет… нет конца, – прошептала я. Пастор сложил руки, и они утонули в объемных рукавах. – Да, – только и сказал он. – Вы знаете, что с ней произошло? Она умерла? Переехала? Люди не могут просто так… исчезнуть. – Я подняла глаза от страниц тома. Мне было страшно и не по себе. – Так ведь? – Люди не исчезают, но их истории забываются, – мягко сказал он. – Только верные помнят. – И вы помните. Пастор кивнул. – Ее забрали. Украли. – Он судорожно сглотнул. – Дикая Охота. Мир сузился до единственной точки фокуса передо мной, до крошечного, устойчивого пламени фонаря. Все остальное погрузилось во тьму, и я чувствовала, будто падаю, по спирали лечу вниз, вниз, в пучину страха. Я попробовала вспомнить все, что знала о Дикой Охоте, – кто они, что они и почему скачут по земле, – но холодная пустота тревоги проникала в самое сердце моего вращающегося как водоворот разума. Рука потянулась к кольцу на шнурке, и ладонь ощутила успокаивающую прохладу украшения в форме волчьей головы. – Как? – прохрипела я. – Почему? Пастор ответил не сразу. – Нет даже двух одинаковых рассказов о дьявольском войске. Одни говорят, что их появление предвещает какую-то ужасную катастрофу: чуму, войну или даже, – он скользнул взглядом по моему стиснутому кулаку, – конец света. Я еще плотнее сжала кольцо Короля гоблинов. – Другие говорят, что Охота скачет по странам, когда нарушается равновесие между раем и адом, между Подземным миром и землей, на которой мы живем, и тогда Охота прочесывает весь верхний мир и забирает то, что принадлежит им по праву. Древние законы обретают плоть: получают сталь, зубы и гончих псов, дабы взять то, что им причитается. Пустота, растущая внутри, угрожала поглотить меня целиком. – Жертва, – пролепетала я. – Жизнь девы. К моему удивлению, он пренебрежительно фыркнул: – Что за жертвоприношение из жизни девы? Сердцебиение? Дыхание? Прикосновение? Думаешь, твое бьющееся сердце – величайший дар, который ты можешь отдать? Нет, смертный, твое сердцебиение – самое последнее, что есть на свете. – Тогда что… – Я не договорила. Тогда ради чего была моя жертва? А его? Какую цену заплатил мой сдержанный юноша за то, что позволил мне уйти?