— Я не хочу уходить. — Тогда оставайся… но помни, что Черно-Белый Дом — не сиротский приют. Здесь все должны нести свою службу. Валар дохаэрис, как говорим мы. Ты должна повиноваться, если желаешь остаться у нас. Повиноваться всегда и во всем. Если ты не способна на это, то уходи. — Я способна. — Что ж, увидим. Кроме помощи Умме, у нее были и другие обязанности. Она подметала в храме полы, прислуживала за едой, разбирала одежду умерших, вытряхивала их кошельки и пересчитывала диковинные монеты. Мертвых они с добрым человеком находили каждое утро, совершая обход. Тихо, как тень, говорила она себе, вспоминая Сирио. У каждой ниши она приоткрывала тяжелую железную дверцу фонаря, который держала в руке, и искала мертвых. Некоторые из них приходили сюда на час или на день, другие посещали храм целый год. Испив сладкой темной воды из пруда, они укладывались на каменную скамью за статуей того или иного божества, закрывали глаза и больше не просыпались. «Дар Многоликого принимает бесчисленное множество форм, — говорил добрый человек, — но здесь он всегда ласков». Найдя мертвеца, он читал молитву и убеждался, что тот в самом деле мертв. Приведенные Арьей слуги уносили покойника в подземелье, послушники раздевали и обмывали его. Одежда, деньги и ценности складывались в ящик, тело переносилось в святилище, доступное только жрецам; то, что происходило там, Арье не полагалось знать. Однажды за ужином у нее зародилось ужасное подозрение. Она отложила нож и уставилась на кусок белого мяса. «Это свинина, дитя, — сказал добрый человек, видя ее испуг, — всего лишь свинина». Каменная кровать напоминала ей Харренхолл и ту кровать, на которой она спала, когда драила лестницы под началом у Виза. Тюфяк, набитый тряпками вместо соломы, был еще комковатее харренхоллского, но зато не кололся. Одеял она могла брать сколько захочет — толстых шерстяных одеял, красных, зеленых и клетчатых. В каморке она спала одна. Здесь она держала свои сокровища — серебряную вилку, шляпу и перчатки без пальцев, подаренные ей моряками с «Дочери Титана». Здесь же лежала ее прежняя одежда, сапоги, пояс, кинжал, небольшой запас монет… и, конечно, Игла. Свободного времени у нее оставалось немного, но Арья упражнялась, когда только могла, сражаясь с собственной тенью, падающей от синей свечи. Однажды это увидела девочка-призрак, проходившая мимо. Она не сказала ни слова, но добрый человек на другой день проводил Арью до самой каморки. — Тебе надо избавиться от всего этого, — сказал он. — Это мое, — испугалась Арья. — Кто же ты? — Никто. — Это принадлежит Арье из дома Старков. — Он взял серебряную вилку. — Как и все остальное. Им здесь не место, как и ей. Слишком гордое у нее имя. У нас, смиренных слуг, нет места для гордости. — Я тоже служу, — пробормотала она. Вилка нравилась ей. — Ты играешь в служанку, но в глубине души остаешься дочерью лорда. Ты брала себе много других имен, но сбрасывала их, словно платья. Под ними ты всегда была Арьей. — Я не ношу платьев. В них драться нельзя. — Зачем тебе драться? Разве ты какой-нибудь убийца, таящийся в темном переулке? Перед тем, как испить из холодной чаши, — вздохнул он, — ты должна вручить Многоликому всю себя. Тело и душу. Если ты не в силах сделать это, тебе придется уйти. — Но железная монета… — Ею ты заплатила, чтобы попасть сюда. Теперь ты должна платить снова, и дорогой ценой. — Золота у меня нет. — То, что мы предлагаем, не покупается золотом. Цена этого — ты сама. Люди разными путями идут через долину горя и слез, и наш — труднее всего. Для него мало кто создан. Здесь нужна недюжинная сила тела и духа, нужно жесткое и сильное сердце. На месте сердца у меня дыра, думалось Арье, а идти мне некуда. — Я сильная. Не слабее вас. — Ты думаешь, что другого места для тебя нет на свете. — Он точно подслушивал ее мысли. — Ошибаешься. В доме какого-нибудь купца тебе было бы легче служить. А может быть, хочешь стать куртизанкой, чтобы мужчины слагали песни о твоей красоте? Скажи только, и мы отправим тебя к Черной Жемчужине или к Дочери Сумерек. Будешь спать на розовых лепестках, носить шелковые юбки, которые шуршат на ходу, и знатные лорды до сумы дойдут, лишь бы приобрести твою невинность. Хочешь выйти замуж, растить детей? Скажи, и мы найдем тебе мужа. Честного подмастерья, богатого старика, морехода — кого только пожелаешь. Арья, ничего этого не желавшая, молча потрясла головой. — Ты мечтаешь о Вестеросе, дитя? Завтра отплывает «Красотка» Луко Престейна. Она идет в Чаячий город, Синий Дол, Королевскую Гавань и Тирош. Хочешь, мы посадим тебя на нее? — Я только что оттуда. — Иногда Арье казалось, что она бежала из Королевской Гавани тысячу лет назад, иногда — что только вчера, но она знала одно: назад ей возвращаться нельзя. — Я могу уйти, если вы так хотите, но туда я не поеду. — Мои желания ничего не значат. Быть может, сам Многоликий привел тебя сюда, чтобы сделать своим орудием… но я, глядя на тебя, вижу ребенка, хуже того — девочку. На протяжении веков Многоликому служили многие, но лишь немногие среди них были женщинами. Женщина приносит в мир жизнь, мы даруем смерть. Совмещать то и другое не дано никому. Опять он меня пугает, подумала Арья. Как тогда с червяком. — Мне все равно, — сказала она. — А напрасно. Останешься здесь, и Многоликий заберет у тебя уши, и нос, и язык. Заберет твои грустные серые глаза, видевшие так много. Заберет руки, ноги, сокровенные части тела. Заберет твои мечты и надежды, то, что ты любишь и что ненавидишь. Тот, кто поступает к нему на службу, должен отдать все, что делает его собой. Способна ли ты на это? — Он взял ее за подбородок и заглянул ей в глаза так глубоко, что она содрогнулась. — Не думаю. Арья отбросила его руку. — Я смогу, если захочу. — Так говорит Арья из дома Старков, которая ест могильных червей. — Я все отдам, если так надо. — Тогда начни с этого. — И он показал на ее сокровища. В ту ночь Арья, как всегда, прошептала свою молитву, но уснуть ей не удалось. Она ворочалась на своем тюфяке, кусая губы, и чувствовала внутри дыру вместо сердца. Поздней ночью она встала, надела то, в чем пришла сюда, застегнула пояс — Игла с одного боку, кинжал с другого. Нахлобучила шляпу, заткнула за пояс перчатки без пальцев, взяла серебряную вилку и крадучись поднялась наверх. Здесь не место для Арьи из дома Старков. Ее место в Винтерфелле, да только его больше нет. Снег и холодные ветры несут смерть одинокому волку, но стая живет. У нее нет больше и стаи. Королева, сир Илин, сир Меррин перебили стаю Арьи, а когда она попыталась завести себе новую, они разбежались — Пирожок, Джендри, Йорен, Ломми Зеленые Руки, даже Харвин, служивший ее отцу. Арья приотворила двери и вышла в ночь. Она оказалась снаружи впервые с тех пор, как пришла в храм. Небо было пасмурное, туман укрывал землю, как рваное серое одеяло. Справа слышался плеск чьих-то весел. Браавос, город тайн. Она сошла под навес, к пристани, и вокруг ее ног заклубился туман. Он скрывал воду, но Арья слышала, как та плещется о каменные столбы. Вдали горел огонек — костер красных жрецов. Вилка тяжелая — настоящее серебро. Но она чужая, ведь ее подарили Солинке. Арья бросила ее себе под ноги и услышала тихий всплеск, когда она ушла под воду. Следом отправилась шляпа, за ней перчатки. Арья высыпала из кошелька на ладонь пять серебряных оленей, девять медных звездочек, еще какие-то гроши и полушки. Все они тоже полетели в воду. Настал черед сапог, которые плеснули громче всего. Исчез в тумане кинжал, взятый у лучника, молившего Пса о последней милости. И пояс, и плащ, и камзол, и бриджи, все до нитки, кроме Иглы. Арья стояла на конце мола, бледная, дрожащая, вся в мурашках. Ей мерещилось, что Игла шепчет «колоть надо острым концом» и еще «не говори Сансе». Там, на клинке, метка Миккена. Пустяки. Это просто меч. В подземелье их штук сто, не меньше. Игла слишком маленькая для меча — игрушка, и только. Арья сама была совсем маленькая и глупая, когда Джон подарил ей эту безделку. — Обыкновенный меч, — произнесла она вслух — и поняла, что это неправда. Игла — это Робб, Бран и Рикон, мать и отец. Даже Санса. Это серые стены Винтерфелла и смех его жителей. Это летний снег, сказки старой Нэн, сердце-дерево с красными листьями и пугающим ликом, запах земли в теплице, северный ветер, сотрясающий ставни ее комнаты. Это улыбка Джона Сноу, который ворошил ей волосы и называл маленькой сестрицей. При мысли о нем глаза Арьи наполнились слезами. Полливер отнял у нее меч, когда она попала в плен к людям Горы, но в гостинице на перекрестке дорог Игла отыскалась снова. Так распорядились боги. Не Семеро, не Многоликий, а боги ее отца, старые боги Севера. Пусть Многоликий забирает все, но это он не получит. Арья зашлепала вверх по ступенькам в чем мать родила, крепко держа Иглу. На середине лестницы под ноги ей подвернулся расшатанный камень. Присев, она попыталась расшатать его еще больше, выковыривая ногтями крошки извести. После долгих усилий камень подался, и она обеими руками вытащила его. — Здесь с тобой ничего не случится, — сказала она Игле. — Никто не будет знать, где ты лежишь, только я. Арья протолкнула ножны с мечом в дырку и вставила камень на место — теперь он ничем не отличался от всех остальных. Поднимаясь обратно к храму, она считала ступеньки, чтобы знать, где найти свой тайник. Он может еще ей понадобиться. — Когда-нибудь, — прошептала она. Она не сказала доброму человеку о том, что сделала, но он все равно узнал. На другой день после ужина он снова пришел в ее келью. — Присядь, дитя, посиди со мной. Я хочу рассказать тебе одну сказку. — Какую? — с подозрением спросила она. — О том, как все у нас начиналось. Если ты станешь одной из нас, тебе нужно знать, кто мы и откуда взялись. Люди шепчутся о Безликих из Браавоса, но мы старше самого города тайн. Мы были и до Титана, и до разоблачения Утеро, и до основания города. В этих северных туманах мы достигли расцвета, но зародились мы в Валирии, среди рабов, что надрывались в глубоких шахтах под Четырнадцатью Огнями, освещавшими некогда ночи Республики. Почти во всех рудниках сыро и холодно, и прорублены они в мертвом холодном камне, но Четырнадцать Огней были живыми горами с огненным сердцем и жилами, по которым струилась лава. В рудниках старой Валирии всегда было жарко — чем глубже, тем жарче, а углублялись они постоянно. Рабы трудились в раскаленной печи. До стен нельзя было дотронуться, воздух, разящий серой, обжигал легкие. Даже самые толстые сандалии не спасали ноги от ожогов. Порой из стены, пробитой в поисках золота, вырывалась струя пара. Кипящая вода или лава. Некоторые забои были такими низкими, что там работали на четвереньках или скрючившись в три погибели. А еще в этой красной тьме водились черви. — Земляные? — нахмурилась Арья. — Огненные. Говорили, что они сродни драконам, поскольку тоже выдыхают пламя, — но драконы парили в небе, а черви буравили почву и камень. Если верить старым сказаниям, эти черви жили в Четырнадцати Огнях еще до того, как появились драконы. В раннем возрасте они не больше твоей ручонки, но матерые могут разрастаться до чудовищной величины, и человека они не любят. — Они убивали рабов, да? — Там, где в стенах имелись трещины или дыры, часто находили обугленные тела. Тем не менее рудники продолжали углубляться. Рабы гибли десятками, но хозяевам до этого не было дела. Красное золото, желтое золото и серебро ценились больше человеческих жизней, ибо рабы в старой Валирии стоили дешево. Во время войн валирийцы брали тысячи пленных, а в мирные времена те плодили новых рабов. Тех, кто в чем-нибудь провинился, отправляли умирать в красную тьму. — Почему же они не восставали? — Рудничные бунты не были редкостью, но они, как правило, заканчивались ничем. Повелители драконов владели магией, и всех, кто восставал против них, ждала гибель. Лишь первому из Безликих удалось чего-то достичь. — Кто же он был? — выпалила, не подумав, Арья. — Никто. Одни говорят, что он сам был рабом, другие — что он родился свободным гражданином и принадлежал к знатному роду. Некоторые уверяют даже, будто он служил в руднике надсмотрщиком, и в его сердце проникла жалость к невольникам. Как бы там ни было, он постоянно находился среди рабов и слышал, как они молятся. В шахтах работали люди ста разных народов, произносившие молитвы, обращенные к разным богам, на своих языках, но молились они об одном и том же. О свободе и прекращении страданий. Простая, казалось бы, вещь — но боги оставались глухи к их молитвам, и люди продолжали страдать. Быть может, эти боги мертвы? — спрашивал себя тот человек, и однажды ночью в красной тьме он испытал озарение. У всех богов есть свои орудия, мужчины и женщины, которые служат им и исполняют их волю здесь, на земле. Рабы вопреки очевидности молятся не ста разным богам, а одному богу, имеющему сто разных ликов… и орудие этого бога — он. В ту же ночь он выбрал самого несчастного из страдальцев, молившегося горячее всех остальных, и освободил его из неволи. Так был вручен первый дар. — Он убил этого раба?! — отпрянула Арья. Такой поступок представлялся ей крайне неправильным. — Лучше бы он хозяев убил! — Он одарил и их тоже… но это уже другая история, и вряд ли следует ее кому-то рассказывать. — Добрый человек склонил голову набок. — Кто ты, дитя? — Никто. — Ты лжешь. — Откуда ты знаешь? Это что, волшебство? — Не нужно быть чародеем, чтобы отличать правду от лжи, для этого достаточно пары глаз. Научиться читать по лицам нетрудно. Смотри на глаза, на губы. На мускулы в уголках рта, — он дотронулся до нее двумя пальцами, — и в месте соединения шеи с плечами. Одни лжецы моргают, другие смотрят на тебя неподвижно, третьи отводят взгляд. Некоторые проводят языком по губам. Многие прикрывают рот перед тем, как солгать, словно желают скрыть свой обман. Бывают и более тонкие признаки, но они есть всегда. Притворная улыбка очень похожа на искреннюю, однако они столь же различны, как сумерки и рассвет. Ты ведь можешь отличить сумерки от рассвета? Арья кивнула, хотя не была уверена, что она может. — Значит, ты можешь научиться отличать также правду от лжи… и когда научишься, для тебя в этом мире больше не будет секретов.