– Леонид Ильич… – Что, Коля? – встрепенулся генеральный. – Вы вызывали товарища Козлова… Он ждет. – А… Да-да, пусть заходит. Дверь открылась пошире, впуская невысокого полноватого человека с обширной залысиной. В костюме, при очках он напоминал обычного партийного функционера среднего звена. А отточенный ум конструктора ракет напоказ не выставишь… Замечая растерянность гостя, хозяин сам встал навстречу. – Здравствуйте, здравствуйте, Дмитрий Ильич! Да вы не тушуйтесь – кабинет как кабинет. Ну, может, чуть побольше вашего, хе-хе… Присаживайтесь! – Я, признаться, не был готов к встрече, – смущаясь, заговорил главный конструктор и начальник ЦСКБ. – Ни одного документа не захватил… Генеральный небрежно отмахнулся. – А мы без бумаг, по-свойски! Дмитрий Ильич… – Брежнев сосредоточился. – Я, бывало, курировал наши космические дела и с тех пор интереса к ним не потерял. Поэтому… Или давайте без предисловий! Расскажите мне… Вот наша новая ракета… «Раскат», кажется… А то всё Н-1 да Н-1! Хочу знать ваше мнение: почему все четыре «Раската» взорвались? Козлов повертел головой и расстегнул верхнюю пуговку, как будто ему душно было. – А я вам скажу! – Голос Дмитрия Ильича дребезжал и позванивал. – Причина, как всегда, в идиотстве и разгильдяйстве! Ну как можно сложнейшее изделие, космическую ракету, испытывать собранной? Это у меня вообще в голове не укладывается! Я говорил Мишину, чтобы не спешил. Давай, дескать, проверим все досконально – каждый блок, каждый узел в отдельности! Нет, ну а как иначе-то? Н-1… «Раскат» – это же сложнейшая система! Да еще столько двигателей сразу – всю конструкцию ведет. Да их надо было отдельно тестировать, каждый двигун вывозить на огневые испытания, а не сразу – ух! – целой упряжкой! Знаю, что прогорают, так думать надо! А то гонка, гонка… Ну, опередили нас американцы, ну, высадились первыми на Луну, и что? Мы же не спортом занимаемся, а освоением космического пространства! А этим… чемпионам отрапортовать лишь бы! Вы меня простите, конечно, Леонид Ильич, что я так резко, но сколько же можно? Четыре ракеты угробить ни за что ни про что! Да мы бы, если все по уму делали, уже запустили бы «Раскат». Довели бы до ума – и запустили! А теперь… – Он безнадежно махнул рукой. – Глушко даже готовые корпуса Н-1 в блин бульдозерами раскатал… – Ну уж нет, – добродушно проворчал Брежнев, – такого удовольствия мы ему не доставили. Был… э-э… сигнал от оч-чень информированного товарища, вот мы и… того… подсуетились. Дмитрий Ильич, вы не просто ходили в замах у самого Королева. Вы стали продолжателем его идей. Скажите, «Раскат» может стать такой же надежной ракетой, как «Союз»? На минуту в кабинете зависло молчание. Со стен строго взирали Ленин и Маркс. Едва слышно тикали «рогатые» часы. – Мог бы, – вздохнул Козлов. – Вполне мог. Самое неприятное знаете в чем? В потере темпа. Ракета Н-1 была почти готова, а теперь Глушко хочет с нуля строить свое собственное изделие – «Рассвет»[1]! Извините, что я так нелицеприятно о коллегах, но… Знаете, Глушко мне Яковлева напоминает. Тот тоже в войну мешал и Туполеву, и Поликарпову… Даже исхитрился повернуть так, что авиазавод, готовый к выпуску бомбовозов «Ту-2», перевели на сборку «яков»! Ну как так можно, а? – Понимаю, понимаю… – затянул генсек, опуская тяжелые веки. Сложив ладони перед собой, он побарабанил пальцами о пальцы. – Скажите, Дмитрий Ильич… Ну а если бы работы по Н-1 возобновились в этом году, что бы мы успели до восьмидесятого, до восемьдесят второго? – Ну-у… – завел конструктор, перекидывая взгляд с портрета Маркса на портрет Ленина. – Многое бы успели. Я же прекрасно помню все наши планы! Конечно, пришлось бы их серьезно подкорректировать, куда ж без этого. Думаю… Думаю, к семьдесят восьмому году запустили бы «Раскат» с лунным орбитальным кораблем, беспилотным, разумеется, на пробу, а в восьмидесятом или в восемьдесят первом наши космонавты высадились бы на Луну… – Помолчав, он добавил, как будто теряя интерес к разговору: – Тогда же, в восьмидесятых, развернули бы лунную базу «Звезда». Лучше всего на Южном полюсе – вечный свет для солнечных батарей… или печей. А на орбиту Земли запускали бы ТКС – этот кораблик доставит на «Салют» сразу тонн пять всякого добра. Отправили бы марсоход «Марс-4НМ», а станция «Марс-5НМ» доставила бы нам грунт с «красной планеты»… Брежнев, наблюдая, как настроение посетителя падает в минус, понятливо усмехнулся. – Расстроились небось? Зря. Мы хотим вам предложить, Дмитрий Ильич, занять вакантную должность генерального конструктора ОКБ-1. Лицо Козлова залила бледность. – А… Глушко? – пролепетал он. – А товарищ Глушко займется проектированием ракетных двигателей! – В голосе генсека прорезалась жесткость. – И пусть только не создаст лучший в мире ЖРД! Ну что, Дмитрий Ильич? Обдумали наше предложение? – Н-нет еще… – выдавил гость и тут же поспешно добавил: – Но я согласен! – Вот и отлично. Проводив до дверей все еще ошеломленного генерального конструктора, генеральный секретарь выглянул в приемную. Устинов, как примерный ученик, сидел на стульчике, сложив руки на коленях. – Заходи, – сказал Брежнев тоном киношного Верещагина. Секретарь ЦК, «гражданский генерал» Устинов поспешно встал и перешагнул порог. – Ну что, Дмитрий Федорыч? – Не присаживаясь, Брежнев зашагал по кабинету, выглядывая то в одно окно, то в другое. – Догадываешься, зачем зван? – Надеюсь, что верно сообразил, – глухим басом ответил Устинов. – Министр обороны умер, – усмехнулся генсек. – Да здравствует министр обороны! Мы решили, что этот воз как раз по тебе. Но учти, Дмитрий Федорыч, клепать тысячи танков больше не дадим. Хватит стоять на страже, залезая в карман трудящихся. Не числом надо побеждать, а умением! – Покосившись на Устинова, он насмешливо фыркнул: – Отставить страхи! Не пропадет твоя оборонка, не бойся. Расходы на НИОКР мы даже увеличим. Авиацию надо подтягивать! Океанские корабли строить – крейсера тяжелые, авианосцы с вертолетоносцами… Чтоб было на чем с визитом вежливости явиться, хе-хе… А вот армию сократим наполовину как минимум… И не гляди так страдальчески, Дмитрий Федорыч! – Да я… Ох! – Новый министр обороны покачал головой. – Помню просто, как Никита полки расформировывал… Сколько мы тогда офицеров потеряли! Боевых офицеров! – А вот ты и подумай, как нам сберечь кадры! – весомо сказал Брежнев. – Чтобы в армии служили не толстопузики штабные, а настоящие бойцы. Жильем обеспечь офицерство, детскими садиками и школами. А как же! Хватит защитникам Родины кочевать по гарнизонам! Пусть у лейтенантов с полковниками голова болит не о дровах на зиму и не о лекарстве для дочки, а только о повышении боевой и политической. – Он усмехнулся, глядя на Устинова. – Понимаю я все, что ты хочешь сказать. Боишься новой войны? И я боюсь! Просто в наших потугах защитить завоевания Октября надо и меру знать. Иначе от этих завоеваний мало что останется. Снесут! И не извне, а изнутри… – Вы о Ностромо, Леонид Ильич? – пророкотал Устинов. – О нем, родимом, – усмехнулся генсек, закладывая руки за спину. – Признаться, я сперва даже не поверил во всю эту фантастику. А он нас просто завалил фактами – кричащими, дичайшими, ужасающими! И вот, месяц за месяцем, день за днем мы убеждались, что Ностромо не солгал нам даже в мелочах. Ведь так? – Так, – согласился министр обороны. – Стало быть, курс на деконфликтацию с Западом? – Да, – твердо заявил Брежнев. – Пусть не боятся нас, но уважают. А цель в том, чтобы в капстранах нам завидовать начали! Нашему уровню жизни, нашей стабильности и благополучию. А иначе… Иначе победа будет не за нами. – Он задумчиво потер щеку и сказал: – Только ты… ты вот что, Дмитрий Федорыч. Пускай вероятный противник не думает, будто мы сдаем позиции. Укрепись в Сомали, во Вьетнаме, на Кубе, в Сирии. Чтобы у нас там крепкие, надежные базы были! И спуску империалистам не давай. Ударят нас по левой щеке – сверни им челюсть или отбей печенку! Понял? – Понял! – заулыбался министр обороны. – Ну, раз понял… Не забыл еще, как Никитка говаривал, вождю подражая? Наши цели определены, задачи поставлены. За работу, товарищ Устинов! Тот же день, ближе к обеду Москва, Курский вокзал Метропоезд со стихавшим воем вынырнул на свет, и мимо окон замельтешили толстые канеллюрованные колонны. – Станция «Курская», – разнесся гулкий женский голос. – Выходим? – Настя таращила глаза в манере провинциалочки. – Угу… Я шагнул на перрон, и сестричка тут же взяла меня за руку, словно по детской привычке – старший братик не даст потеряться… – Что, не хочется уезжать? Настенька подумала. – Да как-то… – затянула она. – Непонятно как-то. И жалко уезжать, и уже по дому соскучилась немножечко… А теперь у нас еще один дом! Старый забудется постепенно, туда вселятся другие люди, он станет чужим… И я его тоже буду жалеть. Я легонько сжал девичьи пальцы, транслируя понимание. Толпа вынесла нас на «уровень моря», и я победно улыбнулся – впереди не маячила коробчатая, несуразная громада «Атриума», этого монумента в честь капиталистической революции. Там, в недалеком будущем, торгашеский центр застил знакомую волнистую крышу Курского, затмевая сам вокзал, как бы убирая его на задворки, а площадь ужимая до тесного проезда. В этом сквозило нечто нагловато-купеческое, нахрапистое, возвращающее ко временам Кабанихи и деревенских хитрованов-кулаков. А ныне Курский представал во всей своей красе, и это как-то успокаивало, давало слабину натянутым нервам. У вокзала кучковалось целое стадо оливково-желтых такси, сплошь «Волги» с шашечками. Особняком стояли два красных угловатых «Икаруса». Народу хватало, но, пробившись сквозь толпы встречающих и провожающих, я с радостью убедился, что очередь к кассам невелика – опыт прежних лет уверенно занял руководящее место. «Могу даже инструкцию написать для попаданцев: как спрашивать крайнего, как проходить без очереди (самый простой вариант: «Мне только спросить!»), как ориентироваться, запоминая стоящих впереди и занявших за тобой…» Выстояв минут десять, я протянул кассирше двадцать пять рублей – красные десятки и синюю пятерку. – Два до Харькова, пожалуйста. Кассирша – седая толстая бабуся, похожая на вахтершу в общаге, – живенько все оформила, продвинув мне сиреневые билеты да рубль сдачи. – Поезд отправляется ровно в девять вечера. – Спасибо. Все, теперь я спокоен: билеты в одном кармане, деньги в другом – и целый день впереди, чтобы прикупить в столице того, чего не найдешь в глубинке. – Это мы только вечером? – тараторила Настя. – А мама успеет проводить? – Успеет… – А копун? – Почему не копуша? – улыбнулся я, пальцами гладя висок – голова побаливала. К перемене погоды, наверное. – Это мама у нас копуша, а папа – копун! От Настиного щебета меня отвлекла сценка из вокзальной жизни. Вальяжный мужчина неожиданно вскочил с дивана и тревожно оглядел зал ожидания. – Товарищи! – воскликнул он. – Чьи это вещи? Товарищи, кто забыл чемодан?