– Ничего нового, – сказала мама. – Пока не нашелся. – А ты не знаешь, его ищут? – спросила Маринка. – Я имею в виду – официально. Он объявлен в розыск? – Н-не знаю, – смущенно ответила мама. – Я как-то не поняла... По-моему, об этом не говорили. – Митинговали? – поинтересовалась Маринка. Мама махнула рукой. – Как всегда. Говорят, на субботу-воскресенье намечено что-то грандиозное. – Так ведь запретили вроде... Мама снова махнула рукой. – И еще, мамочка, последнее... – сказала Маринка. – Я забыла спросить: кто-нибудь звонил? – Господи! – виновато воскликнула мама. – Как Ирка начала рассказывать, так сразу все из головы вон. Тебе, Ирочка, звонил человек с иностранным акцентом. Сказал, что перезвонит завтра или послезавтра. – Уж не Лендел ли? – предположила сестра. Я пожала плечами. – И еще звонил Левочка, – продолжала мама. – Хотел пригласить вас завтра на пикник. Я сказала, что вы позвоните утром. – А знаешь что, Ирка? – неожиданно вдохновилась сестра. – Поехали! По крайней мере, ящик до вечера смотреть не будем. Воздухом подышим. Поедем? – Поедем, – кивнула я. – Опять же Левочке радость... Левочка – константа нашей с Маринкой жизни, наш «одноколясочник», сын маминой ближайшей подруги. На вид – типичный хилый интеллигент из советской кинокомедии, по сути – явление на редкость многоплановое. Левочка всегда был круглым отличником, читал все, что попадалось под руку, и поражал взрослых обширными познаниями в самых разных областях. Носил очки и не любил заниматься спортом. С другой стороны, не было человека, более изобретательного по части разного рода проделок и хулиганств, в которых мы с огромным удовольствием принимали участие. Когда терпение взрослых иссякало и начиналось разбирательство, Левочка, не колеблясь, брал вину на себя. Несколько лет после того, как наш папочка отчалил, оставив маму с очаровательными близняшками, она снимала дачу вместе с Левочкиными родителями, и, видит бог, для нас это было совершенно замечательное время. Новые экономические времена застали Левочку сотрудником НИИ. И тут он в очередной раз поразил всех родственников и знакомых, как-то на удивление быстро сделавшись бизнесменом, причем очень и очень преуспевающим. Как у него все это получалось – не знаю. Полная загадка! Иногда мне приходило в голову, что он играет на несоответствии внешности и деловой хватки. «Акулы» видят перед собой хилого, неприспособленного юнца – и расслабляются, а тут он их – хвать! Впрочем, не знаю... Новый статус, конечно, сказался на внешних атрибутах его жизни: от роскошной иномарки до недвижимости; возможно, он изменился и внутренне, но, к счастью, незаметно для нас. С нами он был прежним Левочкой – очкастым, субтильным, немного нелепым Левочкой, много лет безнадежно влюбленным в Маринку. Идея пикника с Левочкой меня вполне устраивала. Это означало, что нас отвезут в красивое место, уложат на травку, накормят и напоят, не дав при этом ударить пальцем о палец. Левочка все сделает сам. Среди прочих его достоинств имелось и это: он умел жарить шашлыки и вообще – готовить. По этому поводу я не раз заявляла Маринке, что она дура и счастья своего не понимает. С чем она неизменно соглашалась и беспомощно разводила руками. Левочка часто звал нас куда-нибудь, а мы далеко не всегда соглашались, предпочитая другие компании. Он обижался, но ненадолго, а потом неизменно звонил и снова куда-нибудь звал. На этот раз его приглашение оказалось очень кстати. Если где и можно было надеяться хоть немного отвлечься – так это на пикнике с Левочкой. Ну не отвлечься – отвлечься мне вряд ли удалось бы, – так хоть чуть-чуть расслабиться. Я была уверена, что после всех этих цыган и Потемкиных меня ожидает очередная бессонная ночь. Но мамины капли, к счастью, начинали действовать. Я вяло пробормотала: «Спокойной ночи, разбуди меня не очень поздно», – и побрела к себе в комнату. Мне приснился совершенно идиотский сон. Костя водил по улицам большого, лохматого медведя с кольцом в носу. Но в то же время он сам и был этот медведь... Мы собирались уезжать, но было непонятно, пустят ли медведя в самолет. «Кроме того, – говорила я, если ты – это медведь, то без тебя с медведем я ни за что не поеду». Глава 13 Утром я проснулась оттого, что Маринка вошла в комнату и села в кресло. Она вошла и села совершенно бесшумно, но я все-таки почувствовала, что в комнате кто-то есть, – и проснулась. – Привет, – тихо сказала она, увидев, что я открыла глаза. – Слушай, – спросила я, со сна плохо соображая, что к чему, – медведь-оборотень – это из Мериме? – Не только, – сказала Маринка. – Это много у кого есть. И у Мериме тоже. А что? – Ничего, – я помотала головой, пытаясь разогнать сонную одурь. – Сон дурацкий приснился. – Ясно, – кивнула сестра. – Знаешь что, Иришка, ты давай вставай. Я позвонила Левке, он скоро приедет, а мне еще нужно тебе кое-что показать. – Плохое? – насторожилась я. – Н-не знаю... скорее чудное, – неуверенно проговорила она. – Вставай, пойдем кофе пить. Я вскочила с кровати и отправилась в ванную. В зеркале была все та же неутешительная картина: взъерошенное, перепуганное существо с синевой под глазами. «Наплевать! – подумала я. – Левочка переживет. Даже краситься сегодня не буду. А когда вся эта история кончится – если она, конечно, когда-нибудь кончится, – тогда приведу себя в порядок. Постараюсь, по крайней мере». Щетка для волос куда-то запропастилась. Пришлось взять расческу, которая в моей гриве немедленно сломалась. Я вышла на кухню, неся в руке две половинки, и с ходу налетела на сестру: – Это ты взяла мою щетку? – Погоди ты со своей щеткой, – отмахнулась сестра. – Ничего я не брала. Лучше садись и смотри. С этими словами она выложила передо мной хорошо знакомый мне листок с Никитиным письмом Люське. Я машинально отхлебнула кофе и вопросительно посмотрела на нее. – Прочесть еще раз? Но я вроде бы все помню... Письма, угрозы, странные типы... – А ты смотри внимательно, – посоветовала сестра. – Ничего не кажется странным? – То есть как – не кажется? – искренне изумилась я. – Да здесь что ни слово, то странность! Мы же об этом уже говорили... – Я про форму говорю – понимаешь? – про форму, а не про содержание. – И что ты про нее говоришь? – недоумевала я. – А то, – торжественно объявила сестра, подняв указательный палец, – что это письмо писал не один человек. – То есть как?! От неожиданности у меня дрогнула рука, и на столе образовалась большая кофейная лужа. Сестра удовлетворенно кивнула, взяла тряпку и стала вытирать стол. – А вот слушай. Ты помнишь, что такое транслитерация? – Ясное дело, помню, – удивилась я. – Что за дурацкий вопрос? Слова из одного языка передаются на письме буквами из другого. – Помнишь, у нас в университете был профессор, помешанный на проблемах транслитерации? Как же его? Ну да, Вознесенский... Помнишь, он все время доказывал, что все транслитерируют как попало, без всякого смысла и логики? – Помню, конечно, – кивнула я, все еще не догадываясь, к чему она клонит. – Он еще сам придумал какую-то непротиворечивую систему и все пытался нас обучить. Отличная была система, совсем непротиворечивая, только прочесть было ничего невозможно... Да к чему ты это? – Слушай. Итак: русские буквы, как ты понимаешь, можно передавать латиницей по-разному. Одному нравится один способ, другому – другой. Опыт показывает, что человек чаще всего передает одну и ту же букву одним и тем же способом. Во всяком случае, способ передачи, как правило, не меняется в рамках одного письма. Маринка сама говорила, как лектор с кафедры. Лекция, впрочем, обещала быть жутко интересной. Такой интересной, что не оторваться... – Постой, Мариша, – робко возразила я, все еще не заглядывая в листок, – почему ты так говоришь? Я, например, запросто могу где-то вместо «е» написать «je», а где-то – просто «е». Ну и так далее... – Верно, – кивнула сестра. – Все, что я говорю, совершенно ненаучно. И все-таки... Есть такие буквы, которые человек пишет всегда одинаково. Ну не всегда, но с большой вероятностью. Например «ц». Как ты передаешь «ц»? – Как латинское «с», – ответила я. – Ну вот, а многие пишут «ts», – сказала Маринка. – А кое-кто – «z», это из немецкого. Потом – «х». Пишут и «h», и «kh». И так далее. Ну вот, а теперь загляни в листок. Я послушно взяла письмо в руки. Вот как оно выглядело: «Privet, dorogaja sestriza! Znaju, znaju, ja svinja, ne pisal tebe tysjatschu let. Ne serdis’! V etih pis’mah tolku malo, vot povidat’sja by – eto drugoje delo! Kak vy tarn zhivjote? Ja rad, tschto Charle sobirajetsja v avguste v Moskvu. Tschego by vam ne prijehat’ vsem vmeste? Ja dumal zajehat’ k vam vo vremja gastrolej, uvy – ne vyhodit, grafik slischkom plotnyj. Mozhet byt’, zajedu srazu posle – dolzhen zhe ja poobschat’sja s plemjannikami! U menja vsjo neprosto. Posledneje vremja za mnoj po pjatam khodjat strannyje tipy, ja poluchaju pis’ma s ugrozami. Im nuzhno, chtoby ja perestal pet’ ili, po krajnej mere, ubral iz pesen vsjo russkoje. Za nimi stoit real’naja, strashnaja sila. No ty ne volnujsja, my tozhe ne lykom shity – kak-nibud’ razberjomsja! Tseluju tebja, privet Charle i plemjannikam. Brat». После Маринкиной лекции несоответствие настолько бросалось в глаза, что невозможно было понять, как это ни я, ни Люська не обратили на него внимания. Конечно, после того, как тебе все разжуют и положат в рот, остается только удивляться... Но Маринка-то, Маринка!.. Холмсовские задатки – налицо! Никита транслитерировал своеобразно. Тут была смесь более или менее общепринятых обозначений, идущих из латыни и английского, и явных реликтов изучения немецкого языка. Немецкий мы все учили в школе, а после школы Никита иностранными языками не занимался. Письмо начиналось со слов: «Привет, дорогая сестрица!», а кончалось так: «Целую тебя, привет Шарлю и племянникам. Брат». Это я прекрасно помнила и без бумажки. Я вообще помнила этот несчастный e-mail почти наизусть. Но кое-что в этих фразах – приветственной и прощальной – прошло мимо моего внимания. В слове «сестрица» буква «ц» выглядела как «z»; для человека, учившего в своей жизни только немецкий, это было совершенно нормально. А вот в слове «целую» буква «ц» выглядела совсем по-другому – как «ts». Буква «х» превращалась ближе к концу из «h» в «kh», «ш» из немецкого «sch» – в английское «sh», «ч» из «tsch» (опять-таки немецкого) – в «ch». При желании наверняка можно было найти еще ряд чудесных превращений, но мне вполне хватило и этих. – Что скажешь? – нетерпеливо спросила сестра. – Все верно, – сказала я. – Ты гений. Но я все равно ничего не понимаю. И потом, послушай... Ведь это, наверно, не доказательство? – Не доказательство для кого? – Для суда, например... – неуверенно пробормотала я. – Окстись, Ирка, какой суд! – воскликнула сестра. – Нам бы самим разобраться! Я спрашиваю: для тебя это убедительно? – Для меня – вполне. Хотя бы потому, что я сама всегда пишу одинаково. – Конечно, бывает всякое, – задумчиво сказала сестра. – И все-таки очень похоже, что это письмо начал один человек, а закончил другой... И я, кажется, даже догадываюсь, где проходит граница. – Погоди, но как же?.. – начала я, чувствуя, как мороз пробирает по коже. – Он сказал: надо дописать... Тут я застыла, бессмысленно уставившись в пространство. – Давай-давай, Ирочка! – понукала Маринка. – Я понимаю, как тебе неприятно, но что поделаешь... Обязательно нужно вспомнить, что именно он сказал. И как можно точнее. Пожалуйста, постарайся. – Постараюсь, – сказала я. – Хотя, чего мне особенно стараться? Я, кажется, и так помню... Он сказал: сейчас выйду из ванной и допишу письмо Люське, начал еще вчера, а закончить – так и не закончил. Сказал: нехорошо, я ей уже два месяца не писал. В этом духе... Постой, Маринка, что же получается?.. Он поговорил со мной, положил трубку, пошел к компьютеру и...