– Чё надо? – Дверь распахнулась, и чётко обрисованный прожектором наёмник уставился в темноту. На ногах он стоял вполне твёрдо, но Мэл отчётливо видела, как водит из стороны в сторону направленный на неё ствол пистолета-пулемёта. Пару секунд объяснений вояка не понимал, что подопечная хочет пить, потом в голове у него будто что-то щёлкнуло. Явилось узнавание – в стычке эта женщина прикрыла ему спину. Что ж, по крайней мере, он не щупал её взглядом, как его темнокожий напарник. Глаза, не скрытые теперь солнечными очками, оказались бледно-голубыми; наёмник прищурился и проворчал: – Давай. Только в сторону – никуда. Голый по пояс пират в красной панаме, шатаясь, как сломанный маятник, отливал прямо на решётку в заборе, поставив рядом дробовик. Мэл только усмехнулась, когда при виде её бандит схватился за оружие раньше, чем застегнул ширинку, бормоча что-то о ведьмах. Демонстративно подняла вверх ладони и свернула к большой железной бочке, что стояла в тени небольшого дерева с резными листьями. Вода пахла ржавчиной, но без примеси тухлятины, и оказалась на удивление прохладной. Мэл черпала горсть за горстью и пила жадно, до боли под диафрагмой. По коже ползли тонкие струйки, жжением сигнализируя, сколько там мелких ссадин и царапин. Странно, но мелкие повреждения иногда запоминались сильнее, чем серьёзные травмы. В случае последних нервы спасительно отключались. А вот пальцы с полосками грязи под ногтями, рвущие на тебе одежду, забыть намного сложнее. Этого не стереть, впрочем, как и прикосновений брата, который смывал мерзость произошедшего. Обычной водой, такой же прохладной, будто без телепатии знал, что сейчас важнее заживления кожи. – …всё будет хорошо, сестрёнка… – Лэнс заговорил откуда-то из-за спины, глухим и далёким голосом, от которого у Мэл от затылка вниз пробежал разряд. Мельком даже подумалось о сумасшествии, что было в общем-то неудивительно, а потом накрыло волной присутствия, слишком знакомого, чтобы сомневаться. Мэл медленно обернулась и уставилась на Вааса, который в двух шагах вертел в пальцах её кольцо, развлекаясь тем, что медленно рассекал полусферу голограммы второй рукой. Бледная голова Лэнса вздрагивала и косилась, но голос всё так же бормотал: – Я скоро вернусь, сестрёнка. «Вернусь…» – Мэл задохнулась, как от удара в живот. Невольно сжала кулаки и чуть было не брякнула глупость, спросив у главаря, какого хрена он здесь делает. Тот продолжал свои манипуляции над изображением, в свете голограммы и дальних отблесков костра похожий на уставший сероватый призрак и огненного демона сразу. Пятьдесят на пятьдесят, даже ухмылялся как-то кособоко, каждой половиной лица по отдельности. – И что он сделал, этот хрен, твой брат? – продолжал он, не глядя прямо, но Мэл чувствовала пристальное внимание, от которого ничто не ускользало. – Подох? Да, они всегда так делают. Бросают, когда больше всего нужны. И кажется – всё, пиздец, но на самом-то, блядь, деле ты всё можешь сам – всё, что захочешь. И нихуя они не нужны… «Больной вопрос, да?» – подавив колкость, Мэл заставила себя молчать – только бы не дышать слишком шумно. Смолкла запись, погасла голограмма, оставив Вааса разделённым отблесками огня и темнотой. Пятьдесят на пятьдесят, и места для светлого уже не оставалось, что бы там ни было в прошлом. – А знаешь, я бы даже отдал тебе твою побрякушку. Выполнишь как надо обязанности добычи, а я верну. Как тебе сделка, а? Хоть пользу принесешь, а то как от миноискателя от тебя ни холодно, ни жарко. «Вот и подтверждение», – Мэл усмехнулась, правда, скорее для того, чтобы не выказать на лице тоскливое нытьё под рёбрами. Все они одинаковы, эти бандиты. Понимают только силу, и даже Ваас подчиняется этому правилу. Иначе сделок не предлагал бы, сделал бы всё без церемоний. Не щурился и кривился бы в ожидании ответа, затягиваясь приторным дурманом только что раскуренного косяка. И не ждал реакции с болезненным любопытством, как повода для издевки или гнева. Сволочь, неужели догадывается: не хочется ей платить за спасение неблагодарностью и болью, ой, как не хочется. Но если придётся… – Как-то один тип хотел того же. Даже руки распускал. Он подох, а я узнала, что не только мысли читать умею. А кольцо… – Мэл казалось, что вместо слов она выдыхает колючие ледяные осколки. Страх, похоже, уже давно протух, как яд старой змеи, но глухая злость кружила голову, заставляя через силу чеканить слова: – Кольцо оставь себе. Запись сотрётся, если камень вдавить и повернуть вправо. Сам он – редкий бриллиант. – Не указывай мне, сука. Мне эти бриллианты… Контрабандой гонят со всего мира. Мэл задержала дыхание, когда слащавый дурман вместе с презрительным шипением полетел ей в лицо. Пожала плечами, вроде бы совсем равнодушно, но тут же сцепила зубы, поймав случайный укол чужой боли. Ну вот. Снова его рука, перелом большого пальца ближе к запястью – именно там всё ноет, скручивается и дёргается. Совсем как в неприкаянных снах ноет и дёргается душа, побуждая утопить её хоть в чём-нибудь – работе, сексе, наркоте или крови. Впрочем, в душу Мэл не слишком верила, не до неё как-то. – Ваас! – заорали откуда-то со стороны барака, крыша которого служила помостом для караульных. Неуклюжее строение носило гордое звание местного штаба. Дверь, очевидно, была открыта; нотки знакомого холодного голоса пробивались сквозь шипение и треск радиопомех, которые временами то нарастали, то стихали, будто в испуге. – Босс на связи! Главарь зарычал что-то невнятно, будто одно упоминание Хойта делало мельче его самого, «царя и бога» Северного острова. Курево размывало чувства, но уловить глухую злость оказалось проще простого. Наводящий ужас на всё живое, пират готов был послушно топать к рации, выслушивать приказы белого человека в костюме. Прежняя Мэл уколола бы врага ядовитым словом. Нынешняя, видя перед собой почему-то труп дикаря с зажатым в руке мачете, бросила вдруг в мускулистую, обтянутую красной майкой спину: – Мой ремень ведь у тебя? На нём чёрная коробка с красным крестом – аптечка. Повреждения определяет автоматически, при помощи мини-компьютера. Прикладываешь к больному месту – получаешь нужную инъекцию… – Пошла ты на хуй со своими подколками, – бросил он на ходу, не оборачиваясь, только плечами дёрнул пренебрежительно. Мэл смотрела вслед, чувствуя, как ломит рёбра от беззвучного, почти истерического хохота, в котором проскальзывало что-то на редкость тошное и противное. *** В пыльном пространстве кружились звуки, им вторил нестройный голос, нарушающий все мыслимые и немыслимые такты. Музыка тяжело ухала в черепе, квакала, как стая лягушек, сотрясала воздух, но пыль замерла без движения напротив тускло освещённого оконца. Или, скорее, увязла в плотном дыму, что вился в грязных солнечных лучах, в серых же дымных щупальцах вилась в танце светлокожая женская фигура. Фигура напоминала бы призрак, но призрак вряд ли мог двигаться так пошло. Женщина скользила у свободной от мебельного хлама стены, останавливалась, медленно покачивая бёдрами. Проводила ладонями по телу в местах, обтянутых подозрительно знакомым бельём – шортами и топом зеленоватого цвета, которые сейчас обрисовывали каждую впадинку и выпуклость. Будто взялся за кисть озабоченный художник, стирающий даже закрытость уставного белья. Танцовщица продолжала движение, изредка задерживаясь, чтобы прогнуться в полумостик, отчего грудь даже сквозь топ проступала во всех подробностях. Потом распрямлялась резко и с развратной грацией опускалась на корточки, широко разведя колени и опустив ладонь на промежность. Черты женщины таяли в тенях и дыму, выделялись только сильно накрашенные глаза и кричаще-алые губы, но Мэл уже узнала в этом гротескном образе себя. Точнее, свою точную копию, как есть коротко остриженную и поджарую, но при этом, кажется, лишённую всяких границ и пределов. Плавно виляя тазом и блестя томно прикрытыми глазами, копия приближалась к зрителю. На пути попался стул, она оперлась в пируэте на подлокотник, имитируя в воздухе шаги, и тут же свела на нет почти классическую красоту элемента, пропустив подлокотник между ног в паре недвусмысленных движений. Потом крутанулась вокруг той же оси и, встав наконец на пол, по-кошачьи выгнулась в спине, демонстрируя зрителю обтянутые эластичной тканью ягодицы. Мэл хмыкнула, когда её двойник, всё так же кружась и извиваясь в поле зрения наблюдателя, вдруг остановилась. Прикрыв глаза густо зачернёнными ресницами и изогнув в похотливой гримасе яркий рот, женщина качнула бёдрами и зацепила пальцами нижний край топа. Как вторую кожу, потянула вверх эту деталь своего небогатого туалета, высвобождая небольшую грудь с крупными сосками. «Это когда же, интересно, успел рассмотреть?..» – от одной мысли Мэл бросило в жар. Танцовщица приблизилась ещё на шаг – вульгарная бледная кукла с помадой, размазанной пальцами и языком в жестах страсти, неприкрытой и нелепой. Запрокинула голову, ещё раз призывно облизнула губы и, всколыхнув сладковатый дым, очутилась прямо перед зрителем. Музыка, казалось, заквакала громче, когда женщина принялась тереться спиной о влажное от испарины мужское тело, а потом потные ладони мужчины смяли грудь женщины, зажав между пальцами соски. На несколько секунд видение заполонили звуки: глухие раскаты ударных, разухабистый голос, дыхание. Наконец с хриплым выдохом, в котором слышалось предвкушение, мужчина отпустил соски своей раскрашенной игрушки. Она медленно развернулась к нему лицом, в то же время пластично опускаясь на колени. На секунду задрала голову, будто собака, решившая заглянуть в лицо повелителю. Мэл передёрнуло: глаза, обрамлённые густо наложенной краской, были её собственные и в то же время чужие, с дымно-блядским выражением и крошечными зрачками-точками. Наблюдатель смотрел на похотливую куклу сверху вниз, когда она, очертив языком яркий рот, потянулась к ширинке на сизо-синих джинсах мужчины. Тонкие пальцы ловко справились с застёжкой и преградой в виде трусов. Только сейчас сообразив, что это её губы цепляются за волоски в мужском паху, а язык в касаниях тянет мягкую кожу мошонки, Мэл энергично тряхнула головой. Нить ментальной связи порвалась, на полуслове заткнув вякающий голос горе-певца, которым зритель дополнял буйство своей фантазии. Сам «зритель» ухмылялся нагло, будто в точности знал, что ни один из образов в «эфире» не потерялся. Где-то в другой жизни Мэл поинтересовалась бы, не чешутся ли у наглеца яйца, но сейчас просто отвернулась, подставив лицо упругому встречному ветру. Пиратский катер бодро подпрыгивал на плоских волнах, держась западного направления в проливе между островами. Если Мэл, конечно, не запуталась в здешних направлениях совсем, потому что привычка смотреть на мир сверху играла с ней злую шутку. Тут не ткнёшь пальцем в объёмную карту, выбирая точку прибытия или определяя цель. И не улетишь из этой дыры – некуда лететь, даже если каким-то чудом найдёшь ведьминское помело из древних сказок. Тут только ножками топать, только сначала Вааса обойти придётся, потому что из всех только он, кажется, здесь на своём месте. Родился на острове, переродился на нём же – небось когда-то, собирая цветы для сестры, не видел в каждой из женщин продажное животное. Когда-то, но не сейчас, и Мэл сама не понимала, что, собственно, её оскорбляет. Только именно рядом с Ваасом она каждый раз срывалась с холодного анализа на ненужные и не до конца понятные эмоции. Эмоции лишали сил, которые как будто утекали к главарю, подогревали мёртвый блеск его глаз, давали энергии кривить губы в ухмылке. А ещё убивать, мучить, бить – даже прошлой ночью Мэл издалека видела, как дойдя до штаба, Ваас сшиб с ног позвавшего его пирата. Просто так, рыча что-то о «рукожопстве», но чувствовалось – дело в предстоящем разговоре с боссом. Будто Хойт тоже умел выпивать силы, на этот раз из самого главаря. Хойт Волкер действительно умел многое, уж по крайней мере источники сведений эксплуатировал отменно. Ещё лучше дёргал за цепи, заставляя привязанных зверей мчаться, куда он скажет. Вот хотя бы в другой конец острова, западную его оконечность – Мэл хорошо уловила название «Пиратская бухта», а потом ещё то ли прозвище, то ли имя – «Доктор Э». От первого веяло смутным чувством, похожим на страх – тугой горячий шарик поднимался по пищеводу, вызывая спазмы. Насчёт второго Мэл, представляя, чего будет стоить снова копаться в мозгах у энного количества махровых злодеев, решила просто спросить с самого утра. Конечно, у Бена, которого к тому же уговорила остричь ей волосы, оплавленные и противно шелестящие при каждом касании. – Доктор Э. Кто это? Бенджамин застыл, вертя в пальцах только что срезанную прядь – Мэл иногда ловила его отражение в кривом осколке зеркала, перед которым доктор усадил её на приземистый ящик явно оружейного назначения. Вид у дока вообще был помятый, движения заторможенные, на загорелой физиономии отпечатались следы не слишком крепкого и спокойного сна. Вдруг пришло в голову: Бен ночью в ужасе сжимался в своём закутке, слушая голос Вааса.