– Если Гельбича выпрут из лагеря, я напишу докладную, что ты, Ирина, давала ключ от кладовки пионерам, а сама не контролировала, чего они там творят, поэтому Гельбич и сумел взять чужие вещи, – предупредил Игорь. Ирина блеснула глазами сквозь очки. – Какой же ты негодяй! – с чувством выдала она. – Просто не будем рвать и метать, хорошо? Давай для наказания лишим Гельбича сегодня киносеанса и на этом закончим историю. Глава 7 Родительский день Родителей привезли сразу на двух речных трамвайчиках. Игрушечные судёнышки красиво пришвартовались к обеим сторонам лагерного пирса. Белизна корабельных надстроек под ярким солнцем казалась слепящей. Алые звёзды пылали так победно, словно трамвайчики прорвали какую-то блокаду и доставили подкрепление изнемогающему в боях гарнизону. С берега, от ворот лагеря, гостям приветственно трубила гипсовая горнистка. Капитан Капустин в ответ врубил на всю Волгу бравурно-пронзительную мелодию «Прощание славянки», хотя логичнее было включить что-нибудь на тему встречи. Гомонящая толпа родителей, в основном мамаш с хозяйственными сумками, потянулась по дощатому пирсу к воротам. Общественное было важнее личного, и сначала в лагере проводилась торжественная линейка с подъёмом флага, а уж потом детей отпускали к родителям. Вожатые от входа перегнали гостей на Дружинную площадку. Гости ждали. Наконец на площадке выстроилось звено барабанщиков. Под звонкую дробь друг за другом вышли все шесть отрядов, слаженно промаршировали один круг и заняли свои места. Взрослые молчали, глядя на пионеров с галстуками, только несколько бабушек прослезились. Валерка с удовольствием работал локтями и топал. Многие пацаны и девчонки печатали шаг лишь для того, чтобы понравиться родителям, а Валерка маршировал для себя одного. К нему никто не должен был приехать. Мама и папа заранее предупредили, что им дали путёвку на Байкал, а тётка сидела с Люськой, сестрёнкой, и тоже приехать не могла. Да и ладно. Он, Валерка, уже не маленький, переживёт. А ходить строем – это здорово. В строю Валерка чувствовал себя частью коллектива – ну, будто бы он вместе со всеми делает какое-то важное дело, или все они – единый народ. – Флагу дружины-ы… са-алют! – скомандовала Свистунова. Флаг поднимал, конечно, Серп Иваныч. Гости с улыбками смотрели на этого моложавого и сухопарого старика, который по-мальчишески ловко перебирал тросик флагштока. Пионеры вскинули руки, салютуя знамени, а гости не знали, что делать; кто-то вдруг находчиво захлопал в ладоши, как в театре, и остальные взрослые тоже с облегчением захлопали. – Вольно! – скомандовала Свистунова. – Разойдись! Ровные прямоугольники отрядов мгновенно рассыпались: дети кинулись искать родителей, а родители устремились к детям. Но мужчины постарше и посолиднее сперва направлялись к товарищу Иеронову и уважительно пожимали ему руку: Серпа Иваныча, персонального пенсионера и ветерана Гражданской войны, в городе Куйбышеве знали и любили. – Как ваше здоровье? – спросила у Иеронова строгая женщина в очках. – В Гражданскую было лучше, – пошутил Серп Иваныч. – Не помочь ли чем от горсовета? – Это Алевтина Петровна Плоткина, – влезла с пояснениями Свистуха. – Я помню Алевтину Петровну, – сказал Серп Иваныч. – Помощи мне не требуется. А у вас ведь здесь сын вожатым работает, верно? – Да, – кивнула женщина и чуть-чуть покраснела. – Александр. – Отличный парень! – снова втиснулась Свистуха. – Равняемся на него! – Отдыхайте, Серп Иванович, набирайтесь сил, – пожелала Алевтина Петровна, отодвинулась от Иеронова и повернулась к Свистухе: – Наталья Борисовна, я ценю ваше внимание к моему сыну, но хочу напомнить: Саша – обычный студент. Никаких ему поблажек, никакого благоприятствования. Незаслуженные похвалы его только испортят. – Я по результатам работы сужу, – пожала плечами Свистуха. А Валерка отправился бесцельно слоняться по лагерю. Таких, как он, – безродительных – вожатые обязали собраться в Дружняке и провести этот день под руководством физрука, но Валерка не хотел к Руслану Максимычу. Он уговорил Юрика Тонких соврать, что мама Юрика возьмёт его, Валерку, под присмотр вместе с сыном, и Рин Хална отцепилась. Валерка получил свободу. Ему любопытно было поглазеть на лагерь в роли разведчика. Лагерь жил какой-то слишком шумной, многолюдной и вымученно разнообразной жизнью. По трансляции играла музыка. Отовсюду доносились голоса и смех. Везде ходили взрослые, многие изумлённо озирали корпуса-теремки, не ожидая такой красоты; какая-то толстая мамаша, заливаясь смущённым смехом, качалась на качелях. Папы попроще, сняв пиджаки, играли в волейбол с пацанами из старших отрядов. Папы посложнее сидели за шахматными партиями с умными мальчиками. Девочки рисовали на асфальте Пионерской аллеи цветными мелками. Чья-то въедливая бабушка, придерживая очки, читала меню, пришпиленное к стене пищеблока у входа. Валерка хотел посмотреть концерт, подготовленный кружком Вероники Генриховны, хотел увидеть, как поёт Анастасийка, но в Дружинном доме толпилось столько народу, что Валерка не протолкался в зал, лишь услышал проигрыш «Чунги-Чанги» и плеск аплодисментов. Потом Валерку вынесло к стадиону. Родители сидели на скамейках в ожидании начала футбольного матча, а футболисты бестолково суетились на поле. Лёва Хлопов держал совет с каким-то мускулистым папашей, явно спортсменом. Возле ворот Гельбич ловко нагонял мяч, подбрасывая его то коленками, то носками кедов. Валерка направился к Гельбичу. – Чё, Венька, всё-таки заставили тебя? – посочувствовал он. – Да не, я уже сам согласился, – беспечно ответил Гельбич. – Перевоспитали, что ли? – опешил Валерка. Гельбич, не отрываясь, следил за мячом. – Лёвыч всё объяснил по-нормальному. Бьёмся с третьим отрядом, а Лёвыч из лучших игроков составит сборную против «белазов». Валерка и так всё это знал. Что же такого нового Лёва поведал Гельбичу, как сумел переубедить его? Валерка смотрел на Гельбича с недоверием. – Ты же орал, что лучше утопиться, чем на футбол… – Лёва сказал – первенство. Это, блин, важняк ваще. Валерку вдруг обдало холодом. Пламенного революционера Веньки Гельбича больше не существовало. Лёва что-то с ним сделал. А что он мог сделать? Укусить? Гельбич испугался укуса? Но Гельбич не похож на испуганного… Валерка потихоньку попятился. А Гельбич не обратил на это внимания. Он готовился к решающему матчу. Лёва что-то горячо растолковывал своим игрокам, размахивая руками. Он смотрелся ну совсем как обычно: трикохи, майка, галстук, растрёпанные светлые волосы. Валерка уже не боялся его – страх обрёл своё место. Днём вампир не представлял опасности, а ночью Валерка просто прятался в «домике» и закрывал голову подушкой. Да, хлипкий «домик» был сделан из верёвки, простыни и кнопок, но защищал от Лёвы надёжно. Пускай Лёва творит, что хочет, лишь бы не трогал. Лёва и не трогал Валерку. Для Валерки Лёва стал кем-то вроде зубного врача: врач утаскивает людей к себе, мучает там, однако потом отпускает. Ужасно представить, как стоматолог в своём логове орудует бормашиной и щипцами, ещё ужаснее вообразить самого себя у него в плену – и всё равно можно жить, если умело гаситься и не думать. Гаситься у Валерки получалось, а не думать – увы, нет. Он убрался со стадиона, испытывая горькое разочарование. Он пошёл в столовку, потому что в Родительский день всем желающим наливали компот. На Пионерской аллее взгляд Валерки зацепился за стенды с рисунками в защиту мира. Валерка вспомнил, как в кружке художники пыхтели над ватманами, изображая разную фигню: кошек и собак, цветочки, всякие бабушкины деревни и прогулки по зелёным лесам. Но сейчас на стенде висели совсем другие картины: иностранные генералы и солдаты, богачи, полицейские и чёрные бомбы. Валерка удивился, и к его удивлению примешалось неприятное беспокойство: в чём тут дело?.. Конечно, жираф в зоопарке и новогодняя ёлка – это девчачьи нюни, однако кружковцы хотели рисовать свои нюни, а не карикатуры из журнала «Крокодил». По какой причине художники переменили замыслы?.. – Нравится? – услышал Валерка за спиной. Он оглянулся. На скамейке перед стендами сидел Альберт. Он наблюдал за впечатлением, которое выставка производит на зрителей. – Почему рисунки другие? – хмуро спросил Валерка. – Они больше соответствуют теме. Мы критикуем поджигателей войны. Мимо стендов проходили родители, но особо не задерживались. – Своёво-то ничего нету, – буркнул Валерка. Ему почему-то стало жалко прежних кошек и собак, пусть и нелепых, зато ярких, искренних и настоящих. – Возвращайся в кружок и рисуй, что хочешь, – предложил Альберт, поправляя на груди красный галстук. – Тебе у нас вправду будет лучше. Валерку будто ударило ледяным током. «Тебе будет лучше!» – точно так же говорил и Лёва, упрашивая пустить в «домик»! А скамейка, на которой сейчас сидел Альберт, – та самая, на которой Валерка однажды ночью увидел вампира, пьющего кровь у какой-то девчонки!.. Валерка узнал очертания головы и плеч Альберта, узнал причёску… Альберт и был тем вампиром! На подрагивающих ногах Валерка быстро шагал прочь от Пионерской аллеи. Альберт Стаховский, Маринка Лебедева, Лёва Хлопов… Кто ещё в пионерлагере «Буревестник» по ночам высасывает кровь из людей? И кому рассказать об этом ужасе? Гельбичу? Гельбич покорился Лёве! Юрику Тонких? Тонкий тут же обоссытся и сдохнет! Наталье Борисовне или Ирине Михайловне? Они его в психбольницу сдадут!.. Поверить в вампиров мог только Горь-Саныч – а он один раз уже не поверил… Впрочем, тогда Валерка указал на Лёву, который не покидал корпуса, вот Горь-Саныч и усомнился… Валерка сидел в пустой столовке, думал и пил компот. Столовку заливал солнечный свет, но повсюду – на полу, на длинных столах, на стенах – лежали тени от оконных решёток. Конечно, решётки здесь поставили не для того, для чего их ставят в тюрьмах, а просто уберегали стёкла от случайного попадания мяча: дети в лагере – озорники. Тем не менее, это были решётки. На кухне звенела стаканами судомойка баба Нюра. Время от времени она выглядывала в зал, но посетителей не прибавлялось. Мелкий чёрненький мальчик в очках тихо грустил над компотом, как брошенный щенок. – Эй, ты, – окликнула его баба Нюра. – Ма-а… ма-амка не приехала? Мальчик не ответил. Баба Нюра тяжело вздохнула, вытерла мокрые руки о фартук на животе, открыла на продуктовой полке картонную коробку с конфетами и зачерпнула горсть дешёвых «батончиков». Потом неуклюже выбралась в зал, подошла к печальному мальчику и высыпала конфеты перед ним на стол. – По-о… сластись, – заикаясь, сказала она и погладила мальчика по голове. – Не га-арюй. Мамка те-эбя серавно лю-убит. Глава 8 «Сдезь были» От лагеря до Концертной поляны было рукой подать – полкилометра через сосновый бор. Поляна лежала на пологом берегу Волги. Концертной её называли по той причине, что здесь проводили различные общелагерные мероприятия вроде «Весёлых стартов», выступлений художественной самодеятельности или Последнего костра в конце смены. На соревнованиях и смотрах пионеры могли валяться в траве – это лучше, чем на песке стадиона, а на Последнем костре, понятное дело, на поляне жгли огромный костёр высотой в два человеческих роста: не на Дружинной же площадке его устраивать, где газон и беговая дорожка, да и вообще чистота и порядок. А в Родительский день к берегу Концертной поляны причаливали моторные лодки, на которых из города приплывали родители, не желающие пользоваться общественным транспортом, то есть речными трамвайчиками. Лодками управляли отцы из числа упёртых рыбаков; для них такой способ посещения чад был компромиссом между заветным увлечением и семейным долгом. Отцы вытаскивали на песок свои «Казанки» и тотчас забрасывали в воду удочки-донки, а потом время от времени бегали проверять улов. Валерка с опушки бора оглядел Концертную поляну, усеянную мелкими разрозненными компаниями, и сразу увидел Серёжу Домрачева. – Погодите тут, – приказал Валерка Бекле и его прихвостням. К Серёже приехали мама, папа и старший брат. Мама расстелила на траве клеёнку и выставила угощение – варёную курицу, помидоры, хлеб, пряники и лимонад «Буратино». Брат уже пожирал арбуз, надеясь слопать не меньше половины. Отец сидел с виноватой улыбкой и неестественным креном к реке, потому что одним ухом он ловил звон колокольчика на донке. – Серый, на пять сек, – попросил Валерка. Серёжа поднялся.