14:55 — Сэр, я понимаю, что вы расстроены. Но я не несу ответственности за погоду. Если вы хотите обсудить этот вопрос с кем-то, попробуйте поговорить с Богом. Я уже слышала, как женщина в зале ожидания говорит об изменениях в расписании вылетов с четырьмя разными пассажирами передо мной, но все равно хочу верить, что мой мозг сыграл со мной злую шутку, заставив вообразить тот кошмар, в который аэропорт Джона Кеннеди погрузился из-за возможной метели. Когда очередь доходит до меня, я опираюсь на стойку, словно это необходимо мне, дабы не упасть, и называю женщине номер своего рейса, отчаянно надеясь, что на этом самолете будут какие-нибудь особенные колеса, созданные по инопланетным технологиям, благодаря которым самолет способен разогнаться по взлетно-посадочной полосе, независимо от глубины сугробов на ней, и унести меня далеко-далеко отсюда. Унести меня домой! Женщина у стойки смотрит в свой монитор: — Что ж, дорогая, хорошая новость в том, что ваш самолет уже здесь, в аэропорту. Плохая новость в том, что он не сможет взлететь из-за… Дальше женщина начинает объяснять мне ненужные детали, но я не слышу, что она говорит, потому что внезапно меня охватывает ощущение, что мою голову опустили под воду. Мои уши заполняет какой-то странный шум, из-за которого все вокруг исчезает. Короткое черное пальто, которое купила мне миссис Лоуренс, когда погода внезапно начала меняться, словно оживает и начинает меня душить. Мой рейс домой отменен. Я тут застряла. — А что насчет следующего рейса? Можно мне полететь им? В смысле, это же ночной рейс, мне не так уж важно, приземлюсь я в шесть утра или в восемь. Я, так или иначе, не смогу заснуть. Я никогда не сплю в самолетах. Я слишком волнуюсь, когда путешествую. — Я осознаю, что несу какую-то чушь, но не могу остановиться, потому что знаю: пока я буду говорить, я не расплачусь. Не могу я здесь застрять! Просто не могу! Мне необходимо вернуться домой. Мои родители ждут меня. На самом деле папа наверняка прямо сейчас проверяет, что с моим самолетом. И как только он увидит, что рейс задерживают, он начнет волноваться. — Мне очень жаль, мисс, — говорит женщина у стойки, всем своим видом давая понять, что то, что она вынуждена сообщать пассажирке плохие новости, буквально разбивает ей сердце. Я видела у нее такое лицо уже дважды. — Но из-за погоды все наши рейсы в Лондон переведены в режим ожидания… Крайне маловероятно, что вы сможете улететь сегодня вечером. Мне очень жаль. Она отправляет меня к справочному столу, где другая чересчур улыбчивая женщина смотрит в свой монитор по меньшей мере пять минут, прежде чем сказать, что следующий рейс, на котором я смогу улететь в Лондон, будет в девять… утра. Рождественское утро я проведу не дома с семьей. Вместо этого я буду здесь, в Нью-Йорке… В городе, который я полюбила и все же отчаянно хочу покинуть. Со мной опять случился один из так называемых упущенных моментов. Кто его знает, сколько минут спустя я доползаю обратно до главного терминала. Я не стала забирать свой багаж из камеры хранения, поэтому в руках у меня только сумка, внутри которой лежат триллер и ваучер, выданный мне авиакомпанией. Благодаря ему я могу переночевать в одном из отелей компании «Рамада» и встретить Рождество в полном одиночестве. Я никогда раньше не останавливалась в отеле одна, и внезапно я погружаюсь в пучину своих нерадостных мыслей. Что, если меня не зарегистрируют в отеле без взрослых? Что, если я в итоге надолго застряну между гостиницей, которая не захочет впускать меня внутрь, и аэропортом, который никак не желает меня отпускать? Это самая худшая ситуация из всех, в которые я когда-либо попадала. — Милая, все будет хорошо. Как и всегда. Свободной от сумки рукой я прижимаю к уху телефон, в котором слышен голос мамы. Я хочу, чтобы она волновалась так же, как и я, но мама, как всегда, мила и спокойна. Она всегда этим славилась. Все называют ее Меллоуни[8], и я с детства считала, что это самый нелепый вариант ласкового прозвища для человека с именем Мелани, но сейчас это кажется мне одной из самых смешных вещей, которые я слышала в жизни. Я сажусь на скамейку и закрываю лицо свободной рукой. Конечно, от этого мне не становится лучше, но так мне хотя бы кажется, что аэропорт отдаляется от меня, словно я скрыта и защищена от него. Мама начинает что-то говорить, но ее голос заглушает вопль Эммы. Полагаю, моя пятилетняя сестра зубами и когтями прокладывает себе путь к домашнему телефону. — Мамочка, мамочка, я хочу поговорить с Лотой! Ну пожа-а-а-а-луйста! Будучи совсем маленькой, Эмма не могла произнести мое полное имя — Шарлотта, поэтому я стала Лотой, да так ею и осталась. Обычно меня это раздражает, но не сегодня. — Не сейчас, Эм, — говорит ей мама. А затем обращается ко мне: — Возможно, ты могла бы вернуться к Лоуренсам? — Не получится, — отвечаю я. — Они проводят Рождество у родственников в Вермонте. Они поехали туда прямо из аэропорта, после того как высадили меня. — Милая, с тобой все будет хорошо, — повторяет мама. — Ты же можешь пойти в предоставленный тебе отель и остаться в тепле и безопасности, правильно? Чего еще можно желать? Я вытираю глаза и на время отвожу телефон от лица, чтобы мама не услышала моих всхлипов. Есть много всего, чего я могла бы пожелать, помимо теплого гостиничного номера… Например, улететь из этого города страданий. Как насчет этого? Боже, почему моя жизнь решила не только сбить меня с ног, но еще и, плюнув мне в лицо и надрывая живот от смеха, сбежать куда подальше? Мама говорит мне, что мы можем перенести Рождество на День подарков[9] и что вся семья любит меня, и по какой-то неясной причине от этого мне становится еще труднее дышать. Мы не из тех семей, где с легкостью говорят о своих чувствах, и тот факт, что мама посчитала нужным сказать мне это, заставляет меня осознать, в насколько ужасную ситуацию я сегодня попала. Я отвечаю маме, что тоже люблю ее, и, прежде чем мы попрощаемся, она говорит: — Я хочу, чтобы ты внимательно выслушала меня, Шар. Хорошо? Слушаешь? — Угу. — Я понимаю, что ситуация кажется тебе ужасной, но я не хочу, чтобы ты лежала на кровати и жалела себя все это время. Да, все сложилось не в твою пользу, но, если так посмотреть, это не худший день, который мог бы у тебя быть, если учесть все возможные варианты. Правильно? Всегда есть тот, кому хуже, чем тебе, милая. Возможно, он где-то рядом. Я отвечаю маме, что все понимаю… И это так, но я также понимаю, что должно пройти некоторое время, прежде чем я смогу с ней согласиться. Мы прощаемся, и я убираю свой телефон в сумку. Я понимаю, что самая тяжелая вещь, лежащая сейчас на моих коленях, триллер, который купил мне секси-хипстер, но почему-то именно ваучер кажется мне непомерной ношей. Я боюсь идти в отель в одиночестве. Мама была совершенно уверена в том, что, раз уж я смогла самостоятельно улететь в Америку, то уж как-нибудь смогу переночевать в гостиничном номере в одиночестве. Я представляю себе комнату, которая наверняка будет оформлена в нежных тонах — скорее всего, бежевых. Я готова впасть в депрессию от одной мысли об этом. И я прекрасно понимаю, что в гостинице я буду все время сидеть и думать о Колине. О всех ужасных вещах, которые он мне сказал. Например, о том, что он бросает меня, потому что я была для него обузой. И о выражении его лица, когда он говорил мне это. Я буду думать о том, какой Колин козел, и чувствовать себя последней неудачницей, мечтая о том, чтобы я смогла заставить парня почувствовать страсть — или что ему там нужно, — чтобы стать «по-настоящему увлеченным девушкой», с которой он встречается. Колин не стоит слез, которые заставил меня пролить, но в то же время я уже начинаю думать, не позвонить ли ему и не попросить ли отложить наше расставание хотя бы на полдня. Поэтому мне ни в коем случае нельзя сидеть в номере и думать о нем, ведь рано или поздно эта мысль перестанет казаться такой нелепой и жалкой. И вот где я очутилась в канун Рождества — в одиночестве в аэропорту, вдали от дома и без возможности вернуться туда до завтрашнего дня. Единственное, что составляет мне компанию, — триллер о каком-то парне по имени Донни, который что-то — и по какой-то причине мне все меньше и меньше интересно что именно — заслужил. Я пытаюсь найти в сумке ваучер отеля, чтобы узнать его точный адрес, и, когда я его достаю, я замечаю обложку вовсе не «Расплаты», а… «Забудьте своего бывшего всего за десять простых шагов!» Чертова книга о самопомощи! Секси-хипстер, наверное, не обратил внимания на то, за что заплатил. От одного вида этой книги сразу после того, как у меня в голове возникла мимолетная мысль о том, чтобы позвонить Колину, моя кровь вскипает, и я, выхватив книгу из сумки, отбрасываю ее подальше от себя. И только когда я попадаю ей во что-то, я замечаю, что на скамейке я не одна. Рядом со мной сидит кто-то смутно знакомый. Парень, примерно моих лет, с коротко стриженными темными волосами, в коричневой парке и рубашке в желто-кремовую клетку… Не сказать, что такое сочетание прямо преступление против моды, но все же так одеваться не стоит. Он сидит сгорбившись, на его коленях лежит дюжина красных роз, а рюкзак стоит между ногами. Он настолько погружен в свои мысли, что мой неожиданный подарок, оплаченный парнем, с которым в прямом смысле слова сбежала его девушка, отскакивает от его потрепанных походных ботинок совершенно незамеченным. Но я все равно приношу свои извинения, когда наклоняюсь, чтобы поднять книгу. Мне бы стоило выкинуть ее в ближайшую урну, но по какой-то причине я прижимаю книгу к груди. Парень очень медленно реагирует на мои слова, словно в его ушах стоит вышибала, который не сразу пропускает их вовнутрь. Он поворачивается ко мне, смотря на меня пустыми, ничего не видящими глазами, и я внезапно понимаю, о чем говорила мама. Кто-то, кому гораздо хуже, возможно, находится рядом с тобой. Конечно, сейчас этому бедолаге хуже только потому, что с ним все произошло совсем недавно. Но, так или иначе, я бы уж точно почувствовала, если бы по моей ноге ударила книга. Во всяком случае, мне так кажется. Я вижу, как парень отворачивается от меня и снова обращает свой взор куда-то в пространство. Да я просто великолепно справляюсь с оказанием помощи человеку, которому хуже, чем мне, не так ли? — Меня зовут Шарлотта, — говорю я, поднимая руку парня и пожимая ее. — И тебе еще повезло, что удалось вовремя вырваться. Бедняга сначала в замешательстве уставился на наши руки, словно это первое рукопожатие в его жизни, а затем поднял удивленный взгляд на меня. Ну да, молодец, Шарлотта. Вряд ли, когда этого несчастного бросали посреди аэропорта, он обратил внимание на стоявшую неподалеку молчаливую британку… к слову, стоявшую как раз рядом с парнем, который собирался увести — собственно, и увел — у него девушку прямо из-под носа. Я предпринимаю попытку объяснить свое странное поведение: — Я… гм… видела тебя… ранее… с твоей девушкой. Парень опускает взгляд на розы: — Да… Вероятно, наше небольшое шоу привлекло аудиторию. Ну, парень хотя бы заговорил со мной, и я едва не начинаю смеяться, потому что его голос звучит, словно плохая пародия на голоса девочек из Школы «Святого сердца», которые с рождения жили в Нью-Йорке. Честно говоря, я понятия не имею, какой у меня план. Да, сейчас этому парню хуже, чем мне, но едва ли я смогу сегодня исцелить его сердце. Мое собственное сердце сейчас не истекает кровью только потому, что, я уверена, у него просто не осталось сил, чтобы продолжать страдать. — А тебя как зовут? — Энтони, — представляется он розам. — Что ж, привет, Энтони. Поверь мне, тебе на самом деле повезло вовремя вырваться из ее рук. Она… не самый лучший человек. — Ты ничего о ней не знаешь. — Ну, я знаю достаточно, чтобы понимать, что ты не хотел бы тратить свое время на девушку, которая бросает тебя в канун Рождества ради первого смазливого паренька, который к ней подойдет. Энтони поворачивается ко мне и смотрит на меня широко раскрытыми глазами, что, вероятно, означает, что он донельзя серьезен. — Ты понятия не имеешь, что между нами произошло, ясно тебе? Майя не какая-то там пустоголовая красотка, которая сбегает с первым попавшимся «смазливым пареньком», — уверенно заявляет он. Но если вспомнить сцену, которой я стала свидетельницей, как минимум половина из его утверждений совершенно точно неверна. — Она просто… Просто… Должно быть, не смогла справиться с отношениями на расстоянии. Ты хоть понимаешь, что ее не было целый семестр? Она только начала учиться в колледже, для нее все это ново… Конечно, у нее в голове все перепуталось. Энтони, кажется, уверен в своих словах. Но я-то успела пообщаться с парнем, с которым эта девчонка сбежала… Придурком из Уильямсберга. Именно из Уильямсберга (скорее всего). От него она была на том же самом расстоянии, как и от Энтони. Но, конечно, я ничего из этого вслух не говорю. Да мне и не нужно, потому что Энтони закрывает свое лицо руками и откидывается на спинку скамьи. Затем он сжимает ладони в кулаки и опускает их на теперь уже никому не нужные розы. — Нет, ты права, — говорит он наконец. На мгновение я задаюсь вопросом, не заплачет ли он, но Энтони делает глубокий вдох и качает головой: — Она на самом деле поступила со мной не слишком хорошо. И самое ужасное, что, если бы я не заявился сюда, чтобы сделать ей сюрприз, я бы так ничего и не узнал о том, что происходит. Мне хочется подойти к парню и положить руки ему на плечи. Но, конечно, я этого не делаю. Я просто говорю: — Тебе стоит пойти домой. Посмотреть какие-нибудь дурацкие комедии вместе с семьей… ну, или что там сможет тебя отвлечь. В общем, проведи Рождество так, как проводишь его обычно. — Я не могу пойти домой, — объясняет парень розам. — Я сказал семье, что проведу Рождество с Майей и ее родителями… Я думал, что если сделаю ей сюрприз… Она… — Энтони перескакивает от одной мысли к другой. — Если я пойду домой сейчас. — Он качает головой. — Неважно. Я просто не хочу идти домой сегодня вечером. — Парень замечает мое хмурое лицо: — Что? Я понимаю, что выражение моего лица сейчас говорит: «Бедняжка». — Да нет, ничего, — отвечаю я. — Просто… Я понимаю твои нынешние чувства. Я сама рассталась с парнем… пару недель назад. В смысле, две… — Я знаю, что значит «пара», — говорит Энтони. — Прости. В любом случае, что бы там у тебя ни произошло с семьей, забудь об этом. Это Рождество, ты должен провести его с родными. Все могло быть гораздо хуже: ты мог бы просидеть весь сочельник в номере отеля в полном одиночестве. Энтони с сочувствием смотрит на меня, а затем начинает откровенно пялиться на мои колени. На секунду я думаю, что он вроде как… лапает меня взглядом, и я уже собираюсь издать возглас, полный отвращения: «То, что тебя бросили, вовсе не дает тебе право…» — когда понимаю, что он просто смотрит на книгу, которую я все еще держу в руках. — На твоем месте, я бы выкинул ее в урну, прежде чем уйти отсюда, — советует мне Энтони. — Она стояла на полке с бестселлерами, — объясняю я ему. — Видимо, кому-то она все-таки помогла. — Десять шагов? Если бы речь шла об одном шаге, я еще мог бы в это поверить. Но десять шагов… По мне, так это какое-то мошенничество.