– Все в порядке? – спросила Кете, когда я вернулась домой. На буфете лежала куча порубленных корнеплодов и засоленная свинина, а на печке выкипала в кастрюле вода. – У тебя такой вид, будто ты встретила призрака! – Она рассмеялась, но тут же осеклась, глядя на выражение моего лица. – Лизель? Дрожащими руками я протянула сестре маленький кожаный мешочек. – Это что – соль? – спросила она, нахмурившись. – Нет. – Я выгрузила соль на стол, а рядом с ней положила кожаный мешочек. Он музыкально звякнул. – Возможно, это и есть наше чудо. Кете задохнулась от возбуждения. – Что это? Для кого? И от кого? – Я думаю… – сглотнула я. – Думаю, это для меня. Я подняла письмо, на котором яркими черными чернилами было выведено: «Автору “Эрлькёнига”». Едва ощутимый приторный аромат наполнил комнату и принял жуткие формы, смешавшись с запахом лука и зелени, исходившие от стряпни сестры. – Должно быть, оно от очень важной персоны! – воскликнула Кете. – Взгляни на бумагу! И, – прищурилась она, – это что? Герб? – Да. – При ближайшем рассмотрении я все же решила, что на гербе изображен мак, а не роза. Как странно. – Ну, ты собираешься читать или нет? – Сестра вернулась к приготовлению ужина. – Давай узнаем, что загадочному аристократу потребовалось от автора «Эрлькёнига», а? Я сломала восковую печать и развернула бумагу. – «Дорогая мадемуазель Фоглер, – вслух прочла я. – Простите меня за этот в высшей степени неподходящий и неправильный метод общения. Мы с Вами незнакомы, но, прошу Вас, не пугайтесь, когда я скажу, что чувствую, будто мы с Вами друг друга знаем». – О! Тайный поклонник? – поддразнила меня Кете. – Лизель, коварная девчонка! Я метнула на нее грозный взгляд. – Ты хочешь, чтобы я читала, или нет? – Прости, прости, – сказала она. – Продолжай. – «В прошлом месяце мне довелось побывать на одном концерте. Там было исполнено необычное музыкальное произведение, которое сыграл на скрипке необычный юноша. Я не в силах в полной мере описать, как сильно тронула меня эта музыка и какой огромный резонанс вызвала, как будто ноты коснулись оголенного нерва моей души». У меня перехватило дыхание. Необычное музыкальное произведение, исполненное необычным юношей. Йозеф. Сестра многозначительно хмыкнула, и я кашлянула, заставляя себя читать дальше. – «Признаюсь, меня охватила одержимость Вашей работой. Ни один человек в Вене не смог назвать мне имя композитора, но все говорили, что упомянутое произведение было опубликовано в скрытой коллекции работ, которые перед смертью собрал Джованни Антониус Росси. Этот пожилой человек был мне хорошо знаком, и я могу точно сказать, что не очень-то много слышу от него в этой пьесе, если не сказать – вообще ничего». Должно быть, Йозеф взял мою маленькую музыкальную пьесу и опубликовал ее под именем маэстро Антониуса. Честно говоря, это имело смысл, поскольку старый виртуоз был известным и уважаемым музыкантом. Но какой бы благодарной я ни была за то, что моя работа нашла своих слушателей, тот факт, что «Эрлькёниг» опубликован не под моим именем, терзал и мучил меня, и червь недовольства разъедал мое сердце. – «Молодой скрипач оказался таким же загадочным, как и Вы, мой дорогой гений, – продолжала я. – После того как старый виртуоз скончался, он и его помощник бесследно исчезли. Боюсь, мне придется взять дело в свои руки». Смутная тревога переросла в нехорошее предчувствие. Надвигающееся предощущение вторжения, насилия, нарушения границ моего личного пространства выползало из слов автора виноградными лозами, угрожая задушить меня тревогой и смятением. Я продолжила читать молча. «К несчастью, после смерти маэстро Антониуса блестящий юный скрипач и его темнокожий аккомпаниатор исчезли. Ваши письма были обнаружены среди вещей старого виртуоза. Мне удалось заметить, что письма адресованы Францу Йозефу Фоглеру, и я их сохранил, не позволив им, непрочтенным, оказаться на помойке. Письма были датированы несколькими месяцами ранее и снабжены любопытной подписью: «автор “Эрлькёнига”». Я не шевелилась. Исчезли? Я подумала о тревожных призывах Йозефа, о том, как он умолял меня приехать к нему в Вену. Сердце сжалось от острого чувства вины. Я должна была ответить ему раньше. Я должна была найти способ приехать к нему. Я должна была прикладывать больше усилий, чтобы оставаться на связи, я должна была, должна была, должна была… – Что, Лизель? – спросила Кете. – Что там? Ты меня пугаешь. Дрожа всем телом, я прокашлялась и принялась читать дальше вслух: – «Я… я не стану гордиться своими дальнейшими действиями, но мне нужно было… нужно было знать, кто является композитором этого произведения. Я… я…» – но голос подвел меня, совершенно угаснув. «Мне пришлось прочесть одно из посланий, – говорилось далее в письме. – Простите меня, мадемуазель, за столь грубое вторжение в Вашу жизнь, но мне сразу же открылась природа Ваших отношений с герром Фоглером – а именно, что Вы его сестра и муза. Мои руки дрожали так сильно, что я с трудом разбирала слова на странице. «Испугавшись, что у них нет друзей и они одни в целом мире, я приложил все усилия, чтобы узнать местонахождение Вашего брата и его компаньона. Не бойтесь, мадемуазель: они в безопасности и обеспечены Вашим верным и самым преданным покровителем и устроителем их карьеры. Теперь, если Ваше сердце сумеет простить чрезмерного поклонника Вашей музыки за это нарушение доверия, поторопитесь приехать к нам в Вену. Такому таланту как Ваш, негодно пропадать в захолустном баварском городке, он должен быть оценен и признан. Средства, влияние, власть – я, Ваш добрый благодетель, выкладываю перед Вами все, чем обладаю. Я не обижусь, если Вы откажетесь от моего предложения, но все же постараюсь уговорить Вас его принять, поскольку надеюсь познакомиться с замечательным разумом, скрывающимся за столь необычной, загадочной музыкой. В качестве знака доброй воли посылаю Вам денежные средства в размере пятидесяти флоринов, которые Вы можете потратить на свое усмотрение. Потратить их так глупо или так разумно, как Вам захочется, ибо они – мой подарок Вам, благодарность за дар Вашей музыки. Однако если Вы решите потратить их на проезд дилижансом до Вены для Вас и Ваших родных, назовите мое имя доверенному лицу в Вашем городе, и он посодействует в том случае, если понадобятся дополнительные средства для того, чтобы начать здесь новую жизнь. Искренне Ваш, граф Прохазка фон унд цу Сновин». – Лизель! – напомнила о себе Кете. – Лизель! Письмо выскользнуло из моих онемевших рук и, порхая, устремилось к полу. С отчаянным вздохом отложив нож, Кете подхватила лист бумаги, прежде чем он коснулся земли, и сама прочла слова нашего незнакомца-благодетеля. – Я просто… боже мой… как… – Сестра никак не могла сформулировать фразу, нить, связывающая ее мысли, рвалась, рассеивая слова. Она подняла на меня взгляд, ее голубые глаза светились радостью, облегчением и… надеждой. Она светилась ярче солнца, и мне пришлось отвернуться, чтобы не ослепнуть. На глаза навернулись слезы, и я сказала себе, что дело не в облегчении, а просто сестра ослепила меня своим сиянием. – Неужели это возможно? Я покорно взяла кожаный мешочек и открыла его. Золото засверкало в лучах послеполуденного солнца, и я высыпала монеты на стол. Кете едва не задохнулась от восторга. – Что это значит? – вскричала она. И правда – что это значило? Я через силу улыбнулась, хотя произошедшее порядком выбило меня из равновесия. Конечно, под онемелостью, вызванной шоком, таился источник радости и предвкушения, но все вокруг было похоже на сон. Все развивалось медленно и нереально, как будто я продолжала дремать, застигнутая врасплох на границе сна и пробуждения. Передо мной открылся путь, которого я прежде не видела. Я хотела сочинять музыку. Я хотела отсюда сбежать. Было время, когда я была Королевой гоблинов, когда мои прихоти имели вес, когда я могла лепить мир по своему желанию, и теперь такая возможность выстроилась передо мною, как дорожка из домино. Но если я чему-то и научилась, будучи невестой Эрлькёнига, так это тому, что за все нужно платить. – Это… это подарок судьбы! Подумай, сколько всего мы сможем сделать для гостиницы! – Кете пересчитала пятьдесят флоринов с дотошной аккуратностью нищего. – …Сорок семь, сорок восемь, сорок девять, – она счастливо рассмеялась. – Пятьдесят! Я поняла, что уже целую вечность не слышала ее смеха, раскатистого, звонкого и яркого, как колокольчик, постоянно звучавшего в стенах гостиницы. Я осознала, как сильно рассчитывала на то, что ее смех сумеет прогнать из моего сердца штормовые тучи. – Конечно, ты поедешь со мной в Вену, – сказала я. Это был не вопрос. Кете моргнула, удивленная внезапной сменой темы. – Что? – Ты поедешь со мной в Вену, – повторила я. – Правда? – Лизель, – протянула она, и в ее глазах сверкнули слезы. – Ты уверена? – Разумеется, я уверена, – сказала я. – Это будет прямо как Идеальное Воображаемое. Она снова рассмеялась, и этот звук был таким же чистым, как звон весеннего утра. Игра «вот если бы…», в которую мы с сестрой играли маленькими детьми, была способом провести время, расширить пространство, ограниченное болью и страданиями повседневности. Мир, в котором мы становились принцессами и королевами, мир, настолько же красивый и волшебный, как тот, что создавали мы с братом. – Только представь себе, Кете, – я взяла ее за руку. – Нас ждут конфеты и красивые юноши. Она захихикала: – А еще шелк, и бархат, и парча, в которые мы оденемся! – Каждый вечер приглашение на новый бал! – Маскарады, оперы, вечеринки и танцы! – Schnitzel[14] и Apfelstrudel[15] и турецкий кофе! – Не забудь шоколадный торт, – добавила Кете. – Твой любимый. Я рассмеялась и на мгновение позволила себе представить, что мы снова – маленькие девочки, и наши желания и мечты так же тесно переплетены, как наши пальцы. – А что, если… – мягко сказала я. – Не если, – яростно поправила меня сестра. – А когда. – Когда, – повторила я, продолжая улыбаться. – Ну же, – сказала Кете, вставая. – Пойдем, скажем маме. Мы едем в Вену! Вена. Слова, слетавшие с наших губ, вдруг перестали быть просто желанием и превратились в возможность. Мне было радостно и… страшно. Я подумала о маниакальных, безудержных фантазиях, которые плела, и о том, насколько меня пугает неизвестность того, что мы там найдем. Я сказала себе, что мой страх вызван тем, что мы не знаем в Вене никого кроме Йозефа и Франсуа, что потеряемся одни в большом городе без друзей и родных. Чего я не сказала себе, так это того, что это было предостережение, услышанное мною от лица, сотканного из гоблинских пальцев, и обещание, в исполнении которого я не была уверена. Ты не можешь покинуть Подземный мир, смертная, не заплатив цену. Я смотрела на сломанную восковую печать, на разорванный пополам цветок мака и спрашивала себя, не ступили ли мы на неверный путь. В доме завелся кобольд, по крайней мере так заявляли девушки Одалиски. Злобный маленький дух, которому нравилось их разыгрывать – красть безделушки, путать ботинки, перемазывать шелка и ленты пылью и грязью из сада. В небольшом доме, где царствует женский пол, такое случается нередко. Разрезанное платье, порванное кружево – женщины склонны сводить друг с другом счеты. Но эти фокусы не были проявлениями обиды и мести за неверного любовника, равнодушного клиента или неоплаченную услугу, утверждали девушки Одалиски. Эти шалости были жестокими, своевольными причудами невидимого духа. Происшествия случались ни с того ни с сего – значит, в их основе лежали не раздор, не разногласия, не озорство, а злобный умысел. Элиф потеряла кольцо своей матери с жемчужиной. Духи Алоизии подменили кошачьей мочой. Исчез миниатюрный портрет покойного мужа Одалиски из ее медальона. Безжалостный кобольд безошибочно определял больные места каждой из них и не щадил никого. Мария и Каролина начали носить в карманах железо. Эдвина и Фатимат смастерили обереги, отпугивающие глаз зла. Сама Одалиска стала сыпать вдоль порогов соль, но никакое заклинание, никакой предрассудок не помогал держать духа в узде.