Это было ужасно. Я не могу избавиться от чувства неловкости, нечистоты, обмана по сговору, в котором я против воли поучаствовал. Самый примитивный сценарий супружеской измены. Чужая, отвратительная квартира, набитая интимными подробностями незнакомых людей. Катя, нарядная, даже шикарно одетая, накрашенная и благоухающая хорошими и настолько неуместными духами. Я помню запах наших встреч в Варне. Запах моря, листвы, цветов. Чистого, горячего женского тела. Запах преданности и искренности. Я не узнавал ничего. Женщина, которая объективно выглядела очень хорошо, пахла еще лучше, ничего во мне не будила с начала свидания. А потом по минутам стало нарастать отторжение, и я ничего с этим поделать не мог. В постели Катя говорила с ненатуральными придыханиями исключительно не те слова. Слишком подготовленные, слишком манерные, как и ее гипертрофированные эмоции. Наша близость была моим насилием над собой. После оргазма Катя театрально разрыдалась. Мне захотелось бежать, на ходу натягивая брюки. Но я вынес и наше неискреннее прощание, и ее вздорные планы на будущее. Я собирался с духом всю дорогу до ее дома. И, перед тем, как высадить ее, произнес: – Ты очень красивая сегодня. Я рад, что мы так хорошо помянули наши дни в Варне. Но жизнь продолжается. Наши жизни продолжаются. Наши сложные, до предела укомплектованные жизни, которым не суждено пересечься. Да, мне не хватило мужества сказать грубо: это все, Катя. Больше никогда и ни за что. Но она ведь начитанный, чувствующий человек. Мы только что были близки. Она плакала. Короче, я хотел проститься красиво, если можно так выразиться. В ответ она бросилась мне на грудь, целовала. За что-то благодарила. Я с трудом взглянул ей в глаза, и меня поразила страшная догадка. Она ничего не поняла! Я переоценил не только ее женскую притягательность, но и элементарную сообразительность. Но было уже поздно, стоять так близко от ее дома я больше не мог. Открыл ей дверь и не вышел помочь. Того, что происходило дальше, я не смог бы предвидеть в самых мрачных прогнозах. Небо обрушилось на меня. Наказание ни в какой мере не соответствовало тяжести преступления. Если мимолетная влюбленность для кого-то еще, кроме меня, может считаться преступлением. Катя Что-то странное. Прошло уже две недели, а от Егора ни звука. Понимаю: снять постоянную квартиру для встреч, в которой не живут хозяева, а я именно такой вариант хочу, не так просто. Даже тяжело. Но позвонить же можно? Прислать два слова СМС? После того, что между нами было уже здесь, в Курске, это как-то не очень порядочно. При всем моем понимании его ситуации. Мы же близкие, родные люди, почему такая небрежность? Такое невнимание к женщине, которая подарила любовь, преданность и поддержку во всем, даже в самых сложных и пикантных ситуациях, каких не может не быть у женатого мужчины. Я позвонила ему за все время несколько раз, как всегда, безуспешно. Потом провела бессонную ночь, вспоминая и анализируя все, что было в тот день. До слова, до вздоха и взгляда. Да, он любит, в этом у меня не было сомнений. Но что он опять сказал при расставании? Тогда мне показалось это просто красивым оборотом, что-то похожее на его стихи, они у него всегда пессимистичные. «Помянули дни в Варне», «жизням, которым не суждено пересечься»… Это характерные для Егора обороты. Но и я не последний литератор. Понимаю, что помянуть и вспомнить – не одно и то же. С другой стороны, те дни действительно никогда не вернутся. Мы там были еще чужими людьми, которые вдруг нашли и оценили друг друга. Отныне мы всегда будем в другом качестве. Мы – союз, тайный или явный, это уже не суть. Но почему жизням «не суждено пересечься»? Я напряженно, до ломоты в висках думала об этом. И, кажется, поняла. Нашла причину. Это страх мирного, домашнего человека, который не находит в себе сил причинить боль формальной семье. Это признак личности, которая находится под гнетущим давлением другого человека. Самые сильные и независимые духом мужчины становятся нерешительными под игом законной жены. Я уверена в том, что Егор до меня не изменял жене. Он мог пойти на такое только во имя очень большого чувства. Но это же и значит, что он больше не одинок ни в своих желаниях, ни в борьбе за них. Я рядом. Как же ты этого не понимаешь, дурачок. Утром я поискала все, что могла, на его жену. Светлана Ильинична Коренева. Есть альбомы в соцсетях. Там фотографии дочери Леры, Егора, ее самой. Брюнетка с большими глазами чуть навыкате, крупным носом, в профиль с горбинкой. Такой профиль принято называть благородным. Мне это иногда нравится. Но когда человек антипатичен, я говорю проще: нос крючком, как у Бабы-яги. Светлана Коренева вызвала во мне жгучий протест. И дело не в моем отношении к ее мужу. Это чисто интуитивное. Я почувствовала, что она опасный, тяжелый и, возможно, непорядочный человек. И сразу прошло мое раздражение из-за того, что Егор не звонит. Он порабощен, он просто не хочет делиться со мной проблемами, тяжелым настроением. Может, жена что-то узнала? Может, она его уже пилит и чем-то пугает… Все возможно. Как я порадовалась, что не позвонила любимому, не встретила, не предъявила претензии. Не поступила, как она. Пусть он видит разницу. Я – не могильная плита брака без любви. Я – опора, помощник, советчик. В четверг у меня нет уроков. Я надела джинсы, темную футболку с длинными рукавами, большие черные очки, бейсболку, которую натянула до бровей. И в таком виде погуляла днем у их дома. Нормально провела несколько часов. Сидела на скамейке во дворе, писала в планшете очередную «мульку», как я называю свои миниатюры, гуляла вокруг дома. И Светлана наконец вышла из их пятого подъезда и направилась в ближайший магазин. Я дошла за ней туда, дождалась, пока она выйдет, и так же, на расстоянии, проводила обратно. Шла впритык до самого подъезда. А там меня ждала удача. У них не домофон, а допотопный кодовый замок. То есть один код для всего подъезда. Я подождала, пока она войдет. Потом еще походила рядом. Когда из подъезда вышла старушка с палочкой, обратилась к ней: – Извините, мне нужна ваша помощь. Я представитель органов опеки. Хожу по квартирам, рассказываю людям, какие новые льготы они могут получить. Например, по инвалидности. Потеряла бумажку с кодом вашего подъезда, не подскажете? Бабка радостно продиктовала код и потребовала от меня, чтобы я обязательно дождалась, когда она вернется, и пришла в ее квартиру сорок пять рассказать о льготах. Без вопросов. Конечно. Хорошо квартирным ворам с такой доверчивой публикой. Я, разумеется, знала номер квартиры Егора: еще в Варне посмотрела в его паспорте штамп регистрации. Но сейчас пока не готова нанести визит Светлане Ильиничне Кореневой. Приду к ней во всеоружии. И нужно точно узнать, когда у Егора длинная операция. Лучше без него. Я уже стараюсь избавлять его от неприятностей. Егор Вернулся домой в десять вечера. День прошел ужасно. Две тяжелейшие операции, последние силы и нервы отняли проблемы с оборудованием и препаратами. Легче оказалось плюнуть и съездить в одну частную дорогую аптеку и купить все, что нужно, для послеоперационных бесплатников. Они поступают к нам в таком состоянии, что если нет уверенности, что будут нужные лекарства в необходимом количестве, не имеет смысла делать операции. Что так, что иначе – человек умрет в муках. Плелся от машины и мечтал только о горячем чае с коньяком. И провал, полцарства за пять часов глубокого сна. Я не успел достать ключи от квартиры. Дверь распахнулась, на пороге стояла Света. У нее было такое белое, потрясенное, перевернутое лицо, что я подумал только об одном. Не просто о Лере, а о том, что с ней случилось самое страшное. – Лера?! – выдохнул я. – Нет, успокойся. Лера спит. Света пропустила меня в прихожую, захлопнула дверь и сказала: – Егор, это надолго и очень серьезно. Понимаю, как ты устал, но отложить не получится. Я вскипятила чай, приготовила тосты, сейчас налью тебе ванну. А потом… Увидишь сам. У меня мелькнула догадка. Потом внимательнее посмотрел на лицо жены – и догадка стала уверенностью. Так может выглядеть женщина только после большого человеческого унижения. От женского горя, с которым труднее всего справиться. Как хирург могу сказать, что последствия часто приводят на мой стол. Я помылся, поел, мы с женой перешли в гостиную. Света плотно закрыла дверь в коридор, перед этим убедившись, что Лера крепко спит в своей комнате. – Я сохранила видео и вывела на компьютер, – сказала она. – Тут не нужны вступления и комментарии. Я просто включила камеру, когда все началось. У нас в гостиной и детской установлены сильные видеокамеры. Мы давно их не включали: не было нужды. А понадобились они в такой ситуации. Когда Лере исполнилось три года, Света, по характеру очень активный, неравнодушный и общительный человек, занялась общественной, благотворительной и правозащитной деятельностью. Это все больше затягивало, требовало как минимум трех-четырех часов отсутствия. Бабушек у нас нет. Мы решили брать приходящих нянь по контракту – на определенное количество часов. Но перед этим начитались оба в интернете ужасов о жестоком обращении с детьми, довели себя до паники чудовищными видео «воспитания» нянями чужих младенцев. И нашли единственно возможное решение – скрытые камеры с массой современных функций. Видео сохраняется, передается на компьютер, на смартфон, пересылается в интернет. Вот такое кино жена и начала мне демонстрировать. Я курил и вжимал себя в кресло, сожалея лишь об одном: у меня не получится провалиться с креслом сквозь землю. На первых кадрах Света и Катя стоят в этой комнате, на лицах условное подобие улыбок. Катя представляется: – Меня зовут Екатерина. Я долго думала, Светлана, как вам представиться. Скажу просто и прямо. Я – женщина, которая любит вашего мужа больше всего на свете. А он так же сильно любит меня. Мы с ним близки, по-настоящему, по страстному желанию и духовному родству. Но вы же знаете порядочность Егора: ему очень тяжело признаться в этом вам, причинить боль. В результате он невыразимо страдает. И только мы вдвоем можем ему помочь. В принципе, речь именно об этом. Помочь Егору быть счастливым и не мучиться из-за вины. Скажу вам как женщина: меня бы очень угнетало, если бы мой муж, живя со мной, думал только о другой. Так безобразно, жестоко, лицемерно и по факту лживо начала Катя эту встречу, которая превратила мою жизнь в пепелище. Они сели в кресла. Какое-то время шла беседа двух малознакомых женщин, которые изо всех сил пытаются скрыть главное: жгучую неприязнь друг к другу. Их разговор, бессмысленный, бестолковый, безрезультатный, терзал меня, как лезвие ножа. Я уже хотел выключить запись, удалить видео, разбить камеру, все выбросить в мусорное ведро и забыть о катастрофе по имени Катя. Мысль о близости с существом, способным на такой поступок, приводила меня в содрогание. Но не успел. Тут-то и началось самое главное. Каких-то минут хватило, чтобы обе женщины утратили достоинство и человеческий облик. Я с недоумением и ужасом смотрел на их искаженные ненавистью лица, слышал грубые слова, ругательства, взаимные оскорбления. Они перешли на «ты», обе вскочили с мест, лица покрылись красными пятнами, в глазах дикая злоба. – Мой муж тебя уполномочил – так ему помогать? – начала сдавленным голосом Света, явно подавляя гнев. И тут же сорвалась почти на крик: – На свете не осталось бы ни одной семьи, если бы каждая шлюха имела наглость врываться в семейные дома, рассказывала басни о великой любви и обливала грязью чужих мужей. Мой муж – уважаемый человек, известный хирург, порядочный и чистоплотный мужчина. Не знаю, где и как он наткнулся на такую дешевку, как ты, но надежд не давал, это точно. Нечеловеческий визг Кати оглушил меня. – Шлюха?! Дешевка?! – вопила она. – Да ты на себя посмотри! Потасканная курица, домашняя наседка, иждивенка. Конечно, ты впилась всеми когтями в человека, который страшным трудом зарабатывает на твою никчемную жизнь. Как ты можешь его отпустить… Я смотрю на твой хищный нос крючком, на алчные когтистые пальцы и понимаю, что ты собираешься держать его, даже если будешь знать, что он умирает от любви к другой и отвращения к тебе. О, я знаю эту еврейскую хватку. Даже если бы не почитала о тебе, Светлана Медальсон, сразу бы поняла, что ты худший образец алчной еврейки. Такого потрясения, такого жгучего и бессильного гнева я еще не испытывал в жизни. Я спал с нацисткой, антисемиткой? Можно простить себя за случайную связь с хамкой, базарной торговкой. Но это! Как я мог не понять, не заметить? Как я вообще мог? Как что-то шевельнулось в душе и теле? Если бы это было не видео, если бы Катя стояла передо мной, я бы в первый раз в жизни ударил женщину. И окончательным, убийственным аккордом стал последний кадр видео. На пороге комнаты появилась Лера. Девочка смотрела на безобразную сцену, слушала страшные слова. Я видел расширенные, испуганные глаза моей девочки, ее дрожащие губы – мое сердце разлетелось в клочья. Нет повести печальнее Печальна не та повесть, в которой два любящих сердца прекращают биться в один миг. То идеальный финал роковой любви. Печально, когда два взрослых человека, заблудившиеся на короткое время в темных зарослях случайной страсти, выходят на открытое пространство не просто чужими людьми. Они выходят врагами. Егор, получив критическую порцию открытий, последовавших за его милой влюбленностью для вдохновения, но никак не для жизненных перемен, не бросился объясняться с Катей. Ему нужно было время, чтобы справиться с собой. То, что он испытывал, было ненавистью и отвращением. В таком состоянии нельзя вступать в контакт с женщиной, с которой недавно лежал в одной, пусть и чужой постели. Она не виновата в том, что заблуждалась относительно его чувств. Она даже не виновата в том, что такая. Никто не виноват в его слепоте и глупости. Приговор этим нелепым отношениям нужно вынести спокойно и решительно. А у него дрожали руки, колотилось сердце, мешала смотреть резь в глазах. Она появлялась, когда он вспоминал Леру на пороге комнаты, где разыгрывалась самая чудовищная сцена, которую он видел в своей жизни. А допустить, чтобы такое увидела девочка… Егор не прощал этого и Светлане. Она мать, должна была предвидеть, как-то обезопасить. Завалить шкафом эту проклятую дверь, вытолкать Катю, как только из ее рта полилась грязная брань, окаменеть и молчать самой. Но как он может ей предъявить претензии в такой ситуации. Он же предатель, преступник. А тот факт, что Лера получила этот страшный стресс, для Светы самый главный аргумент против него. Егор впервые за все время работы отменил операции на ближайшие три дня, сославшись на болезнь. Он провел эти дни с дочкой. Позвонил в ее школу, сказал, что у нее легкая простуда, которую они вылечат дома. Они много гуляли, ходили в кино, ели мороженое. О том, что произошло, Егор сказал дочери коротко: – В жизни случаются отвратительные, непристойные ситуации. Чаще всего они связаны со вздорными людьми. Это как стихийное бедствие, несчастный случай. Никто не может быть застрахован. Выход один: выбираться из последствий без потерь для себя. Забудь, детка, ту нелепую сцену. У нас все будет хорошо. Мне тоже очень не по себе, но все пройдет, как только я увижу, что ты улыбаешься. Нас всех спасают приоритеты в трудный час. Вот потому я провожу эти дни только с тобой. Лера опять улыбалась и, кажется, действительно избавлялась от неприятного воспоминания. Детская безмятежность и вера в сильного любящего папу были ей в помощь. Общение с ребенком растопило ожесточенность и ненависть в душе Егора. Катя стала для него просто нежелательным элементом, от которого нужно поскорее избавиться. Отвращение осталось, и это было гарантией того, что он покончит с ней навсегда. Через день он подъехал к ее дому, поставил машину в глухом переулке и позвонил: попросил выйти. Издалека увидел, как радостно она к нему бежит. Что ж: это уже известное и привычное обстоятельство. Эта женщина ничего не понимает. Из этого и следует исходить. Он сначала собирался поговорить с ней, сидя в машине. Но, увидев ее, понял, что не вынесет даже такой близости. Вышел, шагнул навстречу и сразу произнес: – Катя, я просто скажу. И не дам тебе возможности отвечать. Дело в том, что ты не слышишь и не понимаешь слов. Поэтому, когда я уеду, постарайся лишь усвоить доказанные и неизменные факты. Я не люблю тебя, никогда не любил и ничего о любви не говорил. Я пытался тебе объяснить, что между нами все кончено, еще в Варне, но выбирал слишком щадящие выражения. Ты такое не усваиваешь. Сейчас я приехал, чтобы сказать тебе по возможности доступно, без лишних слов. Мы больше никогда не увидимся, и держись как можно дальше от моей семьи. Это приказ. Катя издала то ли плач, то ли визг, лицо ее стало красным, потом побелело, из глаз брызнули слезы. Она вцепилась Егору в рукав: – Нет! Нет, ты так не думаешь. Это все она. Она тебе наговорила, она тебя испугала, настроила. Ты не можешь… – Я могу, – стряхнул он ее руку. – Ты мне отвратительна. Даже такой неадекватный человек, как ты, должен понять, что это все. Он оттолкнул ее, сел в машину, уезжал, как будто спасался от налетчика. Егора мучило чувство неудовлетворенности. Она, конечно, ничего не поняла, не то почувствовала. Он боялся, что это не конец. Не зря боялся. Они со Светланой очень старались вернуться к нормальной жизни. Они ни на секунду не могли забыть, что оказались в осаде. После двух дней непрерывной, круглосуточной телефонной бомбежки по мобильному Егора он внес контакт «Катя» в черный список. Согласился с предложением Светланы сменить номер домашнего телефона. На работу стал приезжать на час раньше, договорился с охранником, что будет ставить машину рядом с его будкой, в густых кустах. Просил звонить, если там кто-то появится. Выходил с черного хода. Перед этим уточнял у охранника, все ли спокойно. Дома молчаливая, по-прежнему ожесточенная жена меняла внутренние запоры на входной двери, установила видеозвонок с камерой и возможностью переслать сохраненное изображение в службу ноль два. Вся эта возня страшно ранила, мучила Егора. Это было доказательство, жестокое подтверждение его человеческой несостоятельности, мужской ущербности. Можно простить себе любую ошибку, но как жить с неспособностью справиться с последствиями? Он еще никогда не думал о себе так плохо. А надо было улыбаться дочери, разговаривать с ней, стоять по целым дням у операционного стола. Жил он в эти дни одной надеждой. Они пройдут по этому туннелю, Катя тоже переживет, изживет свои буйные страсти, устанет, успокоится. Все будет позади. Не забыто, но завалено тяжелыми плитами запрета. И почти получилось. Дней через десять он перестал получать уведомления о том, что на его телефон звонит контакт из черного списка. Домой к ним Катя приходила несколько раз, Света ей не открывала, и она уходила, оценив возможности новой видеокамеры. О литературном объединении Егор не мог вспоминать без содрогания. Даже стихи – любые – вызывали у него протест. О своих страшно вспомнить. Они всему причина. Да, они почти справились. Ключевое слово – почти. В этом почти невозможность нормальным людям оценить неукротимость и непредсказуемость поступков клинического психа, в какого окончательного превратилась Катя. Однажды, когда Егор вышел из операционной, его сочувственно придержал за локоть заведующий отделением и сказал: – Я уже отменил на сегодня все твои следующие операции. Не волнуйся, Егор. Соберись и поезжай домой. У тебя кое-что случилось. Я уже позвонил всем, кому нужно. Если что – звони. Подъеду. Дальше был страшный сон. Машины полиции и «Скорой» у подъезда, кровь на полу квартиры, белое лицо Леры, ее застывший взгляд. Светлану вынесли на носилках. Катю вывели в наручниках. Егор, наверное, оглох от потрясения и боли. Он ничего не слышал, только невероятные, нереальные кадры, как в чужом кино. Его о чем-то спрашивали, он не смог ответить ни на один вопрос. Подписал какие-то бумаги, и его, наконец, оставили в покое. Он посмотрел на разоренное, истребленное пространство, которое еще утром было домом для его семьи, и острая боль перехватила горло, поползла по груди, взяла в тиски сердце. Он не видел спасения. И подумал об охотничьем ружье, которое когда-то сдуру купил, собираясь приносить добычу своим девочкам, как настоящий кормилец. Да, это выход, потому что он не перенесет ни состоявшегося, ни грядущего горя, а масштабы позора и вовсе не совместимы с жизнью. Егор очнулся из-за отчаянного, тоскливого и безутешного плача, который доносился из детской. Бросился к Лере. Она лежала на кровати, даже платье ее было мокрым от слез. – Папа, – прокричала она. – Это я во всем виновата. Это я, папочка! А потом тяжело, заикаясь и всхлипывая, она рассказала, что случилось. Лера бежала домой из школы. За оградой двора ее остановила женщина, которую она даже не узнала. Катя была красиво и ярко одета, накрашена, улыбалась. Лере в голову не пришло, что перед ней то самое чудовище, которое скандалило у них две недели назад. Женщина сказала, что она из городского отдела образования и принесла для Леры документы на поездку в Париж по обмену учениками. Очень долго выбирали достойную кандидатуру, единогласно решили, что это будет Лера. Но времени на оформление осталось совсем мало. Поэтому она пришла домой. Документы должна заполнить мама. Только во время рассказа Лера вспомнила, что когда она нажимала на звонок, тетя из образования стояла в лестничном пролете на две ступеньки ниже. Мама не видела ее на площадке. Короче, Светлана открыла дверь. Катя ворвалась, оттолкнув Леру. Дальше Лера заходилась в рыданиях, не могла восстановить последовательность событий. Она помнит, как мама кричала: «Пошла вон. Я звоню в полицию». Света нажала вызов 02 на видеозвонке. Катя кричала еще громче. Лера запомнила слова: «Ты виновата, оклеветала, наговорила, запугала… Я тебя разоблачу, заткну, ты пожалеешь, что родилась на свет». В какой-то момент Света схватила со стола кухонный нож. Она пыталась испугать Катю. Но та вдруг захохотала, притянула к себе Леру и прикрылась ею. Кричала что-то совсем страшное. Светлана бросилась вырывать из ее рук Леру. Они тянули ее в разные стороны. Когда Катя разжала руки, Лера упала, Света отвернулась, чтобы ее поднять. И тут Катя ударила ее по голове мраморной разделочной доской. А когда Света поднялась с окровавленными волосами, Катя, уже в полном безумии, ударила ее ножом. К счастью, у них дома только тупые ножи. Рана оказалась неглубокой. Потом полиция, «Скорая», Егор, действующий на автомате, на дне отчаяния и страха, принимающий какие-то решения лишь потому, что на него все время смотрят огромные глаза Леры, в которых только вопросы. Глаза, перед которыми было стыдно за трусливую и жалкую мысль о спасительном охотничьем ружье, которое прекратит его эгоистичные муки.