Часть 7 из 11 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
28. В Северном полушарии одеваться не по погоде, а сообразно времени года.
29. В Южном полушарии украшать ветви елочки ватой, символизирующей снег, даже если зима не имеет никакого отношения к рождению Христа.
30. Становясь старше, ощущать себя хранителем всей мировой мудрости, даже если ему не доведется прожить столько, сколько необходимо, чтобы убедиться в своей ошибке.
31. Посещать благотворительные чаепития, полагая, что этого совершенно достаточно, чтобы покончить с социальным неравенством.
32. Есть три раза в день, независимо от того, хочется или нет.
33. Свято веровать, что другие люди превосходят его во всем – они красивей, умней, богаче, сильнее. И что пытаться раздвинуть собственные границы очень рискованно: лучше уж вообще ничего не делать.
34. Использовать автомобиль как сокрушительное оружие, делающее неуязвимым.
35. Изрыгать брань по адресу других водителей.
36. Считать, что если твой сын что-то делает неправильно – это результат того, что он попал в «дурную компанию».
37. Сочетаться браком с тем/той, кто может предложить завидное положение в обществе. Любовь подождет.
38. Всегда говорить: «Я пробовал», даже если и не попытался.
39. Оставить все самое интересное в жизни на потом, когда для этого уже не будет сил.
40. Не впасть в депрессию от ежедневного многочасового бдения у телевизора.
41. Твердо верить, что все добытое и завоеванное принадлежит ему навеки.
42. Считать, что женщины не любят футбол, а мужчины – готовить и наряжаться.
43. Во всем всегда винить правительство.
44. Быть непреложно убежденным в том, что доброта, отзывчивость, уважительное отношение к другим будут этими другими истолкованы как слабость, уязвимость и возможность легко им манипулировать.
45. А также – в том, что напористая грубость в общении с другими людьми воспринимается как черта сильной личности.
46. Бояться фиброскопии (если ты мужчина) и родов (если – женщина).
– Тебе бы стоило снять фильм об этом… – засмеялся один из «друзей».
«Еще один фильм. Они не умеют думать ни о чем другом. Не знают, что я делаю, хотя не расстаются со мной ни на минуту. Я ведь не снимаю фильмов».
Работа над фильмом начинается с того, что некто, именуемый продюсером, прочел какую-то книгу или проникся блестящей идеей за время поездки по автостраде Лос-Анджелеса, похожего на один огромный пригород. И вот в одиночестве, в машине он придумывает, как воплотить эту идею на экране.
Прежде всего он узнает, можно ли приобрести права на экранизацию книги. Если нельзя, то отправляется искать в качестве исходного материала что-нибудь другое – в конце концов только в Соединенных Штатах ежегодно выходит 60 тысяч новых книг. Если же можно, то звонит автору и предлагает ему продать права на экранизацию за весьма скромную сумму. Предложение это, как правило, принимается, потому что попасть на фабрику грез мечтают не только актеры и актрисы: каждому автору льстит, когда написанные им слова превращаются в образы.
Договариваются пообедать вместе. Продюсер говорит, что «книга – настоящий шедевр и просто просится на экран», автор же ее – «гений, который заслуживает славы». Писатель сообщает, что работал над романом пять лет, и изъявляет желание принять участие в работе над сценарием. «А сто?ит ли, здесь ведь своя специфика, – слышит он в ответ. – Но я вам обещаю – результатом останетесь довольны».
Затем произносится фраза: «Мы бережно сохраним дух вашей книги». Причем обоим собеседникам известно, что это – ложь, причем полнейшая и бесстыдная.
Писатель думает, что на этот раз он примет предложенные ему условия, обещая самому себе, что уж в следующий – проявит твердость и неуступчивость. И соглашается. Продюсер рассказывает, что в будущем фильме в главных ролях снимутся такие-то и такие-то звезды, – и это тоже ложь, которая, однако, повторяется каждый раз, когда надо кого-нибудь улестить. Он покупает так называемый «опцион», а иными словами – платит десять тысяч долларов за то, чтобы права оставались за ним в течение трех лет. А что потом? «А потом мы заплатим в десять раз больше, и вы получите двадцать процентов прибыли от проката». На этом деловая часть разговора завершается, ибо писатель уверовал, что заработает колоссальные деньги.
А вот спроси он кого-нибудь из понимающих людей, то узнал бы, что волшебники из голливудских бухгалтерий умеют сделать так, чтобы баланс фильма никогда не был положительным.
Обед завершается тем, что продюсер достает многостраничный контракт и спрашивает, можно ли подписать – с тем чтобы студия была уверена, что товар у нее в руках. Писатель, косясь одним глазом на процент (несуществующий), а другим – на собственное имя, красующееся на афишах кинотеатров (этого тоже не будет, ибо в самом лучшем случае довольствоваться придется титром «…по мотивам романа такого-то…»), не долго думая, подписывает.
Суета сует – все суета, и нет ничего нового под солнцем, как заметил Екклезиаст, сын Давидов, больше трех тысяч лет назад.
Продюсер принимается обивать пороги студий. У него уже есть какое-никакое имя, так что двери перед ним открываются, но это вовсе не значит, что его предложение примут. В случае отказа он даже не даст себе труда снова пригласить писателя на обед, просто пришлет ему письмо примерно такого содержания: «Несмотря на все усилия, киноиндустрия еще не может оценить благодарный материал, а потому я вынужден возвратить контракт» (сам-то он его, разумеется, не подписал).
Если же предложение принято, продюсер отправляется к тому, кто стоит на самой нижней ступеньке этой иерархии и соответственно меньше всех получает, – к сценаристу. К тому, кто целыми днями, неделями, месяцами создает оригинальные сценарии или мастерит экранизации, адаптируя книгу для экрана. Наработки отсылаются продюсеру (а вовсе не писателю), и тот, как правило, с ходу бракует первые варианты, будучи уверен, что сценарист может сочинить получше. Еще сколько-то недель юное дарование или матерый профессионал (середины здесь нет) не спит ночами, поддерживая вдохновение литрами кофе и переписывая по несколько раз каждый эпизод, который продюсер отвергает или перекраивает до неузнаваемости, вызывая у сценариста законный вопрос: «Если он так хорошо все понимает, почему сам не пишет?» Однако в эту минуту сценарист вспоминает о своей зарплате и без долгих уговоров возвращается за компьютер.
И вот наконец текст почти готов: теперь продюсер просит убрать кое-какие политические намеки, которые могут вызвать раздражение у консервативно настроенных зрителей, и прибавить поцелуев, потому что это нравится женской аудитории. И чтобы у истории были начало, середина, конец, и был герой, способный всех довести до слез своими жертвенностью и самоотречением. И чтобы кто-нибудь в начале потерял любимого, а в финале – вновь обрел. В конце концов почти все сценарии сводятся к следующей незамысловатой линии:
Мужчина любит женщину. Мужчина теряет женщину. Мужчина находит женщину.
Девяносто процентов фильмов – суть вариации на эту самую тему.
А в тех, которые не подпадают под это правило, в качестве компенсации должно быть очень много драк, погонь, стрельбы и спецэффектов, чтобы порадовать публику. Формула, гарантирующая успех, давно выведена и тысячекратно проверена, так что рисковать не следует: от добра добра не ищут.
И куда же теперь, вооруженный сценарием, который он счел вполне сносно написанным, отправляется продюсер?
На поиски студии, способной профинансировать проект. Однако на студии – длинная очередь фильмов, предназначенных для демонстрации в пустеющих с каждым днем залах кинотеатров. И продюсера просят либо подождать немножко, либо найти независимого дистрибьютера, но сначала подписать очередной гигантский контракт (где предусмотрены эксклюзивные права даже в случае проката за пределами планеты Земля), беря на себя ответственность за выделенные и потраченные деньги.
И вот в эту-то минуту на сцену выходит человек, подобный Джавицу Уайлду. Независимый дистрибьютер, которого не узнают на улице, но зато в мире кино знают все. Тот, кто не открывал тему, не редактировал сценарий, не вложил в проект ни единого цента.
Джавиц Уайлд – посредник. Он – дистрибьютер.
Продюсера он принимает в своем маленьком офисе (то обстоятельство, что у него – личный самолет, дом с бассейном, приглашения на все более или менее значительные события, происходящие в мире, ничего не значит: все это служит исключительно для собственного комфорта) и не предлагает ему даже стакана минеральной воды. Он забирает диск и увозит его домой. Читает минут пять. Если уж очень понравится – дойдет до конца, но на это – один шанс из ста. В данном случае он тратит десять центов на телефонный звонок продюсеру: «Я жду вас такого-то числа в таком-то часу».
«Ладно, подпишем договор, – говорит он, будто делая большое одолжение. – Я возьмусь».
Продюсер пытается вступить в переговоры. Он желает знать, в скольких странах будет прокатываться картина, на скольких площадках и на каких условиях. Вопросы абсолютно бессмысленные, ибо ответ он знает наперед: «Это будет зависеть от итогов первых фокус-групп». Фильм показывают представителям разных социальных слоев и сословий, отобранным специалистами. Другие специалисты анализируют результаты. Если они положительные, будут потрачены еще 10 центов на звонок, и на следующий день Джавиц Уайлд встретит продюсера с тремя экземплярами пухлого договора. Продюсер попросит дать ему сколько-нибудь времени, чтобы с договором мог ознакомиться его адвокат. Джавиц скажет, что ничего не имеет против, но беда в том, что он закрывает сезон и не может гарантировать, что по возвращении не будет занят другим фильмом.
И продюсер прочитывает лишь тот параграф, где оговорено его вознаграждение. Сумма его удовлетворяет, он подписывает контракт. Ибо не хочет упускать такой шанс.
Со дня достопамятного обеда с автором романа прошло уже так много лет, что ему невдомек: он сам сейчас находится в точно такой же ситуации.
И как тут в очередной раз не вспомнить слова из Екклезиаста, сказанные больше трех тысяч лет назад: «Суета сует и всяческая суета, и нет ничего нового под солнцем».
И вот теперь, оглядывая толпу людей, собравшихся под белым полотном навеса, Джавиц Уайлд в очередной раз спрашивает себя, что он здесь делает. Он контролирует более пятисот кинозалов в США и с еще пятью тысячами других по всему миру заключил эксклюзивные договоры, в соответствии с которыми у него обязаны покупать все, что он предлагает, даже если фильм не будет иметь успеха. Они знают, что прибыль от одного блокбастера с лихвой компенсирует затраты на прокат пяти обычных картин. Владельцы кинотеатров зависят от Джавица Уайлда, великого независимого дистрибьютера, сумевшего вступить в единоборство с крупными киностудиями-монополистами и победить в нем.
Его никогда не спрашивали, как ему удалось совершить этот подвиг: вопрос уже не имеет никакого значения, поскольку он предлагает соотношение «один триумф – пять провалов» (у студий – один к девяти).
Лишь он один знает, чему обязан своим успехом. И по этой самой причине нигде не появляется без двоих неразлучных спутников, которые в эту минуту отвечают на звонки, назначают встречи, принимают приглашения. Оба они – относительно нормального телосложения (совсем не те гориллы, что стоят у входа), но люди в высшей степени умелые: прошли специальную подготовку в Израиле, служили в Уганде, Аргентине, Панаме. Покуда один занят телефоном, другой беспрестанно шарит взглядом по залу, примечая любое перемещение, каждое резкое движение, всякое новое лицо. Подобно синхронным переводчикам или сотрудникам службы безопасности аэропорта, они раз в четверть часа меняются ролями, ибо неусыпная бдительность требует перерыва.
Так что же все-таки он делает на этом приеме? Давно уже можно было бы уйти в отель и попытаться уснуть; он устал от льстивых слов и приветствий, ему невмоготу ежеминутно выдавливать из себя улыбку, повторяя: «Нет-нет, не надо визитку, я ее обязательно потеряю». А особо настырных отсылать к одной из своих секретарш, живущей в роскошном отеле на Круазетт, обязанной бодрствовать и снимать трубку непрерывно звонящего телефона, отвечать на электронные письма, приходящие со всего света вместе с рекламой средств для чудодейственного увеличения пениса, получения множественных оргазмов и прочим спамом, против которого бессильны самые совершенные фильтры. В зависимости от того, какой знак подаст ему Джавиц, кто-нибудь из «друзей» либо сообщает адрес и телефон секретарши, либо говорит, что сейчас у него нет с собой ее визитных карточек.
Так зачем же он сидит здесь? В Лос-Анджелесе в это время он ложится спать, вернувшись далеко за полночь с очередной вечеринки. Джавиц Уайлд знает ответ, но этот ответ его не устраивает. А дело в том, что он боится остаться один. И завидует человеку, пришедшему сюда одним из первых и потягивающему сейчас свой безалкогольный коктейль. Взгляд его устремлен в никуда, он расслаблен и даже не думает напускать на себя важность или принимать озабоченно-деловой вид. Джавиц решает пригласить его за свой столик и чем-нибудь угостить. В этот миг он замечает, что того уже нет на прежнем месте.
И одновременно ощущает легкий укол в спину.
«Комары. Вот потому я терпеть не могу праздники на открытом воздухе».
Потерев укушенное место, он вдруг извлекает оттуда маленькую булавочку. Что за дурацкие шутки! Оглядывается и метрах в двух от себя видит чернокожего – судя по прическе, с Ямайки, хохочущего в толпе гостей, которые глядят на него с вожделением и почтением.
Джавиц слишком утомлен, чтобы поддаваться на провокацию. Пусть этот негр считает, что очень смешно пошутил – чем еще ему производить впечатление на окружающих?!
– Идиот.
«Друзья» мгновенно реагируют на внезапную смену позы – не зря же они наняты оберегать его за четыреста тридцать пять долларов в день. Один сует руку за пазуху, где под мышкой в плечевой кобуре висит автоматический пистолет, незаметный под пиджаком. Второй поднимается с места и проворным, хоть и не резким движением (дело все же происходит на празднике) оказывается между хозяином и этим чернокожим.
– Да ничего страшного, – говорит Джавиц. – Глупая шутка.
И показывает булавку.
Двое этих олухов натасканы и обучены отбивать атаки, защищать своего подопечного от ножа и ствола, от внезапной агрессии и угрозы. В гостинице они всегда первыми входят в его номер, проверяя, все ли там чисто. Они умеют определять, нет ли в кармане у того или иного человека пистолета (во многих странах мира ходить с оружием – в порядке вещей), и не спустят с него глаз, пока не убедятся, что тот не представляет опасности. Когда Джавиц садится в лифт, они стискивают хозяина с обеих сторон, прикрывая собственными телами на манер живого щита. Они еще ни разу не доставали оружие и тем более обходились без стрельбы, ибо любое недоразумение умеют устранять взглядом и несколькими спокойно сказанными словами.
Проблемы? С тех пор как они его сопровождают, он забыл, что это такое. Кажется, одного их присутствия достаточно, чтобы отогнать злых духов и развеять недобрые намерения.
– Это тот малый… Пришел одним из первых. Сидел один вон за тем столиком. Он был вооружен, как по-твоему? – сказал один.
Второй пробурчал что-то вроде: «Не исключено». Но незнакомец давно уже покинул прием. А все то время, что находился здесь, с него не спускали глаз, тем более что неизвестно было, куда направлен его взгляд из-за темных очков.
Отбой. Один снова берется за телефон, не умолкавший все это время, другой смотрит на чернокожего с Ямайки, а тот, не обнаруживая страха или растерянности, не отводит глаз. Как-то странно он повел себя, но если вздумает снова пошутить, ему придется заказывать себе зубные протезы. Все будет сделано быстро и незаметно, на пляже, и справится с этим один, а второй подстрахует, держа палец на спусковом крючке. Подобные выходки устраивают обычно с единственной целью – отвлечь охранников жертвы. Старый трюк.
– Все в порядке.
– Совсем даже не в порядке. Вызывайте «скорую». Рука отнялась.