— Да. Я хорошо рассмотрел, он сидел без пиджака, в рубашке с короткими рукавами. Денежный тип. Велел Ирене принести французский коньяк. — Сколько, по-вашему, ему лет? — Пан капитан, — Франек на всякий случай повысил в звании поручика, — с похмелья разве разберешь. Чесельский усмехнулся. Якорь на левом запястье обычно выкалывают в тюрьме уголовники со сроками не менее пяти лет, а то и больше. Но, с другой стороны, любой малец пижонства ради мог тоже себе наколоть якорь. Из слов Франека следовала одна очень важная вещь: этот человек не был убийцей Стояновского, так как свидетельница пани Болецкая утверждала, что убийца был выше среднего роста. — Что ж, не буду вас больше задерживать, поскольку вы изъявили желание помолиться за душу убитого, — сказал Чесельский. — Не забудьте, пожалуйста, о чем я вас, просил, никаких скандалов. — Все будет в полном порядке. — И оба Урбаняка исчезли в дверях костела. Вслед за ними последовали Шиманек и Чесельский. Отпевание подходило к концу. Родители Стояновского сидели в первом ряду, погруженные в печаль, во втором ряду чинно расселись Урбаняки, как-никак родственнички. За ними сидели пожилые люди — наверное, друзья родителей, возможно, дальние родственники. Полно было и святош, которые не пропускали ни одного богослужения. — В сентябре хорошо умирать. Цветов полно, — пропищала какая-то богомолка, стоявшая около Чесельского. — А в январе или феврале их днем с огнем не сыщешь. Процессия направилась к кладбищу, растянувшись в узком проходе между памятниками. Так получилось, что Чесельский и Шиманяк оказались возле Малиновского, рядом с ним шел Вишневский, завскладом. — Вот иду и думаю, неужели в этой толпе идет тот, кто его убил? — не удержался Малиновский. — Уверен, — подтвердил завскладом. — Убийца всегда приходит на похороны. — Скажите, а Генрик Ковальский здесь? Малиновский осмотрелся по сторонам. — Я видел его в костеле. А сейчас что-то не вижу. — Он идет сзади за нами. Вон в той группе, — и Вишневский показал пальцем назад. — Какой он из себя? — Высокий, светловолосый. Чесельский украдкой разглядывал Ковальского. Высокий, стройный, в синих джинсах. Точь-в-точь как описала пани Болецкая. Над гробом ксендз торопливо пропел положенную молитву и тотчас ринулся обратно в костел отпевать следующего. От имени строительного объединения выступил с прощальным словом один из сослуживцев Стояновского. Сказал, что обычно говорят в таких случаях, сказал даже, что Зигмунт погиб на посту. Родственники бросили в могилу первые комья земли, вслед за ними близкие и друзья Зигмунта. Вырос холмик на могиле человека, который еще неделю назад и думать не мог, что его жизнь так трагически оборвется. Друзья и знакомые, перед тем как разойтись, еще раз выразили соболезнование родителям Зигмунта. Первыми подошли к ним отец и сын Урбаняки, на правах ближайших родственников. Вели они себя, надо сказать, совершенно пристойно, как и обещали. Подошел и Генрик Ковальский, сказал несколько теплых слов и, распрощавшись, направился через боковые ворота к выходу. Чесельский и Шиманек последовали за ним. Выйдя на Повонзковскую улицу, Ковальский направился к своему «вартбургу», стоящему на стоянке. В этот момент Чесельский обратился к нему, попросил подвезти до центра. Ковальский несколько удивился, но, видимо припомнив, что видел этих двух молодых людей в похоронной процессии, любезно согласился. — Сейчас я открою дверцу. Вам куда? Мне на Тамку. — А нас в управление милиции, дворец Мостовских. Ковальский нахмурился, но быстро овладел собой. — Понимаю. Я арестован? — Нет-нет. Нам просто хотелось бы с вами поговорить, и, пожалуй, лучше сделать это сейчас, не привлекая ничьего внимания, без официального вызова в управление. Вы хорошо понимаете, что, ведя следствие об убийстве Стояновского, мы не могли не выйти на вас. Ковальский, не сказав ни слова, открыл дверцы и сел за руль. Офицеры милиции сели сзади. Довольно быстро они доехали до управления. Глава V БЕЗ АЛИБИ На сей раз Чесельский решил допросить Ковальского в соответствии с установленной процедурой: предупредил, что следует говорить только правду, что за дачу ложных показаний он будет нести ответственность, что все сказанное им будет запротоколировано. Шиманек сел за пишущую машинку. Проверив документы и записав все анкетные данные Ковальского, они приступили к допросу. — Как давно вы знали Зигмунта Стояновского? — Я познакомился с ним еще в студенческие годы, вместе учились в Варшавском политехническом. Я был немного старше, кончил институт на три года раньше. Во время учебы мы вместе занимались греблей. Выступали в одной восьмерке на соревнованиях Политехника — Университет. До сих пор у меня хранится грамота за победу на этих соревнованиях. — Вы дружили? — Не совсем так. — Ковальский держался спокойно, никаких следов волнения. — Просто мы были добрыми приятелями. После окончания института мне удалось устроиться в строительный кооператив. Там я довольно быстро продвинулся. Когда Зигмунт окончил институт, я уговорил его пойти к нам, постарался дать ему интересную работу, посоветовал заняться улучшением качества смазки. — Виксил — это результат работы Стояновского? — Ну что вы. Эта смазка давно известна, добрых пятьдесят лет применяется при бетонировании. В Польше, правда, ее начали более широко использовать только после войны. Стояновский улучшил качество смазки, предложив добавлять в виксил порошкообразный кварц, вернее, не сам кварц, а определенную смесь. — А, знаю, зеосил. Такой белый порошок. — Да, зеосил, — подтвердил Ковальский, не скрывая своего удивления, откуда милиция так хорошо разбирается в тонкостях строительного дела. — Позже ваши добрые отношения испортились. И вы явно враждебно были настроены по отношению к нему. Эго правда? — Правда, — неохотно подтвердил Ковальский. — Расскажите поподробнее, какова причина этого. — Стояновский поступил бесчестно по отношению ко мне. — В чем это выразилось? — Я его пригласил работать у нас, при каждой возможности продвигал. Когда же стал вице-председателем, постарался, чтобы Зигмунта назначили главным технологом. Он же оказался неблагодарным человеком, стал копать под меня. Хотел занять мое место. Начал интриговать. Настраивал против меня не только служащих, но и рабочих. Все это было очень унизительно, и в один прекрасный день я плюнул на все и ушел. Устроился в проектное бюро на Тамке. Получаю теперь больше, и коллектив хороший. С тех пор я не поддерживал никаких отношений с паном Стояновским. — А с пани Стояновской? Ковальский залился краской, что было очень заметно, несмотря на сильный загар. — Ирену Стояновскую я не видел после ее замужества. — Так ли? Ковальский покраснел еще больше. — Да, припоминаю, как-то раз я случайно встретил ее на Краковском Предместье, предложил зайти в кафе, выпить по чашечке кофе. Кафе, кажется, называлось «Телимена». На углу Краковского Предместья и Козьей улицы. — Весьма приятно, пан Ковальский, что вы начинаете кое-что припоминать, — не без ехидства заметил Чесельский. — Прошу вас говорить только правду, ничего не утаивая. Надеюсь, вы понимаете, что мы довольно много знаем. Напоминаю вам, дело идет об убийстве человека. — Я его не убивал. — Вам такое обвинение не предъявляется. Я прошу вас говорить только правду. Ковальский молчал довольно долго, наконец заговорил: — Вы знаете, что нас с Иреной связывали определенные отношения? Я был к ней очень привязан. — Вы собирались жениться на ней? Ковальский был сильно смущен этим вопросом. — О… нет. Я женат, у меня двое детей. — Понимаю, — усмехнулся поручик. — А как же Стояновский? — На предприятии все знали о наших отношениях. Ирена даже не скрывала этого. Ей весьма льстило, что ею, простой работницей, заинтересовался один из руководителей кооператива. Скорее всего, она рассчитывала благодаря этому продвинуться по работе. И это было вполне возможно. Она совсем неглупа, и я, постепенно продвигая, мог назначить ее начальником производства. — Без технического образования? Ковальский в ответ искренне рассмеялся. — Вы плохо знаете, пан поручик, какие царят порядки в строительных организациях. Даже председатели бывают с неоконченным средним. Только в последнее время стали требовать соблюдения формальностей… — Давайте вернемся к Ирене, — прервал Чесельский.