Майка только вздохнула. В толстой длиннополой куртке она страдала больше от жары, чем от холода, и втайне завидовала маме, надевшей лишь легкий тканевый комбинезон. Вопреки утверждению Стратега, что выход близко, пришлось довольно долго идти сначала по одному залу ожидания, потом по другому, пробираясь между рядами разобранных сидений и обломками обрушившихся потолочных перекрытий. Иногда на глаза попадались и вовсе непонятные конструкции загадочного назначения, но Майка не обращала на них внимания. Ей не терпелось увидеть поверхность, о которой в метро ходило столько рассказов и слухов, что трудно было понять, какие из них правда, а какие вымысел. Тропинка, а Майка не сомневалась, что это именно тропинка, по которой не раз и не два ходили люди, привела к высоким деревянным дверям, забаррикадированным изнутри. – От тварей защищаетесь? – спросил у Палача Стратег, указав на укрепление. Тот не ответил. Может быть, просто не услышал – из-под маски противогаза голос Стратега звучал глухо и невнятно. – На Павелецкой такие твари с поверхности прут. Для них эта баррикада – тьфу, – сказал Шериф. Но и это замечание Палач оставил без ответа. Опустившись на корточки, он сосредоточенно копался в подпирающем двери строительном хламе. Без видимых усилий Палач сдвинул в сторону железный лист, освободив замаскированный проход, ведущий к укрепленной двери. – Осторожно, не заденьте растяжки, – сказал он и исчез в открывшейся дыре. Майка с опаской взглянула на маму. – Ничего, милая. Прорвемся, – с улыбкой ответила та. Хотя под маской противогаза Майка не видела лица, но поняла, что мама ей улыбнулась. Вслед за Палачом в лаз забрался одноглазый страшила, за ним Шериф, а после и брамин. Стратег нетерпеливо взглянул на маму. – Ваша очередь. Майка почувствовала кожей, как напряглась мамина ладонь. Но это длилось лишь мгновение. Потом мама отпустила ее руку, сказала: – Делай, как я. И нырнула в дыру. * * * – Ваша очередь, – сказал Стратег. Он остался лишь с парой своих телохранителей. Остальные находились в похожем на звериную нору узком проходе, где можно было передвигаться лишь на четвереньках, или уже по ту сторону забаррикадированной двери, на перроне. Гончая не ожидала, что такое когда-нибудь случится. Более удобного момента для побега невозможно было вообразить. Первым делом уложить обоих телохранителей, в обрезе как раз два патрона. Потом самого Стратега. Оглушить ударом по голове и добить из его же собственного револьвера. Или из автомата любого охранника, автомат мощнее и эффективнее. Потом обрушить лаз, и они свободны. Пока Палач с остальными разгребут завал и выберутся наружу, они с Майкой будут уже далеко. С обрезом, автоматом с запасным рожком и парой крупнокалиберных револьверов (в противогазах!) они доберутся куда угодно. До любой станции метро! «Куда ты собираешься бежать? – пришла через мгновение отрезвляющая мысль. – И захочет ли Майка пойти с тобой после того, как ты на ее глазах застрелишь трех человек?» «Я и раньше делала это», – возразила Гончая самой себе, вспомнив, как расправилась с похитившими девочку наемниками, как расстреляла Сутулого и его бандитов в подвале на Новокузнецкой. «Те мерзавцы угрожали девочке, – напомнила сопротивляющаяся часть рассудка. – Они угрожали твоей дочери!» «Любовь сделала меня слабой», – призналась себе Гончая. Она уже поняла, что не станет бить Стратега обрезом по лицу и стрелять в его телохранителей. Просто не сможет этого сделать. «Она сделала тебя добрее», – ответил упрямый рассудок. Гончая не стала спорить – все равно это было бесполезно. Она отпустила Майкину руку, сказала ей: – Делай, как я. И полезла в дыру. Через несколько метров лаз уперся в наружную, еще довоенную дверь. В ее нижней части оказалось пропилено квадратное отверстие, закрывавшееся наподобие печной заслонки относительно новой железной задвижкой. Даже крупный человек мог выбраться через это отверстие наружу или заползти внутрь. Гончая сделала это без труда. А Майка – и того легче. Наблюдая за ней, Гончая с удивлением заметила, что девочка копирует ее движения. Оказывается, за время скитаний по метро Майка многому от нее научилась. «А как же иначе, – напомнил о себе притихший рассудок. – Дети и должны учиться у своих родителей». Она поспешно отвернулась, чтобы Майка ненароком не заметила ее повлажневших глаз. Слезы – всегда слабость, даже если это слезы радости. А Гончая вовсе не хотела, чтобы дочь считала ее слабой. В этот раз она опасалась напрасно. Выбравшись из лаза наружу, Майка во все глаза уставилась на перрон Казанского вокзала. Хотя там было не на что смотреть. Перрон напоминал свалку или, скорее, разграбленное и оскверненное кладбище. Если бы какой-нибудь художник (да та же Майка!) вздумал изобразить кладбище железнодорожных составов, оно выглядело бы именно так. От навечно застрявших на путях вагонов и локомотивов остались одни неразборные остовы. Все, что только можно было снять и разобрать – пассажирские полки и сиденья, стекла, пластиковые перегородки, листы внутренней и внешней обшивки, даже оконные резиновые уплотнители, не говоря о дизельных и электрических моторах, давно сняли. Наверное, жители метро растащили бы даже железнодорожные колеса и оси, если бы нашли им применение. Проржавевшие останки разграбленных составов засыпали куски и рухнувшие фермы постепенно обваливающейся крыши, некогда защищавшей посадочные платформы от дождя и снега. На неприкрытом перроне поднялись снежные сугробы, а с тянущихся к небу уцелевших ферм и сохранившихся перекрытий свисали устрашающего вида ледяные сосульки. Несколько таких сосулек нацелились как раз в то место, где стояли выбравшиеся наружу люди. – Не обвалятся? – спросил у Палача Стратег, разглядывая ледяные наросты над головой. Гончая презрительно дернула головой. Сосульки – мелочь. Они всего лишь часть окружающей обстановки. В первую очередь на поверхности нужно опасаться иного. Шериф, очевидно, знал, откуда может исходить угроза, и не сводил глаз с ближайших сугробов, за которыми вполне могли прятаться хищники. Палач тоже поводил по сторонам стволом своего пулемета, прежде чем продолжить путь. В отличие от Стратега он знал о первом правиле сталкеров – не раскрывать на поверхности рта без крайней необходимости, поэтому ничего не сказал, а лишь поманил остальных за собой. Вдоль стены тянулась протоптанная тропинка по направлению к первому пути. Под слоем свежевыпавшего снега ее невозможно было рассмотреть, но под ногами ощущался утоптанный наст, в чем и убедилась Гончая, специально сделав шаг в сторону. Здесь регулярно ходили люди, причем именно красные, раз Палач знал об их маршруте. Он ни разу не сбился с тропы, хотя они прошли уже достаточно большое расстояние. Пустующее здание Казанского вокзала осталось позади, и теперь все шагали по платформе, расположенной между первым и коротким запасным путями. Много лет назад, когда мир еще не рухнул, она вот так же шагала здесь со своей матерью. Та была родом из Ижевска, там жила ее родня, а поезд в Ижевск отправлялся как раз с первого пути Казанского вокзала. Гончая почти не помнила той единственной поездки на родину матери. Все подробности стерлись из детской памяти. Но сейчас она внезапно вспомнила, как мать держала ее за руку, чтобы она случайно не упала на пустой запасной путь. А любопытство так и толкало ее подойти к самому краю платформы и заглянуть вниз. Шагающий впереди Палач наконец свернул и как раз к запасному пути. Там возвышался… Сначала Гончая решила, что это снежный сугроб, только очень большой. Но приглядевшись более внимательно, поняла, что снежная шапка покрывает небольшой ангар, вернее сложенный из мусора просторный шалаш, возведенный на путях уже в послевоенное время. Палач самым внимательным образом осмотрел это присыпанное снегом сооружение, после чего спрыгнул с платформы на пути и велел остальным следовать за собой. Изнутри шалаш-ангар напоминал ремонтный бокс, каким собственно и являлся. На путях стояла железнодорожная дрезина, которую укрывали здесь от снега и посторонних глаз и при необходимости чинили. Эта дрезина совсем не походила на те, что можно было встретить в метро. Во-первых, она оказалась больше: длиннее и шире. Во-вторых, у нее была кабина, хотя на ней отсутствовали крыша и задняя стенка, зато впереди имелся ветрозащитный щиток и разделенное на две части лобовое стекло, а по бокам – даже запирающиеся двери. Нижнюю часть дрезины и переднюю колесную пару защищал клиновидный отвал, сваренный из толстого железа или листовой брони, который подобно бульдозерному ножу должен был расчищать пути от снега, завалов и прочего мусора. С транспортом из метро этого бронированного монстра роднили разве что колеса да торчащая вверх выхлопная труба. Причем покрывающая трубу сажа однозначно указывала на то, что дрезина на ходу и ею регулярно пользуются. Гончая никогда не верила слухам, представляющим жителей Красной Линии голодными, полуграмотными дебилами, не умеющими работать и лишь тупо повторяющими лозунги своего руководства. Но то, что красные восстановили железнодорожную дрезину и разъезжают на ней по поверхности, она никак не могла предположить. Видимо, последняя мысль отразилась у нее на лице, потому что Стратег понял, о чем она думает, и спросил: – Не ожидала? Забирайся внутрь, сейчас поедем. – Далеко? – К рассвету, надеюсь, доберемся. К рассвету?! Гончая выглянула из шалаша и подняла голову к простирающемуся над мертвым городом темному небу. Сначала ничего не увидела, но потом, когда заметила, что по небу лениво скользят облака, разглядела и сияющие за облаками звезды. «Ночь. Конечно, ночь, иначе у всех бы уже слезились глаза от солнечного света!» Странно, что эта очевидная мысль не пришла ей в голову раньше, ведь она и сама выбиралась на поверхность и неоднократно слышала о том, что особенно яркий солнечный свет может даже ослепить человека, привыкшего к полумраку подземелий. Возвратившись в шалаш-бокс, Гончая обнаружила, что большинство ее спутников уже забрались в кабину дрезины, внизу остались только Палач и Майка. Она подхватила девочку (не хватало еще, чтобы та стояла рядом с изувером!) и подсадила в кабину. Шериф протянул Майке руку, и та тут же ухватилась за нее, хотя вполне могла справиться без посторонней помощи. Гончей почему-то стало обидно. Да кто он такой, чтобы предлагать Майке свою помощь?! Пусть своих детей подсаживает, а чужих не трогает. «Это ревность. Ты просто ревнуешь», – усмехнулась в ответ сохранившая хладнокровие часть рассудка. «Пусть, – отрезала Гончая. – Она моя дочь, а не его!» Вскарабкавшись на дрезину следом за Майкой, Гончая уселась на пол спиной к стене, чтобы держать всех спутников перед глазами, и усадила девочку себе на колени. По-другому здесь было и не разместиться. Внутри кабина оказалась гораздо меньше, чем казалась снаружи. На девятерых взрослых с одним ребенком она точно не была рассчитана. Да еще кто-то засунул сюда пару автомобильных аккумуляторов, а брамин-геофизик и одноглазый притащили с собой сейсмограф и здоровенный ящик с проводами. Глава 17 Здравствуй, город – Ну, здравствуй, мой город, сердцу дорогой, – прошептала мама, когда заведенная дрезина выкатилась на пути. «Это слова из довоенной песни», – сообразила Майка, хотя никогда прежде не слышала ее. Наверное, это была веселая и радостная песня, во всяком случае, Майке очень этого хотелось. Однако сейчас мамино лицо было совсем не радостным. Она смотрела вокруг так, словно каждую секунду, каждый миг ожидала нападения. Да и остальные мрачно взирали на удаляющийся вокзал, занесенные снегом пути и превратившиеся в огромные сугробы заброшенные конструкции. – Хорошо, что много снега, – сказал подсевший к маме Шериф. – Следы видно. Незаметно ни один зверь не подкрадется. И бежать по снегу тяжело. – Насчет зверей, не знаю, а нам будет тяжело, – ответила Шерифу мама. Она почему-то злилась на дядю Шерифа, хотя Майка не поняла причину, а спросить у мамы напрямую не решалась.