— Другие путники стараются избежать встречи с ними, — заметил Мерибальд, — а вам вот они зачем-то понадобились. — Нам нужен только один, — сказала Бриенна. — Пес. — Сир Хиль говорил мне. Да хранят вас Семеро, дочь моя. Говорят, за ним тянется след из убитых младенцев и поруганных дев. Бешеный Пес Солеварненский, вот какое прозвище ему дали. Зачем добрым людям встречаться с таким злодеем? — Возможно, что девушка, о которой говорил Подрик, сейчас у него. — Вот оно как? Тогда за нее, бедняжку, нужно усердно молиться. Помолись и за меня, хотелось сказать Бриенне. Попроси Старицу осветить мне своей лампадой путь к леди Сансе, а Воина дать мне силу, чтобы ее защищать. Но все это осталось невысказанным — Хиль Хант, чего доброго, мог услышать ее и посмеяться над ее женской слабостью. Из-за пешего септона и его тяжело нагруженного осла всадники продвигались медленно. На запад они следовали не по большой дороге, которая когда-то привела Бриенну и Джейме в разграбленный, заваленный трупами Девичий Пруд. Слегка отклонившись на север, они предпочли ей тропу вдоль берега Крабьей бухты, которая не значилась ни на одной из драгоценных карт сира Хиля. По эту сторону Девичьего Пруда в отличие от мыса Раздвоенный Коготь не было и помину о крутых холмах, черных болотах и сосновых лесах. Здесь под серовато-голубым сводом небес простирались песчаные дюны и соленые заводи. Дорога, то и дело пропадая в тростниках и мелких прудах, вновь обнаруживалась милю спустя. Бриенна понимала, что без Мерибальда они бы сразу сбились с пути. Септон постоянно выходил вперед и пробовал зыбкую почву своим посохом. Деревья в этих местах не росли, и путники не видели ничего, кроме моря, песка и неба. Нельзя было представить себе земли, более отличной от Тарта с его горами, водопадами, высокими лугами и тенистыми долинами, но и в ней была своя красота. В многочисленных медленных ручьях водились лягушки, над бухтой парили крачки, в дюнах слышались голоса птиц-перевозчиков. Однажды дорогу им перебежала лисица, и собака Мерибальда ее свирепо облаяла. Люди им тоже встречались. Одни ютились среди тростниковых зарослей в домишках, слепленных из перемешанного с соломой ила, другие выходили рыбачить в бухту на кожаных челноках, а дома ставили на шатких, врытых в песок деревянных сваях. Многие из них жили вдали от других — скорее всего в одиночку. Чужих людей здесь, как видно, стеснялись, но ближе к полудню собака опять залаяла, и три женщины, выйдя из тростников, вручили Мерибальду корзину с раковинами. Взамен он дал каждой по апельсину, хотя моллюски здесь были дешевле грязи, а заморские плоды стоили дорого. Одна была совсем старая, другая беременная, третья свежая и прелестная, как весенний цветок. Когда Мерибальд отошел исповедать их, сир Хиль с ухмылкой заметил: — Похоже, боги сопутствуют нам — по крайней мере Дева, Матерь и Старица. — Подрик был поражен, и Бриенне пришлось объяснять ему, что это всего лишь местные жительницы. Снова тронувшись в путь, она заметила септону: — Эти люди живут меньше чем в дне езды от Девичьего Пруда, однако война их не тронула. — Да что с них и взять-то, миледи. Все их богатство — ракушки, камешки и кожаные лодчонки, а за оружие сходят ржавые ножи. Они родятся, живут, любят и умирают. Они знают, что правит ими лорд Моутон, но мало кто из них его видел, а Риверран и Королевская Гавань для них только названия. — Однако богам они молятся, и это, думаю, ваша заслуга. Долго ли вы проповедуете в речных землях? — Скоро сорок годов минет, — сказал он, и собака гавкнула, подтверждая его слова. — Каждый мой обход начинается в Девичьем Пруду и кончается там же, а занимает полгода, если не больше. Однако я не сказал бы, что хорошо знаю Трезубец. Замки знатных лордов я вижу разве что издали. Путь мой лежит через городки, остроги, деревушки, у которых даже имени нет, через изгороди и холмы, через ручьи, где можно напиться, и пещеры, где можно укрыться. Проселки, которыми пользуется бедный народ, на пергаменте не рисуют, но я их все исходил раз по десять. Проселками и разбойники охотно пользуются, а пещеры могут служить им укрытием. Бриенну кольнуло подозрение, и она спросила себя, хорошо ли сир Хиль знает этого человека. — Одиноко вам, должно быть, живется, септон. — Со мной всегда Семеро, и мой верный слуга, и Собака. — А имени у вашего пса разве нет? — спросил Подрик. — Есть, должно быть, да только я не знаю его. — Как же так? Он ваш, а вы не знаете, как его звать? — С чего ты взял, что он мой? Пес сказал свое слово, гавкнув и завиляв хвостом. Он был громадный, не меньше десяти стоунов, косматый, но добродушный. — Чей же тогда? — настаивал Подрик. — Свой и божий. Своего имени он мне не назвал, вот я и кличу его Собакой. В уме Подрика явно не умещалась мысль, что собаку можно звать просто Собакой. Помолчав немного, он сообщил: — У меня тоже был пес, давно, в детстве. Я его звал Героем. — А он им был? — Кем был? — Героем. — Н-нет. Но все равно хорошая была псина. Он умер. — Собака охраняет меня в дороге. Ни волк, ни разбойник не смеет тронуть меня, когда он рядом, даже в эти опасные времена. Хотя с волками теперь просто сладу не стало, — помрачнел септон. — Одинокому путнику разумнее всего спать на дереве. За всю свою жизнь я не видел больше дюжины волков разом, а сейчас по Трезубцу рыщет стая, где зверей несколько сотен. — Вы сами-то с ними встречались? — спросил сир Хиль. — Семеро уберегли меня от такой напасти, но я не раз слышал их по ночам. Кровь в жилах стынет от такого хора. Даже Собаку в дрожь бросает, а он немало волков убил на своем веку. — Септон потрепал Собаку по голове. — Люди вам скажут, что это демоны, а водит их будто бы волчица, исчадие ада, огромная и безмолвная, словно тень. Говорят, что она зубра может повалить в одиночку. Ни силки, ни капканы ее не берут, сталь и огонь не пугают. Она убивает всех волков, которые тщатся ее покрыть, а питается одной только человечиной. — Добились вы таки своего, септон, — засмеялся сир Хиль. — У бедняги Подрика глаза вот-вот из орбит выскочат. — А вот и нет, — возмутился Подрик. Собака поддержал его лаем. Ночлег они устроили в дюнах. Бриенна отправила Подрика на берег собрать плавник, но он вернулся с грязными коленками и пустыми руками. — Теперь отлив, миледи. Вода отошла, там только мокрый песок и лужи. — Не заходи на отмель, дитя, — предупредил его септон. — Морской песок не любит чужих и может тебя проглотить. — Ну уж. Обыкновенная грязь. — Да, пока она не набьется тебе в нос и в рот — тогда эта грязь убивает. — Мерибальд смягчил угрозу улыбкой. — Отряхни коленки, и вот тебе долька от апельсина. Следующий день мало чем отличался от предыдущего. Позавтракав соленой треской и апельсиновыми дольками, они тронулись в путь еще до восхода. Позади них лежал розовый небосклон, впереди сиреневый. Собака бежал впереди, обнюхивая тростник и через каждые пару шагов задирая ногу — дорогу он знал, как видно, не хуже, чем Мерибальд. Резкие голоса крачек приветствовали утренний прилив. Днем они остановились в крохотной деревушке, первой, что попалась им на пути. Над мелким ручьем торчали на сваях восемь домишек. Мужчины вышли в море на лов, но женщины с ребятишками спустились из своих жилищ по веревочным лесенкам и собрались вокруг септона на молитву. Мерибальд, совершив службу, отпустил им грехи и оставил репы, мешок бобов, а также два апельсина, которыми столь дорожил. — Этой ночью хорошо бы покараулить, друзья мои, — сказал он, когда они ушли из деревни. — Эти люди видели трех недобитков в дюнах, к западу от старой сторожевой башни. — Всего трое? — улыбнулся сир Хиль. — Для нашей воительницы это пустяк. И к вооруженным людям они вряд ли сунутся. — Если только не оголодали вконец, — заметил септон. — На соленых болотах есть пища, да только не всякий ее найдет, а эти беглецы ведь не здешние. В случае нападения предоставьте их мне, сир, прошу вас. — Что же вы будете с ними делать? — Накормлю их. Предложу исповедаться, чтобы я мог отпустить им грехи. Позову их с нами на Тихий остров. — Это все равно что предложить им перерезать нам глотки, пока мы спим, — ответил сир Хиль. — У лорда Рендилла против недобитков есть средства получше — сталь и пеньковая веревка. — Сир-миледи, — вмешался Подрик, — а эти недобитки тоже разбойники? — Более или менее, — сказала Бриенна. — Скорее менее, чем более, — не согласился с ней Мерибальд. — Разбойники отличаются друг от друга как птицы разных пород. Крылья есть и у перевозчика, и у морского орла, но они — не одно и то же. В песнях разбойники преступают закон, чтобы отомстить злому лорду, но в жизни они больше похожи на вашего кровожадного Пса, чем на лорда-молнию. Это дурные люди, движимые жадностью, отравленные злобой. Они плюют на богов и ни о ком не заботятся, кроме себя самих. Недобитки больше достойны жалости, хотя могут быть столь же опасны. Почти все они люди простого звания, никогда и на милю не удалявшиеся от родного дома, пока лорд не повел их на войну. Они маршируют под его знаменами в худой одежонке и обуви, вооруженные порой серпами, мотыгами или палицами — привязал камень ремешками к дубине, вот тебе и оружие. Братья идут рядом с братьями, сыновья — с отцами, друзья — с приятелями. Наслушавшись песен и сказок, они мечтают о чудесах, которые увидят, о славе и о богатстве. Война представляется им самым замечательным приключением, которое им довелось испытать на своем веку. А потом они вступают в бой. Одним довольно одной битвы, чтобы сломаться, другие держатся годами, потеряв этим битвам счет, — но даже тот, кто пережил сто сражений, может дрогнуть в сто первом. Брат видит смерть брата, отцы теряют своих сыновей, друзья на глазах у друзей зажимают руками вспоротые животы. Возглавлявший их лорд падает, другой лорд кричит, что отныне они переходят к нему. Кто-то вдобавок к плохо залеченной ране получает еще одну. Они никогда не едят досыта, сапоги у них разваливаются после долгого перехода, одежда изорвалась и сопрела, половина из них от плохой воды гадит прямо в штаны. Новые сапоги, теплый плащ, ржавый полушлем снимают с убитых, а потом начинают грабить живых, таких же бедняков, на чьих землях идет война. Режут овец, забирают кур, а от таких дел до увода дочерей всего один шаг. Однажды такой вояка оглядывается по сторонам и видит, что его друзей и родных больше нет и он воюет среди чужих, под знаменем, плохо ему знакомым. Он не знает, где он и как попасть обратно домой, а лорд, за которого он сражается, не знает его по имени, однако приказывает ему стоять насмерть со своим копьем, серпом или мотыгой. Потом на него обрушиваются рыцари с закрытыми сталью лицами, и гром их атаки заполняет собой весь мир… Тогда человек ломается. Он бежит или уползает с поля, скользя между мертвыми телами, он скрывается и ищет убежища. О доме он уже и думать забыл, а короли, лорды и боги значат для него меньше, чем кусок тухлого мяса или бурдюк с кислым вином, которые помогут ему протянуть еще день и заглушить страх. Так он и живет, недобиток, — со дня на день, от одного куска до другого, как зверь, а не как человек. Я не спорю с леди Бриенной — в такие времена путнику следует остерегаться беглых латников… но и пожалеть их тоже не худо. За речью Мерибальда последовала глубокая тишина. Бриенна слышала шепот ветра в ивах и далекий голос гагары. Слышала дыхание Собаки, бегущего рядом с ослом и септоном. — Сколько же лет было вам, — прервала она затянувшееся молчание, — когда вы отправились на войну? — Не больше, чем вашему пареньку. Маловато для воина, но я не хотел отставать от братьев. Виллем назначил меня своим оруженосцем, хотя был, конечно, не рыцарем, а поваренком, и оружием ему служил уворованный там же на кухне нож. Он умер на Ступенях от лихорадки, так и не пустив свой клинок в дело, как и другой мой брат, Робин. Оуэну разнесли голову палицей, а его друга Рябого Джона повесили за насилие над женщиной. — Война Девятигрошовых Королей? — спросил сир Хиль. — Так ее называли, хотя я сам ни одного короля не видел и ни грошика не заработал. Но война была. Это точно. Сэмвел Сэм, покачиваясь с носка на пятку, смотрел в окно, где солнце закатывалось за остроконечные крыши. Опять напился небось или девчонку себе нашел. Хоть ругайся, хоть плачь. Дареон его брат по Дозору. Когда он поет, лучшего и желать невозможно, но если попросить его о чем-то еще… Серые пальцы тумана уже ползли по стенам домов у канала. — Он обещал вернуться, ты сама слышала, — сказал Сэм. Лилли взглянула на него опухшими красными глазами сквозь завесу спутанных, немытых волос, словно боязливый зверек из-за куста. Они давно уже не зажигали огня, но она все жалась к очагу, словно надеялась найти в холодной золе остатки тепла.