Часть 3 из 112 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Майоры (Качановский в «Идее в семь миллионов», Маковский в «Истории одного пистолета»), капитаны и поручики Эдигея, пожалуй, недостаточно индивидуализированы, но это целеустремленные и обаятельные люди, которые иногда сомневаются в своих силах, ошибаются, но никогда не отчаиваются, решительно и настойчиво добиваются разоблачения преступников.
Дополняют этих главных героев романов добросовестные и честные подпоручики и сержанты, которым часто не хватает образования и знания всех деталей следствия.
Разумеется, постановка социальных и моральных проблем, реалистическое жизнеописание для произведений детективного жанра не главное. Реальные элементы психологии, общественной жизни, экономики важны в них для создания реалистического фона повествования, выяснения причин преступления и методов его раскрытия. В не меньшей степени, чем о создании такого фона, писатель заботится о том, чтобы была удовлетворена тяга читателя к занимательным приключениям, к напряженности интриги, к размышлениям героя, ведущим к изобличению преступника.
Как и положено в хорошем детективном романе, Эдигей заботится о хитроумных и логичных перипетиях сюжета, о том, чтобы читатель имел равные шансы с героем, ведущим расследование, — и тот, и другой располагают равными сведениями для разгадки тайны преступления, — тщательно монтирует ложные следы, следит за тем, чтобы преступник с самого начала находился в поле зрения читателя, за прочими непреложными требованиями детектива.
Поэтому, как отмечал сам Эдигей, «преступник не может быть болен психически или пьян, не может действовать с помощью сложных технических средств. Ему надо появиться уже в первых главах. Читатель должен догадываться, кто убил, прочитав три четверти романа, но окончательно утвердиться в подозрении лишь на последней странице». Произведения Эдигея оправдывают ожидания читателей и по части занимательности. Во многих из них автор весьма изобретателен.
В романе «По ходу пьесы» убийство совершается публично, на сцене театра во время спектакля. Кто-то подменил холостой патрон в пистолете боевым, и актер, в которого стреляли по ходу пьесы, уже никогда не услышит аплодисментов зрителей. В романе «Это его дело» и без того запутанное следствие осложнено двумя покушениями на жизнь ведущего расследование поручика; в «Истории одного пистолета» описан ряд хорошо продуманных, наглых и жестоких нападений бандитской шайки; во «Внезапной смерти игрока» ловко сконструированы ложные следы.
В романе «Идея в семь миллионов» происходит, по сути дела, поединок интеллектов — преступников, придумавших хитроумный план похищения большой суммы денег, и следователей, оказавшихся тонкими психологами и предугадавших действия преступников.
В романах Эдигея представители закона выигрывают соревнование в находчивости и изобретательности. «Преступник должен быть разоблачен и наказан. Обязательное условие — показать, что преступление себя не оправдывает», — отмечал писатель в интервью о своем понимании детективного жанра, соблюдая эти условия и в своих книгах. Произведения Ежи Эдигея — характерный образец современного польского детектива, в котором сочетаются развлекательное, познавательное и воспитательное начала.
В. Хорев
― ПО ХОДУ ПЬЕСЫ ―
Глава I
КАМЕРА № 38
Они остановились у одного из серых прямоугольников, раскиданных вдоль длинного тюремного коридора, перед дверью с черными цифрами: «38».
Надзиратель вытащил из кармана связку ключей на колечке. Но прежде чем отпереть камеру, прикрепил под номером красную табличку с буквой «И» — знак, что обитателю предписана строгая изоляция: никаких разговоров с другими заключенными, гулять отдельно от прочих, под бдительным надзором тюремной охраны…
Затем под красной табличкой появился еще и белый квадратик, где рукой надзирателя или его помощника из числа заключенных было выведено крупными черными буквами: ЕЖИ ПАВЕЛЬСКИЙ.
А чуть пониже — «225».
В тюрьме все знали, что эти цифры обозначают попросту статью уголовного кодекса. Как известно, 225 статья — это умышленное убийство, за которое могут приговорить к высшей мере наказания — смертной казни (на тюремном жаргоне — «вышке»). Именно числу «225» заключенный был обязан и буквой «И», и таким преимуществом, довольно-таки, впрочем, сомнительным, как отдельная камера.
Ключ заскрежетал в замке, дверь чуть приоткрылась. Надзиратель посторонился и жестом пригласил арестанта в камеру, сам же задержался на пороге.
— Даю вам самую лучшую камеру, — сообщил он. — За такие апартаменты в гостинице выкладывают сто злотых в сутки. А вам — бесплатно, включая питание и услуги.
Таким приветствием надзиратель уже многие годы встречал своих подопечных. И забавляло оно, как правило, лишь его самого. Но наш заключенный, по-видимому, оценил шутку или, быть может, хотел снискать расположение начальства. Как бы то ни было, он тоже усмехнулся, что побудило охранника продолжить беседу с «интеллигентным», как он решил, арестантом.
— Ежи Павельский… — изрек он. — Я читал про вас в газетах. Это вы ухлопали того киноактера… Как его…
— Мариан Заремба.
— Вот-вот. Заремба. Я видел его в фильме «Приключение в Гдыне». И еще где-то… Красивый мужчина.
— Красивый, — согласился узник. — Но я его не убивал. Я невиновен.
Надзиратель только рукой махнул.
— Я в следственной тюрьме служу лет двадцать и до сих пор ни одного виновного не видал. Все говорят, что невиновны, а милиция с прокурором, дескать, ошибаются. А мне-то что? Говорите что угодно. Дело ваше. На суде все выплывает наружу.
— Но я ведь и вправду…
— Ладно, ладно… — Надзиратель перешел на официальный тон. — Запомните, в камере должно быть чисто. Днем, вплоть до вечерней переклички, на койке лежать запрещается. У вас изоляция, значит, газет получать не будете, но можете брать книги из библиотеки, если прокурор разрешит. Я принесу бумагу и карандаш, напишете заявление.
— Большое вам спасибо.
Надзиратель закрыл было дверь, но вдруг задержался и, окинув новичка пристальным, оценивающим взглядом, спросил:
— Долго сидели в предварительном заключении?
— Пять суток.
— Наверное, здорово вымотались. Допросы в милиции и у прокурора… Небось раза два в день?
— Точно.
— Ну, теперь отдохните. Сегодня можете полежать. Но учтите, только сегодня! И чтобы чисто было.
Надзиратель захлопнул дверь и повернул ключ.
Арестант остался один. Осмотрел тесное, скудно обставленное помещение. Кровать, табурет, маленький столик, шкафчик для личных вещей. По сравнению с тем, где он сидел до этого, новое помещение выглядело вполне комфортабельным. Хорошо, что камера невелика, и, главное, он здесь один. Арестованный не сетовал на частые и продолжительные допросы. Он был к ним готов с того момента, когда его арестовали по абсурдному, как ему вначале казалось, обвинению. Он даже рвался на допросы, не сомневаясь, что с легкостью докажет свою невиновность. На допросах с ним обращались вежливо и вполне корректно. Гораздо мучительнее было пребывание в камере предварительного заключения, набитой так называемыми «подонками общества». Решение прокурора о переводе в следственную тюрьму обрадовало его, словно весть об освобождении. Один, наконец-то один!
Он присел на койку и лишь теперь почувствовал неимоверную усталость. Растянулся на узкой тюремной койке и мгновенно заснул. Он не знал, долго ли спал. Разбудил его скрежет ключа. На пороге стоял все тот же надзиратель.
— Выспались? — спросил он. — А что во сне видели? Первый сон на новом месте всегда сбывается.
— Так крепко спал, что ничего не помню.
— Книги и без заявления получите. Прокурор разрешил. А еще прислал вам бумагу и карандаш. Пишите, сколько хотите. Но не вздумайте тайком переправить записку: бумагу отберут, а вас строго накажут.
— Не буду я писать никаких записок.
— Бумага пронумерована. Смотрите, чтоб не пропало ни листочка, ни клочочка! Поняли?
— Понял. Не пропадет.
— Держите. Пятьдесят листов. Можете пересчитать.
— Наверняка все точно.
— Ясное дело, точно, — согласился надзиратель. — Раз в тюремной канцелярии нумеровали, значит, точно.
Заключенный взял стопку белых листов и положил на столик.
— Что писать-то будете? — полюбопытствовал надзиратель.
Он был весьма заинтригован: сам прокурор прислал заключенному бумагу и карандаш! Такая привилегия редко предоставлялась заключенным, да и то, как правило, уже после вынесения приговора.
— Дело было так. Вы знаете, меня арестовали по обвинению в убийстве Мариана Зарембы. Я свою вину отрицал с самого начала. Перед отправкой в следственную тюрьму прокурор еще раз допросил меня и дал подписать бумагу, где сказано, что я обвиняюсь в преступлении…
— Это называется: предъявить обвинение, — подсказал надзиратель.
— Именно. Тогда я тоже не признался…
— А может, лучше было признаться? Суд это учитывает при вынесении приговора.
— Не могу же я признаться в том, чего не совершал! Мне уже сто раз говорили, что благоразумнее сознаться и рассказать всю правду. Иначе, мол, обвинят в умышленном убийстве. А так найдут какие-нибудь смягчающие вину обстоятельства. Но я не убивал Зарембу! Я вообще никого не убивал.
Надзиратель недоверчиво усмехнулся. Газеты много писали о преступлении в театре «Колизей» и не скрывали, что дело окончательно выяснено. Популярный актер театра и кино Мариан Заремба был убит помощником режиссера Ежи Павельским. Хотя убийца, задержанный на месте преступления, и не признает себя виновным, следствие располагает неопровержимыми доказательствами его вины.
— Я не убивал его, — повторил заключенный. — Я это твердил без конца и милиции, и прокурору, а теперь и вам.
— Меня это не касается. Я всего-навсего надзиратель.
— Но вы тоже меня подозреваете. Все меня подозревают. Жена, коллеги, друзья. Все, все! — Арестант все больше горячился.
— Ежели вы невиновны, правда выйдет наружу… — Надзиратель пытался как-то успокоить собеседника.
— Прокурор заявил, что улик у него хватает. Можно писать обвинительное заключение. Мне-де лучше подумать и во всем признаться. А если нет — то подробно описать, как все было в театре и что предшествовало преступлению. Обещал тщательно проверить все подозрения, если они у меня возникнут. Иными словами, если я не убийца — пусть укажу преступника. Я тогда спросил: а как я это сделаю? Я же связан по рукам и ногам, отрезан от мира… Вот прислали мне бумагу и карандаш. Я изложу свои соображения, прокурор с ними ознакомится, а милиция все проверит…
— Очень благородно со стороны пана прокурора, — заметил надзиратель. — Впервые такое слышу.
— Я невиновен, — вспылил заключенный, — а мне никто не верит! Говорят: назовите убийцу! Как я это сделаю? Я ломал над этим голову с той самой минуты, как увидел кровь на рубашке Зарембы. Но я ничего не знаю и не узнаю! Ловить преступников должны милиция и прокурор, а не заключенный, который сидит в одиночке.
— Подозреваемый-то у них есть. Поэтому вы здесь и сидите.