Но она все равно открыла дверь. Прошла мимо горшечных растений. Подняла лампу, которую нашла возле двери в его покои. Коридор. Теперь, когда она ступала по плюшевому ковру, её шаги были беззвучны. Комнаты хранили безмолвие. Оглядев мебель, она почему-то решила, что он никогда бы для себя не выбрал столь мужественный стиль, но она ему подходила. Хотя, что она знала о нём. Крайне мало. Она опустила лампу. Кестрел не знала, что именно здесь делает. Может, она хотела напугать его, чтобы он проснулся, лишить его сна. Заставить его чувствовать то, что чувствовала она, когда проснулась несколькими минутами ранее. Она представила, как кричит ему спящему в ухо. И что было бы, разбуди она его? Кестрел словно увидела себя со стороны, — девушку из сказки на картинке, похищенную чудовищем, которое представало в своём истинном обличье лишь ночью. Девушка держала лампу над кроватью. Она подкралась очень близко. Капля горячего масла упала на его обнаженное плечо, и он проснулся… Может, Кестрел пришла за ответами. А они у него… или он только притворялся, что у него они были. Может, это была плохая идея. Она вошла в комнату, которая должна быть его спальней. В комнате никого не было. Большая кровать аккуратно застелена. Теперь она поняла, что все окна заперты. Воздух в помещении застоялся. В этих покоях никого не было уже несколько дней. У неё устала рука. И всё тело. Кестрел поставила лампу, положила ключи. Она коснулась подушки. Это была простая подушка. Она притронулась к одеялу. Всего лишь одеяло. Кровать — обыкновенная кровать. Ни больше, ни меньше, только то, что ей и самой сейчас было необходимо. Она опустилась на кровать. Она сказала себе, что ей неважно, что означает то, что она сейчас делает. Кестрел легла на живот, потому что больше не спала на спине. Она прижалась лицом к подушке. Ткань пропиталась его запахом. Она поступила глупо, что пришла, но все же была не в силах встать и уйти. Его призрак притаился между простыней. А тень её прежней притаилась в его тени. * * * Кестрел проснулась с рассветом, потому что привыкла просыпаться так рано в тюрьме. Она увидела, где находилась. И почувствовала, что проснулась в плохом настроении. Свет был розовым и прелестным. Обидно. Это всего лишь привычка, сказала она себе. Вот почему она пришла сюда прошлой ночью. Не было никакой тайны, не существовало никакого клубка причин, который требовалось распутать. Всё было очень просто. Она привыкла спать рядом с ним в тундре. Она мерзла, а он согревал. От привычек избавиться не так-то просто. Вот и всё. Она почувствовала себя униженной, когда соскользнула с его кровати. На этот раз она помнила, что ей приснилось. Она поправила простыни, вернула всё как было. А потом убедилась, что не осталось ни единого следа её пребывания здесь. * * * — Значит, ты его сестра, — сказала Кестрел несколько дней спустя. Сарсин пришлось поуговаривать её, чтобы они вышли на лоджию покоев Кестрел. В солнечном свете кожа Кестрел приобретала янтарный оттенок. Когда тепло проникло внутрь, напитав её, она поняла, что больше не больна, разве что саднили самые чудовищные шрамы. И теперь при ней всегда был кинжал. Он покоился возле бедра. — Нет. — Сарсин рассмеялась. — И не возлюбленная. Кестрел нахмурилась. Она была в смятении. Не понимала ни смеха Сарсин, ни смены темы, которую даже не предполагалось обсуждать. — Об этом ты спросила при нашей первой встрече, — объяснила Сарсин. Она подула, чтобы остудить свой чай. — «Сестра или возлюбленная?» Я его кузина. — Где он? Сарсин ничего не ответила… нет, подумала Кестрел, это не потому, что она не собиралась отвечать, а из-за того, что пыталась подобрать нужные слова. И в эту паузу Кестрел вспомнила его пустые комнаты, и ей больше был не интересен ответ на заданный вопрос. Она решила задать другой. — Почему ты не стала его возлюбленной? Сарсин поперхнулась чаем. — Кузены иногда женятся между собой, — сказала Кестрел. — Арин? Боги, нет. — Она всё ещё кашляла. Кестрел не нравился собственный порыв то открывать, то закрывать, то вновь открывать тему разговора о нём. — Я люблю его, — сказала Сарсин, — но не в этом смысле. Я осталась сиротой. Брат матери забрал меня к себе в дом. Родители Арина были добры ко мне. Но не его сестра. А Арин… — Она стряхнула капли пролитого чая с пальцев, потом остановилась и подумал. — Будучи ребенком, он был немного не от мира сего. Несколько замкнутым. Читатель. Фантазер. Худой, как щепка. Всякий раз, когда мне удавалось убедить его выйти на улицу, он щурился так, словно никогда не видел солнца. Но он выходил, чтобы порадовать меня. Я была за городом вместе с няней, когда валорианцы завоевали его. У моих родителей имелось поместье к югу отсюда. Мне разрешили забрать некоторые вещи, перед тем как дом будет закрыт. Валорианский генерал… твой отец, сначала напал на город, а уж потом на сельские районы. Мы с няней пытались укрыться в доме, спрятаться внутри. Но не смогли. В дом вломились. Не знаю, что стало с няней. Я её больше никогда не видела. А меня заставили работать на ферме моих родителей. Всегда есть работа, которую может выполнять и десятилетний ребёнок. Потом меня продали в другую страну, как вещь. Покидать родной край было больно, но и оставаться здесь тоже было невыносимо. Я могу заставить себя делать то, что от меня хотят. Не каждый это может. Арин вот не мог. Во всяком случае, у него никогда не получалось подчиняться слишком долго. Но я и не была привязана к позорному столбу. Я была добра и мила и делала вещи, которые, возможно, в конечном итоге, были куда хуже наказания. Один из моих хозяев, в конце концов, решил привезти меня в город. Перед войной, за день до отъезда в деревню, перед тем как я покинула этот дом, Арин вручил мне высушенный цветок. Он был розового цвета и напоминал веер. Я убрала цветок в свой медальон. Села в карету. Позже я потеряла медальон, потеряла цветок. Но я его до сих пор помню. — Почему ты мне всё это рассказываешь? Сарсин посмотрела на девушку, греющуюся в ярком свете солнца. — Потому что ты меня поймешь. — А потом добавила: — И его. — Она снова умолкла. — Ты спросила, где он. — Мне плевать, где он. — Он был в отъезде. Только что вернулся. После этих слов Сарсин резко встала и вышла. Очевидность намека Сарсин, чтобы она сходила и повидалась с ним, настолько вывела Кестрел из себя, что она почти предалась ничегонеделанию. Раздражение нарастало и заполонило всё. Если Сарсин вложит в руку Кестрел цветок, то она раздавит его в кулаке, и с радостью увидит осколки розовых лепестков. Она почувствовала себя точно так же, сродни этим осколкам, когда проснулась в пустой постели. В конечном счёте, раздражение обернулось гневом, который поднял её на ноги и заставил выйти за дверь. * * * Когда девушка шагала по коридору, что вёл из его лоджии в другую комнату, она услышала приглушенные удары, доносившиеся из глубины его покоев. Короткий металлический стук. Тихие звуки. Тишина. А потом тишина изменилась. Эта перемена была похожа на то, что происходит с мыслью — когда ненавязчивая идея-изыскание превращается в твердое решение. Шаги. Они приближались. Пульс Кестрел зачастил. Она замерла на месте. Девушка держалась за свой гнев… и каким-то образом растеряла его, когда он появился на пороге комнаты, в которую она уже вошла. Арин выглядел не так, как она ожидала. Без ботинок, куртка наполовину расстегнута. Чумазый. Небритый. Шрам полосой белел на темной коже. Вздрогнув, он замер. А потом чуть улыбнулся. Улыбка была приятной. Это настолько отличалось от её чувств, что удивляло, как два человека, находящиеся в одном и том же помещении, могут испытывать настолько разные эмоции. Пока она думала об этом различии, для неё стало очевидно, что она уже и сама не знала, что именно чувствует. Кестрел узнала ржавые пятна на его коже. Проще было сосредоточиться на этом. Это легче интерпретировать. Она вспомнила металлическое клацанье. Он вернулся с войны. — Ты победил? — спросила она. Арин рассмеялся. — Нет. — Что смешного в проигрыше? — Не в этом дело. Просто… то, как ты задала вопрос, так похоже на тебя. Она вздернула подбородок, почувствовав, как напряглось все её тело. — Я не она. Больше не она. Я не тот человек, которого ты… — Она осеклась. — Которого я люблю? — спросил он тихо. Она ничего не ответила. Арин посмотрел вниз на грязные руки и потер их друг о друга. — Извини, — сказал он. Арин сдвинулся с места, собираясь выйти из комнаты, но потом помедлил, положив палец на древесину дверного проема. — Я вернусь. — Тон его голоса, заставил Кестрел осознать, что его возвращение было очевидным для него, но не для неё, и что эта пауза возникла из-за понимания: что было очевидным для него, вовсе не столь очевидно для неё. — Через мгновение. Пожалуйста, не уходи. — Хорошо, — ответила Кестрел, неожиданно для самой себя. Он ушёл. Её сковала нервозность. Кестрел не собиралась поддаваться нервозности. Этот решительный отказ помог продержаться чуть дольше. А потом: осознание — несмотря на то, как он выглядел, в нём чувствовалась своего рода доброта. Это успокаивало, и даже если Арин надеялся именно на это, Кестрел поняла, что трудно обижаться на того, кто добр. Она все еще раздумывала над этим, когда он вернулся. Арин сменил куртку на свежую рубашку. И обулся в мягкие туфли. Лицо и руки чисто вымыл. В одной руке он держал свиток. Арин развернул его на небольшом восьмиугольном столе (изящном, с передвижными ножками; на двоих; столик для завтрака). Свиток оказался картой. — Мы потеряли остров Итрия, — сказал он, указывая на юг. — Он необитаем, но… — Арин прижал ладонь к столу в том месте, где бумага заворачивалась, и посмотрел на девушку. — Ты хочешь узнать об этом? — А мне лучше не знать? — Нет. Но тебе это может не понравиться. Мой народ воюет с твоим.