Нет, сейчас всё было иначе. Подсознание отключилось, осталось только тело вместе с удивительно чётким ощущением точек верха и низа. Между этими точками непрерывно растягивало позвоночник и суставы, частью влекло к земле, а задранные куда-то плечи сковывали грудную клетку, заставляя делать короткие недовдохи, причиняющие боль. Существование такой штуки, как руки, угадывалось с трудом. Больше ничего, разрозненные вспышки. Плюс темнота, деревянное онемение и жажда, обращённая, кажется, в космический абсолют. Да, ещё звуки — как скребущие по стеклу железные когти, то ли извне, то ли в голове – не разобрать. И не пошевелиться – только губы раздутые облизнуть, распухшим же языком… Мэл и облизнула – маска, заменяющая лицо, болезненно шевельнулась, потревожив почти чужие мышцы и стянутую кожу. Слух резануло шорохом, оглушительным, как будто рядом с его источником не вовремя врубили чувствительный микрофон и мощный динамик, а потом… Нет, пару капель удалось проглотить, но вода ударила слишком сильно, опрокинув назад голову на ватной шее. Ноги, кажется, едва касались земли, и Мэл чуть не вывихнула плечевые суставы, пытаясь не захлебнуться. Всё-таки захлебнулась, закашлялась, чувствуя, как с каждым вдохом душат застрявшие в гортани отвратительно тёплые капли, захрипела. – Как водичка, сестрица? — вкрадчиво прошелестело прямо над ухом. Кожу обожгло горячим дыханием, и Мэл вскинулась резко, не открывая глаз, как напуганная слепая кошка — как, ну как можно было не почувствовать? Что он здесь, рядом — главный исконный враг, предводитель бандитов. Толку вот не было в этом никакого. Восприятие бессильно тыкалось в стену, ловя какие-то ненужные обрывки, а остальное… – Что, блядь, думала сбежать так легко? Думала, какой этот ёбаный дикарь трус, – продолжал он тем временем. Слова звучали сыпучим песком на ветру, вызывая болючее нытьё в сжатых челюстях и желание сглотнуть мерзкий привкус сколотой с зубов эмали. Гримасу, конечно, тут же заметили, и голос взвился, завибрировал в драматическом напряжении: — Что скривилась? Что-то не нравится? Тебе, блядь, что-то не нравится, нахуй? Не строй из себя святошу. Ты слышала, блядь? Слышала, сука ёбаная! Это просто… равный обмен. – Крик затух так же внезапно, как и начался, оборвался удовлетворённым выдохом. — Да, ничего личного. И я еще милосерден к тебе. Не видишь, блядь, как я милосерден?.. Мэл вдруг сделалось смешно, но смешок ударил по диафрагме так, что внутри всё скрутилось от спазма. Веки разлепились сами собой, как будто для того, чтобы можно было взглянуть в лицо «милосердию». «Милосердие» то ли ухмылялось, то ли хищно щерилось, выпучив звериные светло-карие глаза, в которых почти ничего не отражалось. Только какие-то чёрные пятна да неясные тени. — Пошёл ты… – выдохнула Мэл беззвучно – всё, на что оказались способны сдавленные лёгкие. Глотку обожгло выбросом желчи, а губы смочило стёкшими по щекам каплями воды с чётким привкусом гари. От недостатка кислорода мир вокруг вращался медленно и причудливо: полумрак, размазанные пятна солнца на зелёном, облезлые кривые доски с висящим на них красным, в прорехах, полотнищем. На месте оставалась только рожа впереди, да в светло-карих глазах наконец промелькнуло какое-то выражение. -- Ты что-то сказала, стерва? Или я ослышался? Фрэнки, это ты рыгнул, или эта мразь что-то сказала? – театрально бросил он куда-то через плечо. Тут же придвинулся ближе, буквально нос к носу, заставляя до этого момента молчаливое восприятие Мэл прогибаться от волн… ненависти? Похоже на то, плюс что-то ещё, от чего затылок чуть не взорвался. А враг вдруг вцепился в воротник комбинезона, с удивительной ловкостью ухватился за незнакомой конструкции застёжку, рванул её вниз, обнажая горло и ключицы. Застыл на пару секунд, чтобы с кривой плотоядной ухмылкой окинуть пленницу взглядом – Мэл с трудом сдержалась, чтобы снова не начать трепыхаться, причиняя себе вред. Замерла, сузила глаза. Нужно дышать ровнее. Нужно постараться… сконцентрироваться… – Хе-хе, ну что, сестрица, силенок не хватает? Ведьма ёбаная, думала, всегда сможешь душить людей мановением руки? – гадкий голос ввинтился в сознание как сквозь плотный слой тепловой изоляции. Диким визгом и скрипом заложило уши; с волос за шиворот, мерзко щекоча разгорячённую кожу, дорожками стекала вода. И – ничего. Никакого привычного «провала» в другой слой реальности, из которого можно управлять «проводками» и электрическими сигналами чужого тела. Только слабый фон, зыбкие призраки – не ухватишься, проскальзывают меж пальцев. – А если соберу? – пробормотала Мэл невпопад, раскачиваясь, как на качелях, на стягивающей руки верёвке. И ведь казалось же: вот-вот силы найдутся, стоит только найти некую точку опоры, и тогда… – Ну попробуй-попробуй. Только говорить здесь буду я, слышала, блядь? Не-не, непостижимая хрень! Ты всё ещё веришь, будто имеешь здесь право голоса? Ты, сука, никто! Даже не вещь… – Под конец голос врага куда-то уплыл, а последние слова смыло шелестом воды – Мэл едва успела задержать дыхание. Отчётливо завоняло болотом, покрытый сажей материал комбинезона плохо пропускал такое количество влаги и моментально прилип к телу, но времени насладиться ощущениями никто не дал. Сквозь склеенные ресницы получилось заметить два слишком знакомых электрических зажима-«крокодила», и даже провода в красной и чёрной оболочках. Ещё, мельком – мерзкую ухмылку и чёртовы перемотанные пластырем пальцы. Мэл только скривилась в ответ скорее на мгновенную пустоту, возникшую под рёбрами ледяным провалом, и тут зажимы коснулись подключичных впадин. Стекающая по коже вода многократно усилила разряд – дикий по силе удар сотряс разом всё тело, грозя отделить друг от друга растянутые позвонки, повыдёргивать суставы, разорвать жилы. Мэл не сумела даже вскрикнуть, только взвизгнула коротко и тут же захрипела, дёргаясь, как рыба на крючке. – Блядь, ведьма. А ты, оказывается, слабачка. – Этого Мэл уже не услышала. Странная улыбка и кровь из прокушенной губы – именно это увидел Ваас Монтенегро, когда заглянул пленнице в лицо, взяв её за подбородок. *** – Ещё раз хочу вас предостеречь, мисс Харт. Курс реабилитации должен занять ещё полгода. Если прервать его сейчас – ваш позвоночник долго будет уязвимым. Нет, это снова были не грёзы. Не сны, не бред, не галлюцинации – Мэл чётко себе представляла, что увидит, если откроет глаза. Всё та же зелень справа, только уже перечерченная длинными вечерними тенями. Та же здоровенная красная тряпка слева, потемневшая, будто влажная. Те же рассохшиеся серые доски под тканью – кажется, они прикрывали что-то вроде окна. Собственные руки, наверху связанные вместе в запястьях; верёвка, перекинутая через поперечную балку чего-то, похожего на навес. Да, руки Мэл видела, отклонив голову назад, но чувствовала только фантомную пульсацию, как будто их уже отрезали и выбросили прочь. Оставили только плечи – как раз их выламывало, выкручивало каждый раз, когда обмякшее тело непроизвольно качалось, а ноги скребли носками ботинок грубый дощатый настил. Ещё был воздух, вязкий, как нагретое желе – его приходилось хватать мелкими глотками, давиться, пытаясь хоть немного разгрузить для очередного вдоха натянутые мышцы. Больше глотать было нечего, хотя за одну-единственную каплю влаги Мэл сейчас отдала бы многое. Удивительное прояснение. Чёткая фиксация ощущений, как диагностика неполадок, словно возможность в последний раз осознать: ещё немного, и сил на что-то повлиять, что-то изменить не останется совсем. И жгучая обида – чтобы заглушить её, Мэл ухватилась за собственную память. Тянула оттуда всё подряд, даже неприятное, страшное… – Кто бы мог подумать, что в таком дерьме, как сниженный порог боли, может найтись хоть какой-то плюс… – Мэл шевельнула непослушными, в трещинах и прокусах губами, но была не уверена, что произнесла это вслух. И тут же застыла – рядом кто-то стоял. Торчал уже неизвестно сколько, разглядывая беспомощную пленницу – Мэл мысленно ругнулась тому, насколько неуверенно ловила чужое присутствие. Эмоции вкривь и вкось – то ли любопытство, то ли… Мэл поперхнулась вдохом, когда её вдруг схватили за всё ещё распахнутые борта комбинезона и дёрнули куда-то вперёд. Запоздало сообразив, что происходит, она попыталась упереться, зацепиться подошвами хоть за что-то на полу, но её встряхнули ещё раз, обдали перегарным дыханием лицо и шею. Последний рывок потревожил плечевые суставы, которые, казалось, готовы были рассыпаться, и Мэл замутило с такой силой, что едва прояснившееся сознание чуть не рухнуло обратно в темноту. – Стоять, блядь! Это моя добыча! – гаркнули вдруг поодаль голосом главаря, перекрыв невнятные полупьяные матюки того, кто решил, кажется, пощупать для начала бесхозную пленницу. Затем раздался характерный щелчок, и тут же грохнул выстрел, всколыхнув видение: Мэл в отцовском тире с музейной «береттой» раз в десять старше её самой. Стрельбой без наушников всегда проще было заглушить злость после очередной задушевной беседы со стариком Хартом. А ярость, пойманную только что, не заглушил даже туман бессилия. Поднять веки оказалось так же трудно, как и дышать, но Мэл всё же это сделала. Что называется, вовремя: то ли на самом деле жутко медленно, то ли так шутили измученные чувства, но тело с месивом вместо верхней части головы заваливалось прямо на неё. В конце концов упало в полушаге, выплеснув из развороченного черепа на штаны её комбеза кашицу, что в свете похожего на красноватое блюдце фонаря выглядела совсем уж бурой. Надо же, а ведь уже вечер. Заросли справа частично погрузились в дрожащий отблесками полумрак, всё, что над головой, съела полная темнота. Красное полотнище слева сделалось похожим по цвету на хорошенько выполосканные внутренности. Прямо как у бедняги-толстяка с кромки прибоя – того, из самого первого ментального контакта. «Объект контакта» не глядя прятал оружие в кобуру, уже без ярости, как будто ничего не произошло, а глаза его странно мерцали из теней на веках, которые в полутьме казались совсем чёрными. Мэл поймала себя на мысли, что не может выговорить его имя – каждый раз презрительно кривится, когда на ум приходит это странное сочетание звуков. Такое же нелепое и дикое, как и это место, где люди вот так запросто стреляют даже в товарища, или делают ещё чего похуже – то, что она уже выловила из чужой памяти. Тут же дурманят себя всем, что попадётся под руку – алкоголем, но чаще другими веществами, позаковыристей, – вот как этот, хренов предводитель. Пристрелил – и тут же почти спокоен, только источает предвкушение, как обильный пот из своего блестящего бронзового тела. Острее пота пахли полутона ненависти, от которых восприятие трещало, как древний счётчик Гейгера в эпицентре излучения. А когда эта ненависть вступала в резонанс с собственными чувствами Мэл, перед глазами у неё снова темнело. Или это у круглого фонаря толпились стаями насекомые, создавая эффект постоянной пульсации светотеней, – непонятно. Да и неважно, потому что главарь, наклонив башку с ирокезом, скользнул к пленнице неслышным плавным шагом, чуть наклоняясь, чтобы заглянуть в лицо, которое она попыталась спрятать за задранным кверху плечом. Почти осязаемого взгляда оказалось не избежать, а от близости разгорячённого тела сделалось ещё жарче. Навалились вдруг запахи: что-то сладковатое, растительное, испарения от нагретой за день древесины, вонь то ли нечистот, то ли гнили. Наверняка ещё удар током не прошёл бесследно в смысле реакции мочевого пузыря…, но вот об этом лучше было вообще не думать. Достаточно тяжкого металлического духа, что источало тело под ногами. Шумный вдох и выдох рывками, похожими на дурацкое хихиканье. Слова, произнесение которых должно было дать несколько дополнительных секунд. Сосредоточиться, когда же получится сосредоточиться? Чтобы показать ему: она не станет ни «никем», ни «добычей»… – Зря я… напрягалась. Такой командир… сам свой… сброд перестреляет… – Показалось: почти нащупала. Почти поймала невидимыми пальцами «проводок» – причинить хоть какой-то вред. Вынудить ударить в ответ и, может быть, прервать затянувшийся «равный обмен». Откуда пират сдёрнул тонкий кожаный ремень задохнувшаяся от напряжения Мэл не заметила – кажется, принёс на плече. Как есть, уже застёгнутым на манер петли, в которую сноровисто и ловко продел голову пленницы. – Да у тебя силёнок-то нихуя… – голос его завибрировал рыком огромного кота, а потом он дёрнул ремень. Намотал на крупную ладонь, потянул… Если «проводок» и правда нащупался, выскользнул он тут же, – Мэл забилась, пытаясь поймать ускользающее дыхание, но ремень затягивался всё сильней, выжимая беспомощное сипение. Пират, впрочем, слишком резких движений не делал, будто не желал слишком быстро пережать сосуды или сломать трахею, а только сдавливал – медленно, постепенно. – …мелкий должок перед основной программой… – осклабился он напоследок, заметив, очевидно, что глаза жертвы уже закатываются, светлея белками меж дрожащих век. А Мэл уже ничего и не видела – чёрным туманом вокруг сгущалась темнота, а в центре только фонарь-плошка ещё распухал до размеров красного гиганта, а потом и до сверхновой. Наконец он взорвался, а вслед за ним взорвалось и что-то в груди, кажется, едва не выломав изнутри рёбра. *** – …кого это ты приволок, и где пропадал? Рёбра, кажется, были на месте, вполне целые. Не взрывался и фонарь – угадывался на прежнем месте красноватым пятном, расплывался в склеивших ресницы рефлекторных слезах. Больше того: долбаный кусок гибкой кожи не сдавливал больше горло, а расслабленно висел, перекинутый через шею. Да и времени прошло, наверное, совсем немного, потому что труп так и темнел у ног бесформенной грудой. Разве что у лица появилось какое-то насекомое существо, на удивление одно, довольно крупное, как будто кусачую мелочь отпугивала не смытая водой жирная плёнка сажи на коже. Кажется, тварь походила на бабочку, хотя Мэл могла ошибиться, слушая дробный шелест крылышек, едва шевелящих душный воздух. Да, ещё зудели два голоса, один из которых был совсем незнакомым, а второй принадлежал главарю… Ваасу. – Видишь ли, босс, эта баба затащила меня в грёбаный портал на свою станцию. И пыталась превратить в подопытного кролика, за что и расплачивается… – бубнил он словно сквозь тонкую пелену – удивительно, но Монтенегро каким-то чудом обходился сейчас без матерных слов. Даже юморить пытался, что удивляло бы больше, если бы Мэл способна была это оценить. Зато невидимый пока собеседник, похоже, ценил, по крайней мере, на словах, в которых звучало что-то вроде ледяной насмешки. В той мере, в какой насмешка может казаться ледяной и бесстрастной, конечно. – Ваас, ты, конечно, всегда меня смешил, но это даже на анекдот не похоже… – Мэл вдруг ощутила укол то ли догадки, то ли случайно пойманной мысли – кажется, это и был человек, который придумал замечательную фразу «равный обмен». Притом как раз в смысле, в котором её толковал Ваас. Как бишь его? Хойт. – Да, блядь, это и не анекдот! – вырвалось-таки у пирата, но как-то заискивающе, как разговаривают только с теми, за кем стоит сила. Новая догадка потащила за собой смутную идею, какую… какую же – Мэл снова стала задыхаться. Что-то сделать, только что? Такое, чтобы разом избавить себя от «основной программы» мучений, приготовленной главарём.