— Всем на пол! — зверским голосом завопил «предводитель корсаров», появившись на палубе «банкетохода», как он считал, «Луначарский». И для убедительности дважды пальнул холостыми патронами в воздух. Правда, по сценарию следовало выстрелить только один раз. Второй раз Владик стрельнул от полноты переполнявших его чувств. Оркестр, игравший блатной шансон «С Одесского кичмана…», смолк. И только барабанщик по инерции продолжал отбивать ритм. А вот «танцоры» подкачали: они застыли как вкопанные, но на палубу не легли. Попробуйте-ка распластаться на ней без ущерба здоровью, прямо из третьей позиции? Под ритмы барабана насмерть перепуганные, на подгибающихся ногах, соратники Петра Некваса по банковскому бизнесу смотрели с ужасом на вооруженных «калашами» и пистолетами бандитов в масках. — Ложись! — рявкнул Владик. Но рявкнул скорее по инерции. Он прочитал надпись на капитанском мостике: «Иван Сусанин». И понял, что вляпался в какую-то большую бяку. Еще поднимаясь по трапу, он подумал: а почему оркестр лабает «Одесский кичман», а не наяривает «Мурку», как написано в сценарии? И палуба не залита светом прожекторов и юпитеров? Но он заглушил эти сомнения. Гарденский надеялся, что сцена получится у него с одного дубля, а потом будет свободное время на то, чтобы переодеться в сухую одежду и восстановить свое реноме у Ксении Неквас. Соратники-корсары тоже поняли, что попали не на съемки блокбастера, а на чужую вечеринку. На настоящий корабельный бал. Они стояли растерянные, не зная, куда спрятать свои автоматы. А перепуганные топ-менеджеры банка «Унтерком», их жены и любовницы, хоть и с опозданием, послушно разлеглись на палубе, подчинившись окрику Гарденского. В этот миг триумфа Владик, получив сильнейший удар в лоб, навсегда покинул этот непонятный жестокий мир. Прав был стреляный воробей, бандюган Лапушкин, когда предупреждал Макаркина: «У толстопузых охраны немерено». Соратники Владика Гарденского дружно подняли руки. Те, кому не досталось пули. ДАЛЕЕ — ВЕЗДЕ… Стах помигал фонариком. Из тумана, почти бесшумно, выплыла яхта и застыла у трапа. Налетчики, стараясь не смотреть вниз, на плескавшуюся под ногами темную воду, резво попрыгали на палубу. От света юпитеров, все еще включенных на «банкетоходе», покрытая моросью палуба яхты отливала янтарем. Макаркин прыгал последним и едва не угодил в воду: яхту сносило течением, и рулевому было трудно держать дистанцию. «Ну, сука! — беззвучно выругался Макаркин. — Решил меня окунуть?» Злоба переполняла его. С той самой секунды, когда он разглядел сквозь световую пелену юпитеров эти чертовы кинокамеры, его мозг, словно морозом сковало. Макаркин действовал «на автомате». А в душе бушевала дикая злоба. Огромным усилием воли он удерживал себя от того, чтобы нажать гашетку и косить, косить, косить… «Откуда он взялся тут, киношный балаган? — Лихорадочно соображал Стах и не находил ответа. — Я два месяца готовил дело, проверил все много раз, и на тебе! Промахнулся! Попал вместо “банкетохода” с олигархами, на гребаные съемки! Бес попутал?» И тут он вспомнил привидевшегося ему ночью пахана, с его дурацкими наставлениями. Выходит, не такими уж и дурацкими? — У-у-у, сука! — простонал Стах, открывая дверь в теплый салон яхты. — Подкрямзал меня, мохнатый! — Ты че, Стах? Дельце провернули, — льстиво начал всегда готовый подластиться Жемердей. Но его прервал уже сидевший за столом Засолов: — Какое, в жопу, дельце! Эти гребаные цацки — дельце? Он перебирал лежащие перед ним поддельные ожерелья и бусы и по очереди с силой швырял на палубу: — Это дельце! Это дельце! — приговаривал он, пытаясь затоптать скинутую со стола бижутерию. — Ты, Стах, что нам обещал? Пять лет безбедной жизни? От крика начавшие было подсыхать глубокие рубцы на его физиономии, разошлись и закровоточили. «Больно небось сучонок? — с удовлетворением подумал Макаркин и обвел быстрым взглядом лица остальных подельников. Ничего хорошего они не обещали. — Бунт на корабле?» Он умел усмирять такие бунты. Иначе и не носил бы кликуху Стах. Король Стах, дикий охотник. Вся злоба, что копилась в нем за последний час, прорвалась наружу. Он грохнул свой калаш о палубу и вытащил нож с наборной ручкой. — Де Жорж не доволен… — начал Макаркин хриплым голосом. А в это время «калаш», затвор которого он не поставил на предохранитель, начал стрелять, прыгая как взбесившаяся лиса по палубе. Кто-то из подельников заорал благим матом — наверное, пуля попала ему в ногу, — остальные начали прыгать на стол и на стулья. Только де Жорж не шелохнулся. Сидел как вкопанный и с ненавистью смотрел на Стаха. В это время откуда-то из-под палубы послышалось шипение, а через секунду раздался оглушительный взрыв, который разнес и яхту, и людей на мелкие кусочки: Петя Неквас готовил тротил для большого лайнера. В последнее мгновение жизни перед глазами вора в законе Виктора Макаркина возник блатарь, явившийся ему однажды ночью. «Предупреждал я тебя, Стах, — сказал он с состраданием, — не суйся туда, где кино снимают! Опасное это дело». НЕДОТРОГА Едва Фризе разделся и нырнул нагишом в прохладную просторную постель, как в дверь забарабанили. Ему так не хотелось выбираться из-под одеяла, что он лишь громко спросил: — Кто там? В ответ раздалось нечленораздельное бормотание. Сыщик понял только, что за дверью встревоженная женщина. «Какая-нибудь актриска надралась?» — решил Владимир и нехотя поднялся. Надел халат, потуже завязал пояс. — Кого нелегкая принесла? — грубовато поинтересовался он, не открывая дверь. И услышал громкие всхлипы. Женский плач Фризе не переносил. Он распахнул дверь, и на грудь ему упала дрожащая женщина. Прежде чем сыщик успел спросить у нее, что произошло, гостья втолкнула его в каюту и повернула ключ. — Ради бога, никому не открывайте! Умоляю! Только теперь он узнал Андрейченко, рассмотрел, что на ней прозрачная комбинация, а в кулачке зажаты трусики. — Ну что вы вцепились в меня? — прошипела гостья и, разжав стиснутые вокруг его шеи руки, слегка толкнула Владимира в грудь. — Ну, не могу, не могу! Он такой мерзкий и волосатый! И все время пускает слюни! В дверь каюты снова постучали. На этот раз очень деликатно. — Владимир Петрович! Вы не спите? Петр Григорьевич Неквас шел по следу сбежавшей с ложа греха Андрейченко. Гостья моментально зажала рот Фризе ладошкой. Он уловил легкий аромат духов «Опиум». Эти духи ему всегда нравились. Теперь понравилась и ладошка. «Хорошо, что она не заткнула мне рот своими трусиками», — подумал он и невольно покосился на комочек шелка, зажатый в кулачке. Губы расплылись в улыбке. Гостья почувствовала это и сердито прошептала прямо в ухо: — Что вы лыбитесь? Если Петя застанет нас вместе, то прикажет порубить вас на антрекоты. — Надо же! — удивился Владимир. — Такой кровожадности я в Неквасе не подозревал. Олигарх постоял еще несколько секунд под дверью, а потом Фризе услышал удаляющиеся шаги. Он освободился от соблазнительной ладошки, не поддавшись искушению поцеловать ее, и сказал: — Герой-любовник удалился. Будете возвращаться? — Куда я буду возвращаться? В каюту к этой горилле? Или вплавь на «Ивана Сусанина»? — Хорошая мысль, — одобрил Фризе и наконец-то провел визуальную рекогносцировку. Гостья оказалась выше всех похвал: прекрасная фигура, грудь, скорее всего, не выкормившая ни одного малыша, подтянутый живот и безупречные длинные ноги. Да, Петр Григорьевич знал, на кого охотиться. — Что вы меня разглядываете, как цыган кобылу? — возмутилась Андрейченко. — Оцениваю ваши шансы добраться вплавь до «банкетохода». — Еще чего! — чуть не взбесилась гостья и огляделась, нет ли под рукой подходящего предмета, чтобы швырнуть в сыщика. Поблизости ничего подходящего не оказалось, и она запустила в него свои трусики. Они оказались такими маленькими и легкими, что, не пролетев и половины пути, алым парашютиком опустились на ковер. — Заплыв отменяется, — весело сказал Владимир. — Переночуете у меня. Кровать двуспальная. Поместитесь. — Еще чего! — повторила Андрейченко. Но уже не так агрессивно. — Вы ничем не лучше Некваса. — Я не такой волосатый и не пускаю слюни. И не собираюсь спать с вами в одной постели. Возьму только вторую подушку и уйду в кабинет. Там диван удобный. — Вот как? — удивилась гостья. Ее красивое лицо сделалось замкнутым и отчужденным. И не было, похоже, что еще несколько минут назад женщина горько плакала за дверью каюты. — Вы же не хотите, чтобы я ночевал на палубе или попросился в гости к Петру Григорьевичу? — поинтересовался Фризе. Андрейченко промолчала. Она так и стояла посреди каюты, подсвеченная сзади светом ночничка. Совершенная, как античная статуэтка. Владимир взял с постели подушку, погасил свет и ушел спать на диван. Он вовсе не был таким удобным, как сыщик сказал гостье. Ноги пришлось поджать, шерстяное одеяло кусалось. Но главное, Фризе тревожила мысль о том, как поступить завтра? Одолжить Андрейченко свой халат и отправить к Неквасу? Пускай разбираются. Или пойти к банкиру самому за одеждой ночной гостьи? Под эти неудобные мысли он и заснул. А проснулся потому, что Андрейченко подлезла к нему под одеяло, крепко обняла и прошептала в ухо: — Володька, я замерзла. Больше всего в этом ночном вторжении Фризе удивило обращение гостьи. «Володькой» называли его только очень близкие люди. И только потом пришла мысль: а стоило ли старшему экономисту банка, рискуя своим положением, а может быть, и жизнью, сбегать от своего шефа, не последнего, между прочим, миллиардера, для того, чтобы тут же забраться в постель к другому миллиардеру? Но это был вопрос риторический и лукавый. Отвечая на крепкие объятия Андрейченко, Владимир тут же выбросил его из головы. Он проснулся в тот момент, когда плотный туман, все еще окутывающий водное пространство, окрасился в золотисто-апельсиновые тона.