– Ладно. А за это? – Гончая протянула торговцу на ладони трофейные ножи. Кроме пары этих ножей из ценных вещей у нее остались только исправно работающий электрический фонарь и надежно спрятанный под одеждой пистолет. Но с фонарем расставаться не хотелось, а про пистолет даже заикаться не стоило. Без него Гончая чувствовала себя все равно что голой. Хотя однажды ей пришлось сражаться и в таком виде. Торговец к ножам остался равнодушен, зато его сосед заинтересованно подался вперед. – Ну-ка, покажь. Выбрав один из ножей, он взвесил его в руке, колупнул ногтем лезвие. – Острый хоть? Гончая молча забрала нож обратно, подняла с пола деревянную щепку и коротким быстрым ударом перерубила ее пополам. Торговец только изумленно крякнул. – Сколько просишь? – Тридцать пулек. – Даю двадцать за оба. – Тридцать, – твердо повторила Гончая. Она уже поняла, что сделка выгорит, и не ошиблась. Вскоре после недолгого торга они ударили по рукам. Местный бар оказался набит под завязку. Хозяйничающий за стойкой раздачи грузный бармен не успевал обслуживать клиентов. Ему помогали две щуплые девушки с голодными взглядами. Одна сновала между раздачей и кухней, другая протирала столы и убирала с них грязную посуду. – Моя сестра тоже здесь работала, – заметила девочка. Гончая рассеянно кивнула. Прежде чем войти в бар, следовало оценить обстановку, и она не могла позволить себе отвлекаться. На станциях радиальных линий, где они пересекались с Кольцевой, традиционно собиралась самая разношерстная публика. Но Белорусская, соседствующая практически со всеми серьезными фракциями, занимала среди них особое положение. Здесь можно было встретить и представителей Ганзы, и красных, и анархистов, и жителей Полиса, и фанатиков Рейха, и, конечно, мошенников, контрабандистов и отпетых бандитов. Помимо откровенных небылиц, сплетен и слухов, люди несли с собой последние известия из разных уголков метро, среди которых порой попадалась весьма ценная информация. Средоточием всех этих баек служил местный бар, Гончая и прежде не раз наведывалась сюда. Сейчас ее острый опытный взгляд сразу выделил в пестрой толпе двух ганзейских стражей порядка в сером камуфляже и тройку фальшиво горланящих песни фашистов. Красных, к счастью, не оказалось. Не хватало еще, чтобы между ними и фашиками в баре вспыхнула драка. Гончая обратила внимание на какого-то сектанта в ярком балахоне, оживленно спорящего с двумя немолодыми людьми, сидящими рядом с ним. Она хотела продолжить привычно оценивать обстановку, оглядывая и другие столики, но в последний момент ее что-то остановило. Компания выглядела подозрительно, причем отнюдь не из-за сектанта, а из-за его собеседников. В них было что-то нарочитое, какая-то фальшь. Через секунду Гончая поняла, что именно ее насторожило. Спутники сектанта не походили ни на торговцев, ни на бандитов. Они вообще ни на кого не походили! Хорошая и достаточно дорогая, по местным меркам одежда, но явно с чужого плеча. Ладони без ссадин, синяков и мозолей, какие бывают только у людей, не занимающихся грубой физической работой, например у чиновников станционной администрации. Но Гончая поспорила бы на что угодно, что эти двое не из местных или иных управленцев. Тогда кто они?! Девочка, жмущаяся к ее левому боку, дернула Гончую за руку. – А почему у тех дядей на висках нарисованы книжки? – У каких дядей? – На которых ты смотришь. «Книжки? Ну, конечно! Книжки!» Только из опасения привлечь к себе внимание Гончая не хлопнула себя ладонью по лбу. Татуировка с изображением раскрытой книги на виске являлась отличительным знаком браминов Полиса, этих хранителей бесполезных и никому, кроме них самих, не нужных знаний разрушенного мира. Но что заставило этих двоих сменить длиннополые халаты браминов на гражданскую одежду и отправиться на чужую станцию за несколько перегонов от Полиса? И кстати, как девчонка разглядела их татуировки?! Оба собеседника заметного в толпе сектанта сидели в тени, Гончая подумала, что они специально выбрали эти места, где не только татуировки на висках, но даже лица различались с трудом. – Как ты узнала про рисунки у них на висках? – спросила у девочки Гончая. Вопрос удивил малышку. Она изумленно вытаращила глазенки. – Увидела. А разве их нет? – Есть. Но как ты… Впрочем, не важно. Гончая быстро обвела взглядом и остальных посетителей. Они могли оказаться кем угодно. Именно такие личности обычно и собирались в баре на Белорусской. Знакомых, не считая Калгана – местного бармена, не заметила. О Калгане на Белорусской, да и за ее пределами, ходила дурная слава, и Гончая знала, что вполне заслуженно. Помимо содержания бара, он не брезговал скупать краденое, приторговывал запрещенной на Кольце «дурью» и под огромные проценты одалживал деньги-патроны нуждающимся, а для выбивания долгов содержал целую свору охочих на расправу отморозков. Гончая поразмыслила, чем ей может грозить очередная встреча с ним, и решила, что ничем. Ее имени Калган не знал, рода занятий тоже, а за те несколько раз, что она побывала в его заведении, вряд ли даже запомнил ее лицо. При таком количестве посетителей удержать в памяти каждого просто физически невозможно. Можно входить. Ганзейские солдаты как раз освободили место, и Гончая, взяв за руку малую, решительно направилась туда. Стол стоял напротив барной стойки, а Гончая предпочла бы расположиться где-нибудь в углу, но выбора не было – угловой стол занимали брамины со своим наряженным в балахон чудаковатым собеседником. Зато она смогла, не вставая и не привлекая лишнего внимания, сделать заказ. – Два чая и свиную отбивную с грибами! Чай сразу! Пока заваривался чай, Гончая прислушалась к разговору за соседним столиком. Похоже, там разгорались нешуточные страсти. – Господь вернет любимых чад на путь истинный и приведет в отчий дом! – воскликнул наряженный в балахон сектант. – Это мы уже слышали, – устало заметил ему один из браминов. – Но нас интересуют конкретные люди. Понимаете? Конкретные! Когда они придут? Сколько нам еще ждать? – Все в руках господа! Только он знает… – Что значит, только он?! – оборвал сектанта другой брамин. – Мы специально приехали сюда ради этой встречи! А вместо этого вы кормите нас слухами, которые нам и так известны! Скажите прямо: вы знаете этих людей?! Гончая слегка повернула голову, стараясь сделать это незаметно, будто разглядывала барную стойку в ожидании заказа. Перед браминами стояло несколько пустых тарелок, металлические кружки и бутыль местной сладковатой браги. Они явно питались не только слухами. Вместо ответа сектант демонстративно поднялся из-за стола, запахнул балахон и молча направился к выходу. Гончей стало любопытно, как брамины отреагируют на его демарш, но тут бармен выставил на стойку две дымящиеся кружки со свежезаваренным чаем, и пришлось отправиться за ними. Чай оказался паршивым, может, с Печатников или еще откуда, но не с ВДНХ. Дерьмо, а не чай! Но малая прихлебывала обжигающую жидкость, смешно надувала щеки и довольно облизывалась, словно никогда в жизни не пробовала настоящего грибного чая. Гончей стало жаль девчонку, и она решила чуть позже повторить заказ, но заставить Калгана налить в кружки уже нормального чая, который он приберегал для ганзейского начальства, шишкарей из братвы, фашистских штурмовиков, короче, для тех, кто мог сурово спросить за подделку. Малая шумно выдохнула и отодвинула пустую кружку. – Согрелась? – Ага, – девочка кивнула. Гончая обернулась к раздаче, но Калган сделал вид, что не заметил ее вопросительного взгляда – видимо, мясо и грибы еще готовились. – Я Майка! – неожиданно объявила малая. – А тебя как зовут? Вопрос застал Гончую врасплох. Случайным встречным она представлялась вымышленными именами, которые забывались сразу, как только отпадала необходимость в самой легенде. В нескольких тайниках в разных частях метро надежно хранились документы, выписанные на подлинных бланках Ганзы, Полиса и Рейха, но на разные имена. Одно из этих имен Гончая использовала чаще других. Оно служило пропуском на большинство московских станций, наподобие сталкерского жетона, надежно гарантировало, что ее не будут обыскивать при входе и чинить каких-либо препятствий. При одном упоминании этого имени штурмовики Рейха вытягивались в струну, кшатрии Полиса и ганзейские стражи уважительно кивали, а самые отчаянные братки втягивали головы в плечи и отводили в сторону глаза. Это имя стало своеобразной легендой, и не раз самой Гончей доводилось слышать, как его мечтательно произносят в темноте у костра или в баре за кружкой браги челноки в своих нескончаемых байках. Но называть его здесь и сейчас было нельзя, и не потому, что к имени требовалась соответствующая одежда, маска и внешний вид, а потому, что столь легендарное имя раскрыло бы девочке тайну, которую от нее во что бы то ни стало нужно было пока сохранить. Разыскивая девчонку, Гончая представлялась всем случайно выбранным именем, которое должно было исчезнуть и забыться после выполнения задания. Так же она собиралась назваться и своей маленькой пленнице, но за время недолгого общения с ней поняла, что это стало бы ошибкой. Возможно, непоправимой ошибкой! Каким-то образом девочка удивительно тонко чувствовала ложь. А любая ложь, даже такая мелкая, могла разрушить установившееся между ними хрупкое доверие. – По-разному, – наконец ответила она и, когда брови сидящей напротив девочки изумленно взлетели вверх, добавила: – Разве это важно? – А как же! – продолжала удивляться малая. – У каждого человека должно быть имя. «У некоторых и не одно», – мысленно усмехнулась Гончая. – А как бы ты меня назвала? Хотя вопрос был шутливым, девочка серьезно задумалась. Так же задумчиво смотрел на нее Стратег во время их первой встречи. Но в отличие от Майки он еще высокомерно улыбался. * * * Та знаменательная встреча тоже происходила в баре, только не на Белорусской, а на Театральной. Да и сам бар был практически пуст. Она зашла туда, чтобы напиться. После встречи с матерью настроение было хуже некуда. Мать опять плакала, то и дело норовила обнять и беспрестанно повторяла, как она жалеет свою «маленькую девочку». Девочке давно уже шел третий десяток, и убивать ей приходилось гораздо чаще, чем любить, но матери она об этом не сказала. Да та бы и не поверила. Мать считала ее танцовщицей из кордебалета местного варьете, где прежде сама работала уборщицей, пока стремительно слабеющее здоровье и склероз не превратили ее в морщинистую полубезумную старуху с постоянно трясущимися руками и стойким запахом собственной мочи. Всю жизнь мать страдала от своего малодушия и бесхарактерности, хотя упрямо не признавала этого. До того, как Москву опалило атомное пламя и окончательно добили радиоактивные вихри, она подвизалась в Московском театре оперетты, но так и не продвинулась в труппе дальше второго состава. Когда город подвергся ядерному удару и по всему метро объявили тревогу, мать то ли не поняла, то ли не поверила этому. Не обращая внимания ни на бегущих навстречу людей, ни на испуганные крики собственной пятилетней дочери, она упорно пробиралась к выходу – спешила на репетицию. К счастью для обеих, несущаяся навстречу толпа подхватила их и втолкнула обратно. Так, в отличие от других спасшихся в метро детей, будущая охотница за головами выжила не благодаря, а вопреки собственной матери. Потом была робкая попытка возродить в метро профессиональный театр, и мать с такими же, как она, непрактичными мечтателями схватилась за эту идею. Разумеется, ничего путного у них не вышло. Актерского заработка едва хватало на еду, но мать, по своему обыкновению не замечая этого, упорно пыталась вырастить из дочери театральную актрису. Даже когда ее вышвырнули из труппы – место стареющих профессиональных певиц и танцоров на сцене заняли молодые девицы с сочными ляжками, которые те щедро демонстрировали пьяной публике, мать с каким-то слепым упрямством продолжала заниматься с дочерью танцами и вокалом, отказываясь признавать бесполезность своей затеи. В обновленном театре, постепенно выродившемся в обычный, хотя и весьма дорогой притон для похабных развлечений, матери не нашлось иной работы, как обслуживать тамошних шлюх. Она убирала их комнаты, чистила мебель и стирала белье. Наверное, если бы ей приказали, она бы и дерьмо за ними выносила с той же подобострастной улыбкой, с какой делала все остальное. Неизвестно, о какой судьбе для своего ребенка она теперь мечтала, но сама подросшая дочь, возненавидевшая Театральную, окончательно превратившую мать в жалкое, безвольное существо, к этому моменту уже точно знала, что никому не позволит вытирать об себя ноги. В тринадцать лет она сбежала с опостылевшей станции, тогда же совершила свою первую кражу, с четырнадцати начала участвовать в грабежах, в семнадцать впервые убила человека. А еще через шесть лет встретила Стратега. * * * Он подсел за столик, когда она залпом махнула стакан самогона и принялась жадно заедать его прожаренной отбивной. – Ты позволишь? – спросил холеный мужчина с тщательно расчесанными на пробор волосами и, не дожидаясь разрешения, уселся напротив. – Отвали, – отмахнулась она. После разговора с матерью видеть никого не хотелось, а уж таких самодовольных типов тем более. Но он не отвалил. И даже не обиделся. Загадочно усмехнулся и сказал: – Поверь, я могу оказаться полезен. Давай для начала ты закажешь все что хочешь, а я это оплачу. Она и сама могла оплатить любое блюдо в местном меню – пулек хватало, но решила проверить слова странного прилизанного мужика.