— Мне только что звонил из морга доктор Малиняк. Речь его была краткой, но ясной: «Ваш химик нашпигован таким количеством цианистого калия, что его хватило бы умертвить все поголовье свиней во всех госхозах воеводства или, если вам больше нравится, — не менее половины жителей Охоты [9], Одним словом, не поскупились». Официальное заключение Малиняк пришлет завтра утром. — Что-о-о? — У поручика слова застряли в горле. — Классический случай — Лехнович умерщвлен цианистым калием, который ему подсыпали в коньяк. При столь большой дозе смерть, понятно, наступила мгновенно. Что же касается свидетелей, все они лгут. И не только убийца, но буквально все как один, и мужчины и женщины. — Как же теперь быть? — Да, вляпались мы… Точнее, я вляпался. Вот старый болван — дал себя объегорить Потурицкому, этому крючкотвору! — Ну, еще неизвестно, замешан ли здесь Потурицкий. Не исключено, что он действовал по неведению. — Голову даю на отсечение, — прервал полковник, — что все присутствовавшие в тот вечер в доме Войцеховского нутром чуяли: смерть Лехновича отнюдь не простая случайность. Именно потому все их показания так тщательно выверены, изобилуют взаимными комплиментами и до небес превозносят покойного. Послушать их, так Лехнович прямо-таки агнец, эдакая ходячая добродетель, ангел с крылышками, сошедший на грешную землю, чтобы играть в бридж и спасать грешные души заблудших. Поручик счел за благо не перечить шефу. — Ладно, один раз я дал себя провести, но теперь хватит! С этой минуты начинаем вести следствие по делу об убийстве по всем правилам. Никому — никаких поблажек! Преступник должен быть выявлен как можно быстрее. На мне лежит основная вина за служебную халатность, потому я беру ведение следствия на себя, а вы, поручик, будете мне помогать. Эти игроки еще убедятся, что Немирох не так уж наивен, как они полагают. Над чем вы смеетесь, поручик, — взорвался вдруг полковник. — Надо мной или над собой? — Простите, полковник, просто я рад, что буду работать под вашим непосредственным руководством. Нам, молодым офицерам, не часто выпадает такая честь. — Смотрите, как бы не пришлось жалеть. — Уверен — не придется. — Ну ладно, ладно! — Немирох махнул рукой, как бы давая понять, что считает вопрос исчерпанным. — С чего начнем? — Соберите мне завтра всю эту честную компанию к десяти утра. Уж я с ними поговорю! Посмотрим, будут ли они по-прежнему петь друг другу дифирамбы. Думаю, у них быстро пропадет охота врать. Они у меня иначе запоют! Быть должны все, без исключения! Никаких уверток, никаких отговорок, экзаменов, семинаров и разных прочих выкрутасов. В случае чего — доставить приводом. — Слушаюсь. — Межеевский поспешил ретироваться, опасаясь, как бы под горячую руку не досталось и ему. Глава V ПОДОЗРЕВАЕМЫХ — ДЕВЯТЬ, ПРЕСТУПНИК — ОДИН Явились все. Попыток уклониться не предпринимал никто. Но самое удивительное — никто даже не спросил, что означает этот внезапный переполох через два дня после первого опроса. Явились в точно назначенное время. Некоторые даже минут на пятнадцать раньше. Сидели в приемной молча. Обменялись лишь краткими приветствиями. Эта группка людей ничем сейчас не напоминала то оживленное общество, которое собралось в субботний вечер в уютном доме профессора Войцеховского в тот так трагически закончившийся день. Ровно в десять в приемную вошел поручик Роман Межеевский. На этот раз — в милицейской форме. Слегка поклонившись, он объявил: — Полковник Адам Немирох, начальник отдела по расследованию особо опасных преступлений, ждет вас у себя в кабинете. Прошу следовать за мной. По лестнице поднялись на второй этаж. Дверь, за ней небольшая комната, стол секретарши со множеством телефонных аппаратов. Вторая дверь, обитая звуконепроницаемым материалом, и, наконец, огромный кабинет. В кабинете за столом — мужчина лет под шестьдесят, седоватый, худощавое лицо, на лбу — давний шрам, серые холодные глаза, узкие, плотно сжатые губы, волевой, чуть выступающий вперед подбородок. Нос крупный, слегка вздернутый. У стола — в ряд девять стульев. Десятый — в стороне у стены. При виде вошедших полковник встал, легким кивком поздоровался и жестом указал места напротив себя. Затем сухо произнес: — Я счел необходимым пригласить вас, чтобы довести до вашего сведения некоторые важные обстоятельства, выявленные при расследовании. Первое — вскрытие тела Станислава Лехновича показало, что он умер в результате отравления цианистым калием, подмешанным ему в коньяк. Доза была столь велика, что смерть наступила мгновенно. — Невероятно! — воскликнул Потурицкий. — Здесь у меня на столе протокол вскрытия, подписанный медицинским экспертом. Ни о какой ошибке не может быть и речи. Будь иначе, я не стал бы вас вызывать. Никто не произнес ни слова и даже не шелохнулся. Поручик Межеевский, наблюдавший за присутствующими со стороны, не заметил на их лицах не только волнения, но даже простого удивления. Полковник продолжал: — Мне вряд ли надо говорить вам, что в доме профессора Войцеховского в субботу вместе с хозяином находилось десять человек. Следовательно, кто-то из этих десяти, именно кто-то из них, подсыпал яд. Поскольку самоубийство в данном случае можно, я полагаю, исключить, число подозреваемых, таким образом, сокращается до девяти. Итак, один из вас — убийца. Я говорю «один», хотя допускаю, что, возможно, и «одна». — Этот бокал с коньяком Лехновичу подала я, — прервала полковника Эльжбета Войцеховская. — Значит, вы хотите обвинить меня в убийстве? — Пока имен я не называю. Хотя следствием кое-что уже установлено, но предъявить конкретных обвинений мы еще не можем. Тем не менее вы все являетесь подозреваемыми. Поэтому мы обязаны предпринять ряд мер, и сегодня вы должны дать подписку о невыезде из Варшавы без разрешения органов милиции. Прошу иметь в виду, что вас будут вызывать на допросы, и не раз. — Да, но я живу в Гливицах! — воскликнул профессор Бадович. — А я в Кембридже, — счел необходимым сказать Генрик Лепато. — Это не имеет ровно никакого значения, — возразил полковник. — Вы сможете выехать из Варшавы лишь в том случае, если это не помешает ведению следствия. — А что установлено в ходе предварительного расследования? — поинтересовался адвокат Потурицкий. — Прежде всего то, что все вы, давая свои показания, совершенно откровенно лгали. — Ну, знаете, это уж чересчур! — возмутился адвокат. — А с вами, пан адвокат, у нас при случае будет еще особый разговор. — Немирох произнес это таким тоном, что у Потурицкого мурашки побежали по коже. — Быть может, я дал не совсем точное определение — в ваших показаниях есть, конечно, и правдивая информация, но это касается лишь тех фактов, которые и без того не вызывают никаких сомнений. В то же время во всех ваших показаниях есть немалая доля неправды или же просто замалчиваний. А ведь вас предупреждали об ответственности за дачу ложных показаний, и, несмотря на это, вы все-таки говорили неправду. На этот раз Потурицкий не выказывал своего возмущения. — Уже на основании этого, — продолжал Немирох, — можно возбудить против вас уголовное дело. Однако на первый случай пока этого делать не будем. При условии, конечно, что в своих последующих показаниях вы будете более строго придерживаться подлинных фактов. Я не рассчитываю, что находящийся среди вас убийца сам признается, но восемь правдивых показаний полностью могут гарантировать раскрытие преступления. Поручик Межеевский напряженно наблюдал за лицами всех сидящих перед полковником. И вновь вынужден был признать свою несостоятельность. Ни на одном лице ему не удалось ничего прочесть. Перед ним были словно каменные маски. — Я понимаю, что, решаясь на преступление, убийца имел какие-то серьезные мотивы, толкнувшие его на этот шаг. И эти мотивы, возможно, известны не только ему одному. Считаю себя обязанным предупредить, что всякий умалчивающий об этом, то ли по соображениям сострадания, то ли из чувства солидарности или по каким-либо иным причинам, становится, хочет он того или нет, соучастником преступления. И это приведет его на скамью подсудимых. Потому я настоятельно прошу, чтобы те, кто не убивал Станислава Лехновича, не пытались в своих же личных интересах что-либо утаивать. Даже мельчайшие факты, детали, на первый взгляд кажущиеся кому-то несущественными, станут крайне важными для следствия и могут явиться той нитью, которая позволит распутать весь клубок. Надеюсь, все вы хорошо меня поняли? Никто не ответил. Адвокат Потурицкий попытался улыбнуться, но вместо улыбки у него получилась жалкая гримаса. Остальные слушали полковника с застывшими лицами. — Все вы в ближайшие дни получите повестки с вызовом на допрос. Допрашивать буду я лично или поручик Роман Межеевский, мой помощник. Запомните вот еще что: вам не обязательно ждать вызова, если кто-то сочтет нужным что-либо сообщить, может сделать это в любое время дня и ночи, прийти сюда или связаться по телефону, запишите номера коммутатора нашего управления. Все с готовностью достали из карманов и сумочек ручки, блокноты, записные книжки и старательно записали продиктованные им номера. — Это все, что я имел вам сказать. Добавлю только — для убийцы Станислава Лехновича было бы лучше самому явиться с повинной и признаться в содеянном, ибо он все равно будет найден. Но тогда уж рассчитывать на какие-либо смягчающие вину обстоятельства не придется. Останется лишь статья уголовного кодекса, предусматривающая смертную казнь или тюремное заключение сроком на двадцать пять лет за убийство. Пусть тот из вас, кто убил Лехновича, надлежащим образом подумает, пока не поздно. Но и на этот раз никто не шевельнулся, не изменился в лице. — Вы свободны. Во всяком случае — пока… Сожалею, но подать вам на прощанье руку не могу. Убийцам руки не подают. Все встали и один за другим вышли из кабинета. Молча прошли по коридору, спустились по лестнице и вышли на площадь. Здесь эти добрые друзья и знакомые распрощались, тоже не подав друг другу руки. Войцеховские сели в ожидавший их перед зданием «мерседес». Англичанин задержал проезжавшее мимо такси. Потурицкие уехали на красном «фиате». Бадович сел в трамвай. Ясенчаки пошли пешком в направлении Маршалковской. — Ну и как? — спросил полковник своего подчиненного, когда они остались одни. — Удалось что-нибудь заметить? — Ни у кого не дрогнул ни один мускул на лице, когда вы сказали, что Лехнович был отравлен. Никто не выразил удивления, слушая это. Да и потом никто из них ничем себя не выдал. Сидели, словно каменные изваяния. — Это можно было предвидеть. Убийцу мое сообщение не застало врасплох, поскольку он прекрасно знал, что означает повторный вызов в милицию. Другие могли догадываться. — Держались они на высоте, но вы здорово задали им жару. — Ты полагаешь? — Я просто диву давался, как вы им врезали. Что ни слово, то прямо в точку. — Ну ладно, ты мне дифирамбы не пой, — отмахнулся полковник, хотя, в сущности, похвалы поручика ему были приятны. Да он и сам понимал, что разговор получился. — Честно говорю. Будь я на их месте, у меня бы волосы на голове дыбом встали от страха. Вы хорошо закончили, отказавшись подать им руку на прощание. Не зря, выйдя на улицу, никто из них, прощаясь, не подал друг другу руки. Похоже, вам удалось поколебать их солидарность. — Может, и удалось… — Наверняка удалось. Теперь каждый из них будет печься только о спасении собственной шкуры — и о том, как бы его не заподозрили в соучастии или пособничестве преступлению. — Твоими устами да мед пить. — Бьюсь об заклад, что теперь большинство из них не станет дожидаться официального вызова, а тайком от других явится к нам. И первым, пожалуй, будет адвокат Потурицкий. Вы его здорово приложили. Собственно, только у него одного и появился на лице испуг, когда вы сказали, что с ним еще будет особый разговор. — Конечно, будет. Обвел меня, шельмец, вокруг пальца. И кого? Меня, старого доку. Уговорил распорядиться проявить при расследовании деликатность. Ну ничего, он меня еще попомнит! — Готов держать любое пари, что адвокат явится еще сегодня, — не успокаивался поручик.