Он долго рассматривал спящую подругу: хорошо ухоженное, безмятежное лицо красивой женщины. Увядающей красивой женщины… Он испугался внезапно помимо его воли выскочившему словечку. «Абсурд, какой-то! — подумал сыщик. — “Увядающая” и “красивая”. Да эти два слова, поставленные рядом, просто убивают друг друга!» — Он нахмурился и отвел глаза. Но не мог совладать с собой и снова принялся разглядывать лицо Лизаветы, нежное и почти детское. Рискуя разбудить ее, проворчал: — Всем бы так увядать! И, чтобы отвлечься от неприятно поразившего открытия, Фризе попробовал переключиться на другую тему: «Интересно, моя немолодая подруга закончила свой университет с красным дипломом? Кто бы сомневался, только не я!» Господь наделил Лизавету всем, что оказалось у него под рукой в момент ее рождения: красотой, талантом, завидным чувством юмора. Да еще носатым папаней, у которого денег немерено и все предки «фоны». А вечной молодости в тот момент у Творца не оказалось. Вечный Жид себе присвоил. «“А времечко меж тем все шло и шло”, — поется в одной тюремной песенке. Против этого не попрешь». Фризе расстроился. Если бы солнце в этот момент не выкатилось из своего ночного лежбища и не залило золотыми потоками скалы, лес и не пропитало сам утренний воздух, он достал бы из холодильника бутылку водки… Но с этим фантастическим рассветом водка никак не «рифмовалась». Владимир потянулся к подруге, хотел разбудить ее, чтобы полюбовалась вместе феерическим зрелищем. Но тут же отдернул руку: это ему в диковинку, а для Лизаветы обычный рассвет. Но осталось легкое сожаление — не поделился радостью с близким человеком! Когда я встретил Лизавету в Карловых Варах — думал: сыроежка. Даже в паспорт тайком подглядел. И вот уже — «немолодая красивая женщина». Но выйти замуж за какого-то сослуживца — извините! Как говорит Дюймовочка — «не личит». Правда, не личит. Дурацкая фраза, но прямо в яблочко. Стопроцентное попадание в ситуацию. Лизавету на три К[9] не возьмешь. Штучная дамочка, ей во всей Германии пары не найти. Был в России один упрямый козел, но все бодался. Сколько ж можно ждать? А Дюймовочка… Где на самом деле ее черти носят? Неужели штудирует в одиночестве юридическое разнотомье? Сколько бы ни штудировала, к сорока годам дослужится до помощника прокурора административного округа. И еще вопрос, можно ли будет назвать ее к тому времени, «немолодой красивой женщиной»? Удрала, даже записки не оставила. А я еще профессора Хиггинса пытался из себя разыгрывать! Нет, не обошлось здесь без участия непрошеных гостей из «ящика». Ласковый псевдоним, которым Владимир наделил свою нынешнюю подругу, настолько соответствовал ее облику, настолько Фризе свыкся с ним, что иногда ему приходилось напрягать память, чтобы вспомнить ее настоящее имя. Смешно, но один из его знакомых, Борис Кукунин, тоже стал называть свою подругу Дюймовочкой. Но собезьянничал он неудачно. Его Дюймовочка была на полголовы выше его и шире в плечах. Нет, не такую героиню Ганс Христиан Андерсен послал в путешествие! После Дюймовочки и остальные приятельницы отчалили. Предлоги разные, а причина-то одна. Знаю я эту причину! И спрошу с кого следует. Не постесняюсь. В жизни от меня женщины не бегали! В СФЕРАХ Считается, что теперь нет цензуры. А защита у авторов от властей предержащих есть? «Фиг вам!» — говорил один из жителей деревни Простоквашино. Если ты задел эти власти своим печатным словом (я уж не говорю о непечатных словах) и этим привел их в расстройство, они тебя накажут и без всякой цензуры. Не факт, что сразу посадят, но найдут способ прижать. У них таких способов ничуть не меньше, чем было у Остапа Бендера, способов «относительно честного отъема денег». Четыреста способов «относительно законного» наказания «провинившихся», как минимум. Поэтому прямо, без обиняков, предупреждаю читателя: не ищите у наших героев сходства с реальными лицами. Особенно у чиновников, о которых пойдет речь в настоящей главе. Ни в каких «коридорах власти», даже в Кремлевских, вы не найдете их конкретных прототипов. И с теми, которые обретаются в кабинетах Белого дома, тоже сходства не ищите. Нет его, такого сходства. Ну, разве что и тех и других объединяет особенность, подмеченная в современных ему бюрократах Салтыковым-Щедриным: они ни за что не отвечали, только носили белые штаны. Чиновники имели очень высокий ранг, но не были наделены высокими властными полномочиями. Если перевести на житейский уровень, не имели права подписи. Они служили помощниками того, кто это право имел. А заодно обладал и всеми другими правами. И даже высшими властными полномочиями. Чиновники работали по разным направлениям, имели одинаковый статус и не имели друг перед другом никакого преимущества в субординации. Поэтому заглядывали друг к другу «на огонек», как только испытывали потребность общения. Но случалось и по делу. — Ваш Фризе сорвался с крючка! — объявил с порога помощник по фамилии Пехенец своему коллеге Сердобольскому. — Огреб свой миллиард в портовом городе Киле! — Он положил на стол перед хозяином кабинета немецкую газету «Зюддойче цайтунг». — Ты чего запыхался? Бежал бегом, чтобы поскорее меня обрадовать? — сердито поинтересовался Сердобольский. Звали его Владислав Викторович. А Пехенца — Владимир Васильевич. Четыре «В» сидели на трубе, шутили в Администрации. Пехенец и правда выглядел так, как будто пробежал стометровку. А путь до кабинета коллеги занимал всего шагов двадцать, не больше: у них на двоих была одна приемная. И одна секретарша. Очень опытная, но в годах. Глаз на ней не отдыхал. Владислав Викторович выдержал паузу и наконец развернул газету. С большой фотографии на него смотрели два мужчины: российский частный сыщик Фризе и толстяк в огромных очках и с цепью бургомистра на груди. У обоих мужчин рты, как говориться, были до ушей. — Тю-тю-тю! — не смог сдержать разочарования Сердобольский. — Мы его в России обыскались, а он обделывает свои делишки в Киле! — Уже, — сказал Владимир, удобно рассевшись в большом кожаном кресле. Он давно просил хозяйственников поставить в его кабинете такие же кресла вместо развалюх, оставшихся еще от ЦК КПСС, те обещали, но новых кресел до сих пор не было. «Я имею такой же статус, как и Сердобольский, — возмущался Пехенец. — Ему кресла поставили, а мне нет! Что за дискриминация!» — Что «уже»? — поинтересовался Владислав, не отрывая глаз от газеты. — Этот тип уже обделал все свои делишки, хочу я сказать. Вступил в полное право наследования. Интересно, почему в прессу не просочилось никакой информации о его приезде в Киль? Событие всегерманского масштаба, а газеты ни гу-гу! — Откуда у тебя газета? — Имею обыкновение по дороге на службу заглядывать в наш газетный киоск. Анна Ивановна радостно сообщила: «Смотрите, какое наследство человеку привалило!» Он тут же, у киоска, пробежал по диагонали текст и, почувствовав сенсацию, не дождавшись лифта, помчался на третий этаж пешком. Потому и запыхался. Уж очень хотелось поскорее увидеть кислую реакцию на лице коллеги. — «Анна Ванна, наш отряд хочет видеть поросят», — задумчиво набормотал Владислав Викторович строчку из детского стишка. — А почему мы должны узнавать такие новости из газет? — Действительно, почему? — с напускной серьезностью поинтересовался Пехенец. Но хозяин кабинета, похоже, его не услышал. Он уже держал в руке трубку телефона кремлевской связи и набирал номер. Когда абонент поднял трубку, Владислав Викторович сурово произнес: — Лен Кириллович… Лен Кириллович, по-видимому, был готов к звонку и сразу стал докладывать. Владислав Викторович внимательно слушал, изредка ободряя собеседника междометиями: «так-так», «ну-ну», «эко» и прочими. Эта часть речи всегда в большом почете у помощников, и они умело ею пользуются. — Послали все с фельдъегерем? Пока не получил, — хозяин кабинета вздохнул и, посмотрев на коллегу, состроил гримасу, которая, скорее всего, означала: «Вот так-то, старина! Службы стараются». Но тут он вспомнил, что не задал «службам» главный вопрос: — Лен Кириллович! Как все-таки этот Фризе просочился в портовый город Киль? На подводной лодке? Или его гуси туда перенесли, как мальчика Нильса? Ответ Лена Кирилловича был вполне предсказуем и разочаровал Сердобольского: — Под чужим именем! Чтобы сделать такое предположение, не надо быть генералом ФСБ. Даже я до этого додумался. А вот тебе еще один вопрос. На засыпку. Наш фигурант, как у вас принято выражаться, целый месяц пробыл в Киле, а в прессу не просочилось ни строчки! Что за странный заговор молчания? Ответ он получил очень короткий. Недовольно бросил: «До свидания» и положил массивную трубку. — Лен сказал — ума не приложит. — Было бы что прикладывать, — прокомментировал Владимир Васильевич. — Полегче, полегче! Лен толковый мужик. Карьерист, но кто в наше время не карьерист? — Меня, Славик, радует, что наши с тобой кабинеты ему тесноваты. Товарищ метит попасть в более просторные. — Пехенец, бросил короткий взгляд на портрет, висевший на стене. Сказал со вздохом: — Какой-то шеф у нас недокормленный. Смотрю на него и всегда о еде вспоминаю. Когда, кстати, пойдем обедать? Пока ты по телефону балдел, я представил себе язык под соусом бешамель и сбитые сливки с малиной… Язык под соусом бешамель с воздушным пюре был коронным блюдом Пехенца. — Гурман! Надо дождаться фельдъегеря. Пехенец вздохнул. Был он очень импозантным мужчиной. Темные гладкие волосы всегда тщательно, волосок к волоску, уложены на пробор. Большой мясистый нос, как говорили в старину, баклушей и брыли выдавали в нем большого жизнелюба. Да он и не скрывал этого: всегда был готов «влиться» в компанию, покутить, повеселиться. Он слыл в Администрации гурманом, кутилой, бонвиваном, женским угодником, и даже мачо. Но точнее всего определила его характер жена. Она называла мужа, как это ни выглядело парадоксально: «Мой благоверный плейбой». У нее, наверное, были для этого серьезные основания. Она безумно ревновала его к красивым женщинам и втайне гордилась тем, что принадлежит-то он ей одной. Однажды новый сотрудник Администрации назвал Владимира Васильевича жиголо. За что в приватной обстановке празднования Восьмого марта заработал от плейбоя приличный пинок под зад. Не слишком суровое наказание, но какой спрос с человека, который одну всеми любимую спортивную игру называет кахеем! Ничего не поделаешь — и у руководства Администрации случались кадровые промашки. — Сияет колобок! — раздраженно бросил Владислав Викторович и энергично потряс газетой над гладко выбритой головой. — Да насмотрелся я на этого везунчика. Ты бы лучше полюбовался на его адвоката. Только сейчас Владислав Викторович обратил внимание на вторую фотографию, размером поменьше. На ней Фризе беседовал с пожилым худощавым мужчиной. Белая голова этого импозантного типа едва доходила до плеча новоявленного русского миллиардера. Зато ястребиный нос был выдающегося размера. — Вылитый Карлик-нос! — с восхищением воскликнул Владислав. — Сдается мне, что этот адвокат — тот еще мудрила! Знаешь, что про него написано? — Тебе, Владик, кто газету принес? — Ну а вдруг ты по немецки ни бум-бум? Посмотрел в папире только картинки? Знаешь, что этот Карлик-нос — отец приятельницы нашего фигуранта? — А приятельница служит в Интерполе… — Значит, прочитал. — Ты, Владислав, молодец, детские сказки помнишь. Карлика-носа, мальчика Нильса, путешествующего на гусях… — с теплотой, неожиданной для учреждения, где гуляют холодные сквозняки, сказал Владимир Васильевич. — А в Администрации говорят — ты самый жесткий мужчина. Владислав Викторович хотел было что-то возразить, наверное, по поводу болтовни о жесткости, но тут и сам мечтательно разулыбался: — Да, сказки — мое любимое детское увлечение! «Кот в сапогах», «Снежная королева». Позже — «Робинзон Крузе»… С удовольствием перечитываю в отпуске. И завидую мужику! Не поверишь, хоть сейчас готов уехать на необитаемый остров и прожить там всю оставшуюся жизнь! — И, чтобы Пятница за тобой ходил, шамовку готовил… — Никаких пятниц, никаких суббот! — энергично открестился от предложения коллеги Владислав Викторович. — Поехал бы на необитаемый остров под гарантию, что ни одна сволочь там не появится до скончания дней! — Мизантроп, — прокомментировал Владимир. — Да я весельчак! Весельчак и жизнелюб! — запротестовал Владислав. И опять погрузился в чтение газеты. Теперь его внимание привлек репортаж, в котором рассказывалось о том, как Фризе вступал в права наследства, какие промышленные объекты получил, какую недвижимость оставил за собой. Особую любовь граждан портового города он снискал, пожертвовав большие суммы на церковь: тем конфессиям, у которых имелись в Киле храмы. Пока коллега читал, Владимир подумал: чего ради Владислав посвящает его во все перипетии попыток отъема чужого наследства? Вся эта история с душком. Грязная история! Государству этот миллиард… Неожиданно на выключенном экране плазменного телевизора, стоящего в углу кабинета Владислава Викторовича, появилась «картинка»: