Хранитель не стал терять времени даром, не дав толпе возможности опомниться. – Подойди ко мне, юноша! – велел он. Парень, ведомый Немым и охранником в черном, приблизился. Он встал напротив Хранителя, на то место, которое тот указал ему своим посохом. Стоящая рядом Ойрла пришла в себя и закричала: – Ойкон, где мой муж? Хранитель в очередной раз стукнул посохом, и один из охранников вновь спеленал громогласную бабу, заломив ей руки за спину. – Здесь идет Суд Хранителя, женщина! – устало обратился Хродвиг не столько к Ойрле, сколько к ее односельчанам. – Ты не единожды прерывала его и выказывала свое неуважение. Один из наших обычаев велит мне отрезать тебе язык, а другой – казнить… – Старик замолчал, вглядываясь в расширенные от ужаса глаза женщины. – Но, понимая твое горе, я не буду этого делать. Пока. Но больше я не хочу слышать тебя, ты поняла меня? Ойрла полузадушенно всхлипнула и попробовала упасть на колени. Но захват черного не дал ей это сделать. Хранитель взмахнул рукой, и охранник отпустил женщину. Та рухнула на колени и поползла в толпу. Односельчане расступились перед ней, и вскоре она исчезла из виду. Ойкон смотрел на все это и смущенно улыбался. И совсем не боялся! Правая рука его была замотана грязными тряпицами, а левой он теребил край своей старой, ношеной рубахи. Рубаха была такая ветхая, что сквозь нити проглядывало его худое тело. – Как зовут тебя? – спросил Хранитель. Подошедший Хоар уселся на нижнюю ступеньку лесенки. – Ойкон… – рассеянно ответил допрашиваемый. Он завороженно рассматривал чудесную повозку, оббитые железной полосой большие колеса, красный ковер с длинным ворсом и аккуратную деревянную лесенку. – Это твоя мать? – спросил Хродвиг, посохом указав на висевшую в захвате охранника Эйду. Парнишка прекратил разглядывать повозку и увидел женщину. Он сделал шаг вперед, но Хродвиг пристукнул посохом, а Хоар покачал головой. Юноша качнулся назад и встал обратно. – Мама… – только и смог сказать он. – Знаешь ли ты, в чем обвиняют твою мать? – продолжил расспрос Хродвиг. Его зычный голос далеко разлетался по пустырю, а ответы Ойкона, напротив, были слышны еле-еле, потому присутствующие жители Ойдеты почти не дышали, боясь пропустить хоть слово. Едва ли когда еще в своей жизни они смогут поприсутствовать на Суде Хранителя. – Нет… – растерянно протянул юноша. – Ее обвиняют, что ночью она ходила на кладбище, набрать кладбищенской земли для злого ведьмовства! – И многие в толпе начертили на груди круг, отгоняя злые силы. – Нет, нет! – заторопился юноша, здоровой рукой теребя ворот рубахи. «Эта рубаха прямо сейчас расползется», – подумал Ули, наблюдавший за парнем из темноты повозки. – Мама приносила мне покушать! – крикнул мальчик, чтобы все его услышали. – Где он был? – спросил Хродвиг того из охранников, что привел Ойкона. Тот встал возле юноши и громко ответил: – На кладбище есть небольшая расселина в скале. Он там жил, – доложил охранник, потом дождался кивка Хранителя и отошел в сторону. – И давно ты там живешь? – поинтересовался Хродвиг. Парень улыбнулся своей смущенной улыбкой и пожал плечами: – Я не помню… Похоже, он вообще плохо понимал, что происходит вокруг и зачем его сюда позвали. – Что у него с рукой? – Хранитель на сей раз обратился к Хоару, сидящему у подножия. Хоар встал, приблизился к пареньку и размотал тряпку. Вдоль предплечья тянулся глубокий багровый порез. Хоар понюхал рану и сморщился. – Нормально. Непонятно, зачем руку так заматывать… – проворчал он. – Но рана чистая. – Это мама… – объяснил Ойкон. – Мазь хорошая, и подживает неплохо… – закончил осмотр Хоар. Посмотрел на тряпку и бросил ее на землю. – Пусть рана на солнце побудет. Чем это тебя, мечом или ножом? – спросил он у парнишки. – Это Эйрик, кинжалом, – пояснил паренек. Все с той же улыбкой. Толпа глухо загудела, и Ойкон с удивлением обернулся на нее, как будто только заметив. «Он же дурачок!.. – догадался Ули. – Вот и улыбается все время!» – За что он ударил тебя? – быстро спросил Хранитель, гася своим вопросом недовольство жителей. – Они смеялись и били. А я защищал, – нахмурился паренек. Он рассматривал свою рану, поворачивая руку из стороны в сторону, как будто впервые видя. – Я защищал и поднял руку. – И он действительно поднял здоровую руку, показывая, как это происходило. – Ты защищался, – кивнул Хранитель. – Нет, – удивленно посмотрел на старика Ойкон. – Я защищал. Защищал Гворфа. Многоголовая толпа как-то разом сотней ртов сказала: «Ой!» – и замолчала. В опустившейся тишине было слышно, как мул хлопнул себя по крупу хвостом, отгоняя слепня. – Ты защищал Гворфа… – медленно повторил Хранитель, разворачиваясь к толпе. Найдя глазами сжавшегося старосту, Хродвиг пальцем поманил того к себе. Эйдир вышел из первого ряда и приблизился на полусогнутых ногах. «Как в штаны наложил», – вспомнил Ули еще одно присловье Быка. Хранитель поставил старейшину рядом с разглядывающим свою рану Ойконом и спросил у него, игнорируя понурившегося Эйдира: – А Гворф – это кто? – Гворф хороший, – объяснил парень. – Он мельницу водяную нам построил и ушел жить к Джогу-Вара. И орехами медовыми угощал. – Ты говорил мне, что я знаю все в этой истории, – перевел взгляд на старейшину Хродвиг. – Но каждый раз это оказывается неправдой. Может, мне раскалить кузнечные клещи и вытащить из тебя все, что ты утаиваешь от суда? – Хродвиг наклонился вперед и всем весом оперся на посох. – Так это… – залепетал староста, выставив вперед руки. – Не утаиваю, ничего не утаиваю, храни нас Великое Небо! Забыл, как есть забыл. Кто ж про этого чудака помнить будет? – Кто такой Гворф? – медленно и громко спросил старосту Хранитель. – Так это… – затараторил староста. – Чудак какой-то. Имперец, по всему видать. Аскод Гворф назвался. По-нашему хорошо говорит. Пришел по осени, откуда ни возьмись. Мы его со скалы хотели… Ну, на всякий случай. Но он сказал – Джогу-Вара ему нужен. Так это… мы подумали – чего нам, коли он сам погибели ищет. Указали гору, где Джогу-Вара живет. А он нам мельницу на ручье наладил. Только, – он замахал руками, – мы ею того… не пользуемся. – К вам приперся какой-то имперец, прошел через ваше село и ушел дальше в горы, – так же медленно и громко продолжал Хранитель, – и ни дан Рокон, ни танас Гимтар, ни кто-либо из Хранителей про то слыхом не слыхивал. Верно? – Так это… – совсем обреченно, переходя на шепот, ответил Эйдир, – мы ж довели его до горы-то… Где Джогу-Вара живет. Он туда и пошел. И зима близко была! Сожрал его Хозяин гор, думали все! – неожиданно выкрикнул староста. Толпа одобрительно загудела. Хранитель вздохнул и запустил пятерню себе в волосы, приглаживая их. Он вновь повернулся к деревенскому дурачку. – Как этот Гворф оказался там? – спросил Хродвиг Ойкона. – Почему ты стал его защищать? – Гворф хороший, – объяснил Ойкон. – Зачем Гворф пришел к вам? – терпеливо переспросил Хранитель. – Брынзы хотел. На медовые орешки поменять, – пригорюнился парень. – Расскажи: как он пришел и что было потом? – ласково попросил Ойкона Хродвиг. – Был вечер. Мы сбили отару. Эйрик, Эйришь, Эйгдон и другие пастухи пили пиво. Смеялись громко. Я с овцами разговаривал в сторонке. Чтобы никому не мешать. А потом собаки заволновались, залаяли. Побежали в лес, но замолчали. Все за кинжалы схватились и Джогу-Вара стали вспоминать. Испугались. А из леса вышел не Джогу-Вара, а Гворф. И собаки рядом с ним хвостом виляют. Он подошел и поздоровался. Хотел брынзу на медовые орешки поменять. Орешки вкусные – я захотел попробовать и подошел. Свою брынзу поменять. Только пастухи засмеялись и сказали, что только на пиво менять будут. А Гворф и говорит: «Вкуснее воды, чем здесь, нигде в целом свете нет». И еще: «Пиво пьют только лентяи и трусы». Эйрик это услышал и за кинжал схватился. Бросился на Гворфа, а я защитил… – И парень опять уставился на свою рану, подставляя ее солнечным лучам. – Так, – подбодрил его Хранитель. – И что потом? – Они меня оттолкнули и стали пинать Гворфа, – пожал плечами Ойкон. – А Гворф хороший… – А потом? – поторопил его Хранитель. – А потом пришел Джогу-Вара и покидал всех пастухов в овраг, – в звенящей тишине закончил рассказ Ойкон. – А я испугался и домой побежал. Ночью. А мама меня спрятала. Только это я плохо помню, – и его рассеянно-смущенная улыбка вновь появилась на лице. Молчал пустырь. Молчали дома за околицей. Молчало Великое Небо. Только мул продолжал отгонять хвостом слепней. И вдалеке слышался легкий однообразный шум, не различимый ухом ранее. – Водяная мельница, говоришь, – размышляя вслух, сказал Хранитель, разглядывая старосту Ойдеты. – Аскод Гворф, значит… – продолжая размышлять, Хродвиг пробежался пальцами по посоху, как по флейте. – Мы идем в гости, – громко подытожил он свои размышления спустя некоторое время. – А ты, – он указал на Эйдира, – пойдешь с нами. Толпа ахнула. Арратой Арратой стоял, слегка согнувшись и нависая над огромной Рабской книгой, занося в нее результаты сегодняшнего дня. Монотонность и бессмысленность этого занятия тяготили его. Труд раба-носильщика куда тяжелее, но и результат был зримым и осязаемым. Арратой вывел в книге: «Раб, именуемый Клоп. Восемьдесят восемь бурдюков». На своих плечах злой, резкий, несломленный Клоп вынес взятое у земли масло. Восемьдесят восемь бурдюков! Раб поднял каменное масло из подземной тьмы на свет, к свободным людям. Добытое масло могло пойти на смоление бортов корабля. Или могло быть использовано при строительстве дороги. Или стать смазкой колесницы наместника или – Пагот-шутник! – кареты самого императора! А могло оказаться и в его, Арратоя, старом, треснутом глиняном светильнике. При неровном свете которого он строка за строкой, строка за строкой вносил в вечность прожитый день. Недавно Арратой услышал рабские побасенки о Рабской книге. Мол, у императора в покоях лежит точно такая же книга. И как только в Рабской книге Арратой вписывал очередную строку, она тут же чудесным образом появлялась в императорской книге. И тогда император мог увидеть, плохо или хорошо работал сегодня раб. Какой-нибудь новичок, впервые слушая эту историю, обязательно интересовался: а что будет, если вечерняя запись не появится? Учетчик заболеет, или помрет, или забудет внести запись? После этого вопроса в бараке наступала тревожная тишина, и рассказчик зловещим шепотом объяснял недотепе: