Распахнув кожаное полотнище входа, заменяющее дверь, он несильным пинком заставил пододвинуться спящего парня. По-моему, его звали Барат. Или Йолташ. Парень вскинулся, хватаясь за кинжал. – Спи… – шепотом успокоил его Остах. – Мы до кустов и обратно. Что-то пробормотав спросонок, парень рухнул обратно на расстеленную кошму. Рдели горками углей костры, рядом с некоторыми из них сидели люди, сгорбившись и укрывшись плащами. «Часовые? – мелькнула мысль. – За такое несение караула шпицрутенов здесь не полагается, ненароком?» Остах отнес меня в ближайшие кусты. Ближайшие кусты оказались совсем не близко, и идти пришлось изрядно, так как все пространство у опушки было подчищено и, кроме здоровенных горных сосен, там ничего не росло. Сняв штаны и «вывесив» меня, как мамашки держат совсем уж малышей, Остах сопел сзади. «Интересно, он и задницу мне подтирать будет?» – подумал я. Впрочем, мысль была дурацкая, потому как живот схватило совсем немилосердно. Не обращая внимания на облепивших меня комаров, я расслабился. Сразу же полегчало. Подождав немного, я неловко завозился. – Все… – шепнул я воспитателю. Но вместо того чтобы предпринимать известные действия, Остах приблизил лицо к моему уху и тяжелым шепотом спросил: – Ты кто, парень? Это было так неожиданно, так внезапно! Меня тут же скрутил очередной спазм, похожий уже на приступ медвежьей болезни. Мне казалось, что исподволь я был готов к подобному варианту событий. Близкие мальчишке люди неизбежно должны были меня раскрыть, рано или поздно. Поэтому я придумал легенду про Волю Матери Предков, ретроградную амнезию. И, как мне казалось, был готов к серьезному разговору. Но вот так, с голой задницей в лесу… Теперь я как никто другой понимал выражение «поймать со спущенными штанами» – положение более глупое и беспомощное представить трудно. Пока я лихорадочно размышлял, что делать, эмоции ребенка вновь взяли верх, и Оли захлюпал носом. Это хлюпанье грозило перерасти в плач. – Тихо! – вдруг резко оборвал меня Остах. Руки, держащие меня, напряглись. Было в его интонации что-то такое, что враз оборвало начинающуюся детскую истерику. Остах медленно-медленно, не разгибаясь и продолжая держать меня в прежнем, неприглядном виде, двигался вглубь кустарника. Наконец он остановился и так же медленно усадил меня прямо голой задницей на землю. Прямо на сухие колкие сосновые иголки. Опустился на землю рядом, уложил и рывком надел штаны. Я протестующе пискнул. – Тихо… – вновь оборвал меня шепотом. – Смотри вокруг и не поднимай голову. Сам он лег рядом и укрыл нас обоих черной буркой. – А что такое?.. – прошептал я в самое ухо дядьки. – Что-то не так, – дернул плечом Остах. – Молчи, смотри и слушай. «Смотри и слушай! И нюхай! Не мог подальше отойти… Впрочем, было бы о чем переживать… Что случилось с Остахом, что он прервал мой допрос, так удачно для него складывающийся? Видимо, что-то нешуточное. Что же, будем молчать и слушать». Порывы теплого воздуха изредка налетали с гор, запутываясь и шелестя в листве одиноких среди сосен берез. Ночная темень медленно отступала. Начали распеваться первые, редкие еще, утренние птахи. И тут я увидел. Увидел периферическим зрением движение в лесу справа от меня. Переведя взгляд на это место, я долго смотрел туда, но не увидел ничего. «Померещилось?» – спросил я сам себя. Но нет – из-за ствола сосны показалась человеческая фигура, пригнувшаяся к земле. Человек медленным шагом двинулся в сторону нашей стоянки. В руке он держал лук с уже натянутой тетивой. Стараясь не выдать себя движением, под буркой я ткнул под ребра Остаха, смотрящего в другую сторону. Тому не пришлось, подобно мне, приглядываться. Человека с луком он увидел тотчас и хищно осклабился, едва заметно кивнув. Видимо, до конца не был уверен в своих подозрениях. – А теперь… – горячо зашептал он мне на ухо на грани слышимости, – слушай сюда, парень… Сейчас мы долго будем лежать. Может, долго-долго лежать. И по-прежнему будем смотреть и слушать. Даже если перед твоим носом появится кто-то – не вздрагивай и лежи, как лежишь. Когда начнется потеха – лежи камнем. Лежи, пока я – или кто-то из наших – не велит тебе другое. И молчи, – оборвал он мои вопросы, – это не игра. Лежали мы, надо сказать, не очень удобно. Воняло дерьмом, прогалина походной поляны была видна едва-едва. Обострившийся слух различал журчание реки, скрадывавшее звуки. Постепенно начали затекать руки. Потом заныла шея. Поясница. Спина. Нестерпимо захотелось переставить локти с впечатавшимся в кожу сучком. Зачесался нос. Проснувшаяся не к месту букашка заползла под рубаху, начав путешествие вдоль позвоночника… Я продолжал смотреть за фигурой лучника, что оказалось не просто. Замирая, он растворялся в предрассветных сумерках, теряясь за стволами деревьев, и лишь дальнейшее продвижение помогало мне вновь его обнаружить. Краем глаза я наблюдал и за своим воспитателем. Лицо Остаха – в последнее время все больше озабоченное и нахмуренное – разительно изменилось. Черты его заострились, складки меж бровей разгладились, губы сжались в тонкую полоску. Создавалось ощущение, что и уши у него сейчас стоят торчком – словно охотничья собака встала на след. Заметив мой взгляд, Остах едва заметно кивнул головой, указывая направление, куда мне стоит взглянуть. «Мать честная!..» У одного из деревьев стояли сразу трое лучников. А за ними виднелись еще фигуры. Видимо, мы лежали на самом фланге нападающих – а таинственные незнакомцы, несомненно, были нападающими, кем же им еще быть? – так как близкая речка не позволяла им растянуть цепь стрелков дальше. Увиденный мной лучник был крайним в цепи. И тут произошло сразу множество событий. «Своего» лучника я теперь видел сбоку и со спины, почти на грани зрения. Он подобрался к краю прогалины и замер. Неожиданно среди хора распевшихся утренних пичуг прозвучало уханье совы, резанув по уху. – Ради Матери Предков, парень, лежи камнем!.. – прохрипел Остах, стиснув мне рукой шею. «Больно, черт ты старый!» На стоящую фигуру лучника, который, услышав сигнал, вскинул лук, с дерева упало темное пятно. Остах перестал придавливать меня к земле и только шипел яростным шепотом: – Живьем, Барат, живьем!.. – от переполнявшей его энергии Остах скреб пальцами по прошлогодней листве. – Вот сучонок, пайгальское семя, опять на верхотуру забрался! Медузу тебе в мошонку, что творишь! Как ты глотку режешь, хайлендер недоношенный!.. – Остах закусил губу, чтоб не заорать. «Эк моего воспитателя разбирает! Ему самому ножом помахать охота, да я мешаю». Фигура тем временем, встав во весь рост, подняла руку с коротким клинком, и – «Дор-рррча! Дор-рррча!!!» – раздался боевой клич. От его вопля все лесные певцы мигом замолчали. На мгновенье упала тишина, в которой слышны были щелчки спускаемой тетивы. А потом звуки посыпались лавиной – вопли, крики, проклятия, ржание лошадей. – К оружию! – закричал кто-то. – Дорча! Дорча! – заухало недалеко. – Лежи камнем! – уже не скрываясь, крикнул мне в лицо Остах. И, вскочив, побежал к Барату. Сердце у меня билось так, что кровь прилила к голове, в висках бухало молотом, закладывая уши. А в голове дурацким хороводом металась по кругу одна и та же мысль: «Убежал и даже ножа не оставил… И даже ножа не оставил…» – и глупая обида на оставившего меня одного дядьку. Опять мальчишка на волю вырвался. С этим что-то надо делать. В подавляющем большинстве случаев вел партию я. Десятилетний мальчик не то чтобы затаился во мне – нет, подобного шизофренического раздвоения сознания у меня не наблюдалось. Просто я стал Ултером (хоть он теперь Олтер), мальчик стал Антоном, а мы стали единым целым. Но в моменты сильного эмоционального потрясения реакции маленького мальчика вырывались и не знали удержу. С одной стороны, меня это здорово выручало, с другой – как сейчас, например, – мешало. Подавив панику, я взял себя в руки. Кровь в ушах перестала так сильно шуметь, и я услышал звон железа. Все-таки дошло дело до рукопашной. Значит, планы нападавших сорваны? А может, напротив, они дорезают сейчас ополоумевший со сна лагерь, а затем начнут потрошить купеческое добро? Потом, если не наткнутся на сжавшегося от ужаса в комок десятилетнего мальчишку в кустах, растащат это добро по своим разбойничьим норам. Помереть от жажды мне не грозит – до речки я доползу и на руках. Потом остается только выползти на место побоища и ждать, кто на него пожалует следующим… Все эти мысли промелькнули у меня за какие-то мгновения. А тем временем я наблюдал, как подбежавший к Барату Остах с размаху залепил ему справа, отчего у того мотнулась голова. Что-то коротко ему прокричав, он махнул рукой в мою сторону и для ускорения хлопнул парня по спине. Барат, не оборачиваясь, рванул в мою сторону. Бежал он, вертя головой. «Не понял толком, где я», – догадался я. Подняв руку из-под бурки, я помахал. Взгляд Барата тут же зацепил движение, и, обрадованный, он припустил еще быстрее. Чудом умудрившись не вляпаться в мою кучу, он опустился на бурку рядом со мной. – Залезай под бурку, – скомандовал я. – Чего? – ошалело спросил парень. Левое ухо у него наливалось красным. «Оглох, что ли? Или не отошел еще от схватки?» – Под бурку, она темная, и нас не видно, – объяснил я ему. – Для маскировки. – Для маскировки… – с пониманием протянул Барат, отодвигаясь и залезая под бурку. В руках он продолжал сжимать окровавленный кинжал и при этом двигался так ловко, словно тот был продолжением руки. – Кто они? Их много? – спросил я. – Тихо! – приподнял руку с раскрытой ладонью Барат. – Лежим и слушаем! «Что? Снова лежать и слушать?..» Лежали мы недолго. Мою разыгравшуюся фантазию о кровавой сече на поляне прервал бегущий в нашу сторону человек. Бежал он быстро, не скрываясь, сучья летели у него из-под ног во все стороны. По-видимому, парень несся вперед, не разбирая дороги. Возможности разглядеть, кто это – свой или чужой, не было ни малейшей. Через пару мгновений нам доведется узнать, оббежит этот лось наше убежище по дуге или ломанется насквозь. И что-то мне подсказывало, что скорее последнее. «И даже нож не оставил», – теперь уже без всякой паники с сожалением подумал я, взглянув на Барата. Тот подобрался. Кончик кинжала, который он держал перед собой почти над самой землей, слегка подрагивал. Бегущий приблизился. Традиционная овечья безрукавка. Шаровары, заправленные в мягкие сапоги. Широкая лента на лбу, удерживающая длинные волосы. И небольшой топорик на длинной рукояти в правой руке, который он держал на излете, как дубину, направив в землю. Вот он вломился в подлесок, взметнулась бурка, навстречу ему кинулся Барат. Короткий укол кинжалом, отскок назад и влево. Бежавший по инерции сделал еще пару шагов и, даже не успев вскинуть руки, рухнул на землю, заливая ее кровью. Гортань у него была вскрыта. Подергавшись и посучив ногами, он затих. Откинутый смертельными конвульсиями топор валялся в шаге от моей головы. Барат опустился рядом с поверженным и, глядя то на меня, то на труп, тоскливо произнес: – И этого – наглухо. Опять меня накажет, что не живьем взял… Ну что поделать? Ведь сам учил меня… В шею, чтоб наверняка. – Потом, видимо о чем-то вспомнив, он отодвинул меня подальше от расплывающейся лужи крови, вновь примостив на бурку. Мы сели лицом к тому месту, откуда выбежал бедолага. – Ты как, Оли? – спросил меня Барат. – Живой? Думал он при этом о чем-то своем. Его глаза обшаривали местность перед нами. – Живой, – пискляво ответил я. – Дя-я-ядька-а-а Оста-а-ах мне даже но-о-ожа не оста-а-ави-и-ил!.. Ну что ты будешь делать! Опять разревелся, сопли распустил. Хотя чего уж там, страшно было не на шутку. – Тихо! – цыкнул на меня Барат. «Да что они заладили все – тихо да тихо! Я маленький, и мне страшно, мать вашу за ногу!» Барат сам испугался того, как он прикрикнул на наследника. – Держи, – сказал он, протягивая мне свой кинжал. Протерев его перед этим о безрукавку убитого и взяв себе его топор.