– Ответы у меня, увы, далеко не на всё. Но в данном конкретном случае общая картина мне теперь более-менее понятна. – А вот мне до сих пор непонятно одно: по какой такой причине парень из приличной семьи поддался на уговоры малознакомого уголовника и пошел за ним паровозом? У Юрки ведь к тому времени работа была, карточка рабочая. Опять же сестру сумел отправить. Конечно, блокадная жизнь не сахар, но ведь и рывок – авантюра. Шансы выбраться из города были минимальными. Да и в случае благоприятного исхода потом тоже надо было где-то жить, что-то жрать. – А ты у него самого за это не поинтересовался? – Спрашивал, причем неоднократно. Но этот момент Юра старательно замалчивал. – Что ж, если тебе, Паша, до сих пор, как ты говоришь, интересно, пожалуй, я могу объяснить причину старательного замалчивания. – О как? Давай, удиви меня в очередной раз. – Юрий решился на побег с Гейкой после того, как совершил в Ленинграде убийство. – Да ладно? – оторопел теперь уже Яровой. – Не может быть! – Может, Паша. В этой жизни, как учит нас жизнь, может быть абсолютно всё. – Значит, все-таки провел меня? Вот стервец. А ведь я ему, Володя, поверил. Поверил, что нет на парне уголовки. А поверив, чем смог – помог. Да, дела… – Яровой потянулся за бутылкой. – Блин! Лучше бы и не спрашивал. Потому как чертовски обидно теперь. Да, и кого же он убил? – Меня, – невозмутимо ответил Кудрявцев. – Помянем? Ленинград, март 1942 года Тяжелый пистолет оттягивал карман, ударяя в бок при каждом шаге, но для Юрки это незнакомое доселе ощущение было только в плюс. Он шел, упиваясь недолгим статусом вооруженного человека, и выражение неподдельного восторга само собой обозначалось на его скуластом, обтянутом обветренной кожей лице. – И как ощущение? – Здорово. – Ствол – штука такая, – авторитетно, со знанием дела подтвердил Гейка. – Как первая баба. Разок попробуешь, потом ни в жисть не откажешься. – А что? У тебя уже… было? – Да сто раз. – Так уж и сто? – Может, чуть поменьше, конечно. Но все равно, до фига. Ты гляди, поаккуратнее с ним. Заряжен. – Ладно… Когда мальчишки добрались наконец до квартиры, Юрка завел окоченевшего Гейку в бабушкину комнату, усадил на кровать и запеленал словно маленького в несколько слоев одеял. С дровами были проблемы, но ради такого случая и на правах гостеприимного хозяина Юрка решил пожертвовать несколькими томами Брокгауза и Ефрона, отложенными на черный день. Из остававшихся в квартире книг эти были самые нажористые. – Сиди, отогревайся. А я книжки принесу, для растопки. – Чего? И печка будет? – Само собой. – О, поперли козыря! – Знаешь, на кого ты сейчас похож? – Знаю. На пингвина. У них тоже вечно хрен отмороженный. – Да нет, ты просто копия капусты. – Чего я? – Я говорю: сто одежек, и все без застежек. Юрка вышел в коридор и на ощупь двинулся в гостиную. Проходя мимо двери бывшей родительской спальни, он вдруг отчетливо услышал нечто похожее на слабый стон. От неожиданности Юрка вздрогнул и застыл на месте. Рука невольно сунулась в карман, где лежал пистолет, который он не успел вернуть Гейке. Стон повторился, теперь отчетливее. Юрка достал пистолет, тихонечко, на цыпочках, зашагнул в комнату и напряженно всмотрелся в темноту. На родительской кровати лежал военный. В шинели, сапогах и в армейской шапке с опущенными ушами. Негромкое его похрапывание снова прервалось неким подобием стона и снова столь же резко оборвалось. Видать, снилось человеку что-то нехорошее, недоброе. Стараясь не дышать, Юрка подошел ближе – и тотчас отпрянул назад, ибо на кровати лежал Кудрявцев. Это было так же невероятно, как если бы в своем доме Юрка застал спящего фашиста. Впрочем, сейчас и тот и другой для него по сути были равнозначны: что фашист Ганс, что чекист дядя Володя. Вспомнив о пистолете, Юрка поднял руку и прицелился. Мушка запрыгала, потерялась на черной шинели. – Просыпайся, гад! – приказал он срывающимся на фальцет голосом. – Я не хочу убивать тебя спящим. Кудрявцева подбросило на кровати, как от разрыва снаряда. Даром что спросонья, он опознал Юрку много быстрее. – Юрий? Ты?! Живой?! Э-э-э… Юра! Убери пистолет. Это тебе не игрушка, слышишь? – За отца, за маму, за бабушку, за деда Степана, – начал зачитывать приговор Юрка. – За всех, кто по твоей вине погиб, приговариваю тебя к высшей мере наказания. – Юра, подожди! Не дури, слышишь? Давай поговорим как мужчина с мужчи… В пустой квартире выстрел прозвучал оглушающе громко, а тяжелый пистолет дернулся, вырываясь из руки. Юрка стрелял первый раз в жизни, да еще и в живого человека, а потому не сразу уловил связь между выстрелом и тем, что произошло. Но нетрудно догадаться, что попасть в столь крупную мишень с нескольких метров смог бы и слепой. Страшась увидеть результаты рук своих, парень выскочил из спальни и, натыкаясь на стены, кинулся в комнату, к Гейке. А тот, ошарашенный невесть откуда раздавшимся выстрелом, неуклюже пытался выбраться из одеяльного кокона. – Алё! Кто стрелял? – Я. – Вот ведь придурок! А на кой? – Я. Убил. Человека, – отрешенно отозвался Юрка. После этих с трудом давшихся ему слов он опустился на пол и заревел. В свою очередь Гейка, скорее изумленно, нежели испуганно, уставился на приятеля: – Так, еще раз? Чего ты сейчас сказал? – Я убил человека, – размазывая слезы по щекам, всхлипывая, повторил Юрка. – Владимира Николаевича. – Зашибись. А кто такой Владимир Николаевич и откуда он здеся взялся? – Не знаю. Откуда. Просто спал. Он… он из госбезопасности. – ОТКУДА?! – Чекист. – Плева-а-ать в мои карие очи! – Гейка схватился за голову. – Ну всё: «Подъем!» – сказал котенок, когда его понесли топить. Да-а-а… Это я удачно в гости напросился. И за что ты его… шлепнул? – Вендетта, – глухо пояснил Юрка. – Че-его? – Слово такое. Кровную месть означает. – Обратно зашибца! Юрец, ты ж у нас вроде как русский, а не абрек какой? Даже у моих соплеменников этим делом давно никто не промышляет. А уж тем более… Это ж надо додуматься – чекиста мочкануть. Ты понимаешь, что это однозначно стенка?! – Понимаю. – Ну и дурак, коли понимаешь, – огрызнулся Гейка, слегка успокаиваясь. И то сказать: влетал он по жизни и не в такие ситуевины. Да, отправлять к праотцам гэбистов до сих пор не доводилось. Но того же немецкого диверсанта они с парнями завалили так, что любо-дорого. – Слышь, убивец! Волыну верни. Юрка молча протянул пистолет. Убедившись, что еще четыре патрона в загашнике имеются, Гейка окончательно взял себя в руки: – Да не реви ты как баба. Мочканул и мочканул, чего уж теперь. Пойду гляну. Как оно там у вас… сладилось. * * * Гейка отсутствовал минут пять. Когда он вернулся в комнату, подсвечивая себе дорогу фонариком, Юркина истерика почти прекратилась. Фонарик оказался не единственным трофеем: Гейка достал из карманов и вывалил на кровать две банки тушенки, полбуханки хлеба, нечто упакованное в газетный кулек и пачку махорки. Как бы демонстрируя: по-честному делить станем, я ничего не скрысил. – Юрец, зырь, сколько хавчика! – Ты что? В его вещах рылся?