– А ты сделай так, чтобы не вызвало! Операцию организуй или в дозор их пошли. Придумай что-нибудь. Жду завтра с конкретными предложениями. – Есть! – Товарища Климентия ко мне. – Разрешите? – Проходи. Товарищ Климентий замер посреди кабинета, вытянувшись, как сурок подле норки. Потому что – рыльце в пушку. Берия встал, прошёлся вокруг него, внимательно всматриваясь в лицо. Остановился напротив, спросил, притворно улыбаясь: – Слушай, что там творится на границах – какие-то грабежи сберкасс, бои, погибшие бойцы. Что такое? Или я что-то перепутал? – Никак нет! В западных областях, особенно вблизи границ, в последнее время замечена резкая активизация бандформирований. – Какая активизация, мы покончили с ними еще год назад! – притворно всплеснул руками товарищ Берия. – Что происходит? Советский народ строит социализм, восстанавливает разрушенное войной народное хозяйство, а здесь какие-то бандиты! Кто такие, откуда? – Банда «Оборотня». – Какого такого «Оборотня»? Развели нечистую силу, хоть крестись! Подготовьте мне доклад с цифрами. Что-то неблагополучно в ведомстве товарища Игнатьева – столько жертв! Вот, – бросил на стол какой-то листок. – Только во время последней операции… сорок семь трупов. Там что, война? Сталинград? И этот… «Оборотень». Почему его не могут взять? Пятьдесят тысяч работников МГБ и милиции не могут выловить одного какого-то негодяя. Что это? Необходимо самым тщательным образом проанализировать работу МГБ и лично товарища Игнатьева. Когда я руководил Государственной безопасностью, такого не было! Что это – разгильдяйство, попустительство или что-то хуже? Надеюсь, вы понимаете поставленную задачу? – Так точно, – кивнул товарищ Климентий. – Я понял. Потому что понял. Понял больше, чем услышал. Чем-то не угодил всесильному Берии министр МГБ. И значит, надо расстараться, подобрать фактики, подогнать цифры, сместить акценты, чтобы создать угодную «Хозяину» картинку. И тогда, не исключено, Игнатьев оставит свой кабинет и поедет трудиться куда-нибудь за полярный круг начальником поселковой милиции или кумом в лагерь. А может того хуже, будет объявлен врагом народа и английским шпионом. В Кремле какие только чудеса ни случаются. – Идите… Дверь закрылась. Которая – в приёмную. Но открылась другая, которая вела в зону отдыха и в малый кабинет Берии, куда никто доступа не имел. Лаврентий Павлович прошёл к дальней стене, открыл шкаф и затем сейф. От которого ключи были только у него. В сейфе в два рядочка стояли папки – обычные, серые, без привычных грифов и служебных пометок. Просто папки. Лаврентий Павлович вытащил одну из них, сел за небольшой рабочий стол и открыл первую страницу. На которой было фото. Фото министра Государственной безопасности Игнатьева в гражданском еще пиджачке, тех времён, когда он ходил в первых секретарях Бурят-Монгольской АССР. А дальше были подшитые к делу листки – много листков, где кто-то докладывал про злоупотребления тогда еще начинающего партработника Семёна Игнатьева, про моральное разложение, про нехорошие разговоры за хмельным столом, про уклоны вправо-влево от линии партии. Много чего интересного было. Но этого «много» было мало. Потому, что Игнатьев не сам по себе, а высоких покровителей имеет, в том числе Хруща – какая-то у них там дружба непонятная. Сам по себе Игнатьев никакой – министр МГБ из него, как из дерьма противотанковый снаряд, что пока всех устраивает. А дальше? А дальше неизвестно, как дело обернётся и лучше иметь на него компромат, чтобы в нужный момент вытащить его и потянуть, и размотать. Глядишь, и сподвижников зацепишь… И «если мелкие шалости» могут министру проститься – с кем не бывает, – то развал работы государственной безопасности вряд ли. Тем более такие вопиющие провалы на Западе! И если всё это как следует раздуть… Вот такой хоровод образовался из «беглых зэков», «Оборотня», министра МГБ и его покровителей. И полной картины не видит никто – только свои малые фрагментики, из которых целого не сложишь. Всей информацией владеет только он – Лаврентий Павлович. А остальные… Раздался звонок. Не просто, а «вертушки». Товарищ Берия быстро подошёл, снял трубку. – Да! Слушаю! – Здорово, Лаврентий, это Никита. Ты сегодня к «Хозяину» на Ближнюю дачу едешь? – Конечно, еду, дорогой! Зачем спрашивать? Всё, как договаривались. – Тогда мы ждём… Лаврентий Павлович захлопнул папочку, закрыл папочку в сейфе и закрыл комнату, где стоял его сейф, на ключ… Чтобы скоро туда вернуться. Обязательно вернуться… * * * – Выходи строиться! – Куда? – На кудыкину гору киселя хлебать! А ну, живей! Тридцать человек, тридцать зэков выстроились на плацу. Остальные остались в бараках, их черед еще не наступил. – Равняйсь! Разобрались привычно, выровняв мысочки. Десять, пятнадцать, а кто и двадцать лет вот так, строем и в строю – пять лет на войне, а после по зонам. В ногу, шеренгой по трое-четверо – на общие, в столовую, в баню, в барак. Привыкли. Без строя зэк, как голый на площади. Стоят зэки, ждут чего-то – чего сами не знают. Жизнь их сплошное ожидание – амнистии, нового срока, вызова к куму… Чего гадать – всё равно не угадаешь! Может, вот теперь им объявят, что в честь очередной годовщины их распускают по домам, а может, зачитают приговор, который – в двадцать четыре часа и до вечера еще прислонят к стене барака. Стой зэк и не гадай, не рви душу пустыми надеждами, не пугай себя привычными страшилками. Не верь, не бойся… – А ну, подберись! От штаба командиры идут – «Абвер», «Партизан», «Кавторанг»… И гражданский с ними. Встали перед фронтом. Вперёд «Абвер» вышел. – Слушать сюда! За последнюю… – на мгновение запнулся, но нашёл слово, – боевую операцию всем, всему личному составу, от лица командования объявляю благодарность… Странные, непривычные уху зэка словечки, не зоновские: «боевая операция», «личный состав», «от лица командования»… – армейские обороты, как на фронте. – Особо хочу отметить… И далее список, не фамилий, нет – кличек, которые больше собакам подходят, чем людям. Значит, всё-таки не армия, все-таки Зона. – Спасибо всем! На три дня все занятия и внутрилагерные работы отменяются – отдыхаем. Сегодня получите усиленный паёк и… по двести граммов «фронтовых» на рыло. Заслужили. Строй оживлённо загудел. – Но прежде… На чём праздник и кончился! Из штаба вывели группу людей. Небольшую – пять человек под конвоем автоматчиков. Так это ж… – Признаете? Зэки глаза таращат – как не узнать, когда они с ними в одном бараке на соседних нарах и на общих работах и в лесах вместе… Ох, не к добру их теперь сюда привели. Стоит «Абвер», вокруг глазами поводит, в лица всматриваясь. – Что-то надо объяснять? Что тут объяснять, и так всё понятно. Но «Абвер» объясняет: – Вот эти двое, как туго стало, к «Оборотню» подались, вас, своих товарищей на произвол судьбы бросив. Как это называется? Как на фронте называлось, когда бойцы без приказа оставляли своё подразделение, взвод свой или роту? И что с такими… делали? Молчание, хмурые взгляды… Известно, что делали – особистам в лапы передавали, а те ускоренным порядком, по законам военного времени пулю в затылок перед строем. А бывало, и до трибунала дело не доводили… – Теперь эти трое… Эти просто ссучились, расстрела испугавшись… Было такое? Было… – Что их на зоне ждёт, коли честные зэки прознают, что они «краснопёрым» в услужение пошли? – На перо поставят. Блатные. Или свои. Нет им прощения. – Верно. Не жить им на зоне, потому, как суки они. И что теперь с ними делать? Мрачен строй. Мрачны «отказники». Так всё странно повернулось – из-под смерти вывернуться хотели, из-под стволов расстрельной команды, а теперь здесь стоят. – Сам принимать решение не стану – пусть каждый скажет. Ты… Чего предатели и суки заслуживают? Ну… Говори! А что тут сказать можно? Только одно… – Смерти. – Ты! Молчит зэк. Приятель его там, среди обречённых стоит, земляк – деревни рядом… Но только толкают его в бок зэки. – Смерть сукам. Нет им прощения. – Ты… Стоит поодаль Пётр Семёнович, усмехается еле заметно. Он всё это придумал, так придумал, что некуда теперь зэкам деваться – не могут они на сторону сук встать – прознают о том на зоне, блатные или свои же мужики жизни лишат, или того хуже – к параше определят, что для нормального заключённого смерти страшнее. – Приговорить их.