– Но вы должны были отдавать себе отчет… – Какой отчет?! – уже бушевал Антон, и Тоня готовила аппарат для измерения давления. – В чем – отчет? Я что, должен был ждать, пока он меня удушит? Война научила меня оставаться живым в любых обстоятельствах, а не подставлять свою шею всякому… Тоня уже не просто гладила его руку – молила: – Антош, Антош, успокойся. Но вдруг и сама закричала на молоденького следователя: – Вы что – не понимаете, что он его действительно бы удушил? Следователь после таких бесед смущался, уходил, а она с помощью пилюль и капель возвращала себя и мужа в нормальное состояние. Эта злополучная бутылка… Хотя почему – злополучная? Разве не должны были они с мужем отметить один из самых дорогих своих праздников – День Победы? На митинг сходить не пришлось, так хоть дома посидеть по-человечески. Они и посидели. Они ведь не только о том, как познакомились, вспоминали. Накануне в дом принесли районную газету, и в ней была заметка про Антона – коротенькая такая заметка, сообщавшая о том, что «житель нашего района, бывший фронтовик, командир пулеметного расчета А. В. Воронич участвовал в одной из тяжелейших фронтовых операций – форсировании Днепра. На западный берег реки нашим бойцам перебраться удалось, но наступления вперед не получилось. Противостояние немецких и наших войск длилось с октября сорок третьего по март сорок четвертого года». – Противостояние – это как? – спросила она в тот вечер мужа. – Торопиться нам особо уже некуда. Так что давай рассказывай: вы и немцы что – полгода друг против друга стояли? – Да нет, – начал он неохотно, – не стояли – сидели. Или лежали. Каждый в своих окопах. – Но как это можно – полгода в окопах? – недоумевала она. Антон смотрел на нее удивленно, словно не ему, а ей предстояло отвечать на его вопрос. – Ты знаешь, я теперь и сам не знаю, как… Ну, вырыли мы траншеи, установили на брустверах пулеметы. Кое-где по линии обороны соорудили блиндажи – хиленькие, не особо укрепленные. У немцев все было по-другому: на блиндажи они разбирали крепкие крестьянские избы. А с нашей стороны все уже было сожжено и порушено. – А питались как? – не могла не задать Тоня типично женского вопроса. – Утром – котелок похлебки и кусок хлеба. Вечером – то же самое. Умывались снегом. Завшивели за зиму до невозможности. Но однажды по траншеям разнеслась радостная весть: баня приехала! Нас отвели в лощину и выдали по… тазику горячей воды. Мылись, боясь расплескать хотя бы каплю. Зато белье получили новое! Тоня старалась понять: тазик горячей воды – один раз за все полгода. Спят на снегу, хоть и в валенках, в ватниках… – А весной? Весне вы обрадовались, конечно? – пыталась она задним числом найти светлое место в воспоминаниях мужа. – Весной окопы стало заливать водой. То хоть на сухом спали, а тут… По ночам вычерпывали воду касками, а она все прибывала и прибывала. Валенки хлюпали, полушубки набухли влагой и стали противно скользкими. Тоня подошла к окну и молча показала в темноту кулак. Жест предназначался дому напротив. В доме напротив жила молодая семья: муж, жена, их грудной ребенок и старая женщина, мать мужа. «Тонь, займи до пенсии пятисоточку, надо передачку собрать»… Сколько этих пятисоточек передала Тоня соседке – не сосчитать. Какие из них возвращались, какие нет – учета не вела. Понимала: невестка в декрете, пенсия у Степаниды невелика, а Славка очередную отсидку отбывает. Чем малое дитя кормить? Да и сына, какой бы он ни был, хочется порадовать хорошим кусочком сала и вкусной папироской. А главное – Тоня знала, что это такое – когда кто-то из родных в тюрьме. Так что чувства соседки она хорошо понимала. Не понимала ее сына, Славку. Это он, Славка, преследовал ее по дороге на базар и с базара. Это он ворвался в их дом. Это он, молодой бугай, душил старого человека. А не узнала она его тогда потому, что два года не видела. Из мест заключения Славка вернулся совсем другой. Изменился человек. И не только внешне. И не в лучшую, как оказалось, сторону… – Антонина Васильевна, постой-ка! Катерина Петровна, такая же, как и она, учительница на пенсии, остановила ее на середине пути с рынка. Тоня с облегчением поставила тяжелую сумку на землю. – Ну, как там ваши дела-то? Как себя чувствует Антон Васильевич? – Сотрясение вылечили, а глаза болят. Даже телевизор смотреть не может – про политику только слушать теперь приходится. – Но надо же что-то делать… – Вера Геннадиевна советует в область еще раз съездить. Я и сама понимаю: надо, – но, как нарочно, именно на день приема назначено судебное заседание. – Постой, постой… А Света? Светлана Георгиевна? Она служит в суде секретарем. Светлана Георгиевна когда-то работала в школе библиотекарем, теперь вот – в суде. «Свой человек» непременно должен им помочь, – решили пенсионерки. Вот почему Катерина Петровна уверенно заявила: – Непременно ей позвоню, узнаю, нельзя ли это самое заседание на другой срок перенести. Помолчав, задумчиво протянула: – Нет, но Сла-а-вка… Учили, учили, дурака, всему светлому да хорошему. А он, говорят, уже не только пьет – наркоманит. А наркоманы – они ради дозы на что угодно пойдут… Вернувшись с базара, Тоня быстренько сварила суп с потрошками. Сели обедать. – Может, хотя бы Любе сообщим? – решила еще раз спросить мужа. – Зачем? – стоял тот на своем. – Чего ее расстраивать? Скоро сама с ребятишками приедет. Тогда и расскажем. С первым мужем Тоня чего разошлась? Кто-то брякнул в школе, казалось бы, об уже забытом: что она – сестра врага народа. И муж, заместитель директора ковровой фабрики, начал попрекать: я с тобой так и просижу всю жизнь в замах. С такими-то твоими родственниками. Ну, она и освободила его от себя. От себя и от своей биографии. «Добрые» люди и Антона в свое время пытались вразумить: «Ты что – она же сестра врага»… «Ну, не она же сама», – не дожидаясь конца фразы, отшучивался он. Отшучивался, а она ждала: когда заколеблется? Когда отвернется? Не заколебался. Не отвернулся. И она, чувствуя это и мысленно за это благодаря (в своей жизни они старались обходиться без словесных сантиментов), решилась написать письмо в соответствующие органы. И неожиданно получила ответ, из которого явствовало, что ее брат с началом войны был отправлен на фронт в составе штрафного батальона, где и погиб в 1942 году… Вообще, с тех пор, как в доме появился Антон, из дома ушел страх. И поселилась радость. Тоня обнаружила со временем, что все свои девчоночьи секреты дочь, Танюшка, стала доверять не ей, а ему, отчиму. Да и отчиму ли? Однажды взяла для проверки дочкину тетрадь и обнаружила на обложке: «Для работ по русскому языку ученицы пятого класса Воронич Татьяны». Вот так: по собственному разумению взяла и поменяла фамилию на ту, которая ей стала роднее… И даже свой уже не девчоночий, а девичий секрет она доверила первому ему же, Антону: влюбилась, кажется. Кажется, замуж пойду… А жениху во время регистрации заявила: «Я тебя очень люблю, Николай, но фамилию оставлю свою – Воронич». И теперь муж у нее – Шабров, и двое детей – Шабровы, а она – Воронич… – Вера Геннадиевна советует опять в областную больницу ехать, – вернулась из воспоминаний Тоня. – И как раз в тот день, когда будет суд. Зазвонил телефон – Катерина Петровна словно подгадала к нужному моменту. Выслушав ее, Тоня вернулась к мужу: – Катерина Петровна сказала, что судебное заседание может состояться и без нас. Надо только заявление написать. – Ну и давай напишем. Пусть решают без нас. В областной больнице мужа опять положили на обследование. Антонина Васильевна упросила положить и ее: ну куда он без жены, почти невидящий? На заключительном осмотре их принимал сам заведующий отделением. Внимательно просмотрев карту больного и побеседовав с ним, он неожиданно заявил: – Давайте и вас заодно посмотрю, Антонина Васильевна. Антон Васильевич, вы не возражаете? Тогда подождите в коридоре. Тоня вывела мужа из кабинета, усадила на лавочку. Вернулась назад. – Если я не ошибаюсь, вы ведь тоже делали у нас операцию, Антонина Васильевна? – Делала. Два года назад. – И как? – Слава Богу, прооперированным глазом вижу неплохо. А вот другим… – Рискнем со вторым? – Нет, доктор. Мне сейчас не до себя. Мне его хочется сделать зрячим. Оказалось, на столе, в числе других, лежит и ее карточка. Задумчиво полистав ее, доктор («Да Юрий Васильевич же!» – вспомнила она, потому что еще тогда, два года назад, отметила про себя: надо же, зовут, как брата) опять спросил: – Высокое давление бывает? – Наверное. – То есть как – наверное? – А я его никогда не мерю. Станет плохо – лягу, полежу, а потом говорю себе: вставай, Тоня, твои дела за тебя никто делать не будет. И потихонечку, полегонечку… – Я смотрю, вы и аварию пережили? Компрессионный перелом четырех позвонков? – Было дело… Ничего, выкарабкалась. Знаете, я до сих пор на перекладине качаюсь. Березку делаю. Как это теперь говорят? Поддерживаю форму! – …в восемьдесят пять лет? Не верю. Тоня, ни слова не говоря, встала и легла на коврик посреди кабинета. Обычно перед тем, как сделать березку, она делала разминку – несколько предварительных упражнений. А тут – раз! – напряглась и (хорошо, что в брюках приехала) подняла ноги вверх, уперлась руками в поясницу («в то, что когда-то было талией», – шутила она по этому поводу). Доктор изумленно смотрел на нее, потом развел руками. – Знаете, я окончательно уверился в том, что вы сильная женщина. Значит, я могу вам сказать… правду. – Говорите, доктор, – не стала тянуть паузу Тоня. – Операцию вашему супругу делать нельзя – в силу его возраста и физиологических показаний. Но и говорить ему об этом вряд ли целесообразно. Он, конечно, тоже человек сильный – ветеран войны, ветеран труда. Но… Всякое бывает. Узнает человек правду, опустит руки – и наши усилия сойдут на нет. А если поддерживать в нем дух, то, возможно, начнется процесс регенерации сетчатки. Несколько дней мы вас полечим здесь. А продолжать лечение будете дома.