– И что? – после повествования Ашхацавы спросил всё ещё сомневающийся Давыдов. – Бажанов порвал заявление, позвонил на кафедры и сам договорился о досдаче! – улыбаясь от уха до уха, сообщил абхаз. – А тут даже лучше. Рассмешишь – победишь. Вадик взял объяснительную и пошел в канцелярию. Через минуту он выскочил как ошпаренный. – Ну?! – мы с Давидом одновременно схватили Вадика за руки. – Катаются по полу. Все. От капитана до подполковника! – Ну вот, а ты боялась, – я покровительственно похлопал Давыдова по плечу, – только юбочка помялась. И давай без залетов. Второй такой объяснительной у меня нет. * * * Присяга прошла буднично. К счастью, в отличие от срочников, парадки нам не выдали. Кошмарная форма. По жаре – особенно. Так что мы просто погладили наши хэбэшки, подшили свежие подворотнички и почистили сапоги. И автоматы с пустыми магазинами выдали для красоты. Почему-то считается, что присягу надо принимать только с оружием в руках. Наверное, тогда слова про долг, тяготы и лишения правильным образом ложатся в мозг советского человека. Хуже всех, конечно, отслужившим своё. Им тоже пришлось стоять в строю и смотреть, как их товарищи в четыре очереди выходят, становятся у стола и зачитывают из красной папочки то самое «Я, гражданин…». Примерно по две минуты на выступающего, с учетом подхода и отхода. Часа полтора мурыжили. Ну и всё. В конце мероприятия пронос знамени с балетом и духовым оркестром местного розлива. Ну, все эти «Первый взвод прямо, остальные направо, на одного линейного дистанция» и прочие малопонятные обычному человеку вещи. Ладно, закончилось – и хорошо. Осталось отбыть тут до конца и выбросить из памяти потерянное напрасно время. * * * В этот день всё начиналось как обычно – построение, потом занятия по химзащите. Звучит скучно, а на самом деле очень интересно. На полигоне поставили палатку, в ней испарили немного хлорпикрина, и начали запускать в нее курсантов. Нет, сначала всё как положено: инструктаж, тренировки, никто не остался обделенным. Все были красивыми и веселыми, ведь надеть и снять противогаз – занятие, только случайно не внесенное в перечень наркотиков, такую безудержную радость вызывает это дело. Особенно если повторить его двадцать раз подряд. А потом каждый заходил в хлорпикриновую палатку и надевал противогаз. Всех, кто сделал упражнение неправильно, отлично было видно. Вон, сколько этих гавриков рыдают в сторонке. Пятеро. Из полутора сотен. Спрашивается: они чем полдня занимались? Ведь после такой подготовки даже умственно отсталый сделает всё как следует. А студент-медик – нет. Мысли о человеческой глупости прервал призывный клич Евстигнеева: «Курсант Панов! Ко мне!» Чего ему надо? Запасной носовой платок? А то он свой уже трижды промочил и высушил, наверное. Потому что тенёк возле палатки условный, а у нас тут, между прочим, июль. Не сорок, как в каком-нибудь Лимасольске, но припекает. А советская военная форма, даже офицерская, на жару не рассчитана. Выполнять собачью команду, как это прописано в уставе – сначала бегом, а потом примерно за пять шагов перейти на строевой шаг, чтобы остановиться и доложить о прибытии, я не стал. Перетопчется. Кстати, у нас был один такой садюга-комроты. Бывший тракторист из болгарского села в Одесской области, Степа Делчев. Этот гад садился на лавочку, замечал кого-нибудь, не очень быстро перемещающегося. Командовал «Ко мне!», дожидался подбега – и возвращал свою жертву на исходную. Тоже бегом, конечно. И так, пока не надоест. Так вот, подошел я к нашему капитану если не прогулочным шагом, то близко к этому, обозначил отдачу чести и сообщил, что курсант Панов прибыл. – А ты служил срочную? – полюбопытствовал Евстигнеев. – Никак нет, тащ капитан, воспользовался предоставленной согласно законодательству отсрочкой. – А ведешь себя как дембель. Посмотришь на тебя – так хоть забейся, что служил. – Не против. А то у меня от стипендии немного осталось, – я совершенно спокойно улыбнулся, намекая командиру о его шаловливых ручках. – Давай, Панов, в штаб батальона. Ждут тебя там. – Есть в штаб батальона. Я спокойно дошел до второй казармы, в которой искомое и располагалось. Всё тут одинаковое – двери, таблички, краска на стенах. Хоть в Мурманске, хоть в Петропавловске-Камчатском. Посмотрел на сапоги – запылились. Непорядок. Почистить бы, но лень. Воспользуемся старинным методом. Я зашел в умывальник, открутил крантик в ножной ванной и сунул ногу вместе с сапогом под струю воды. Хорошо-то как, Настенька! Прохладно! – Ты так обувь испортишь, – осуждающе сказал кто-то от входа в умывальник. Я оглянулся. Ага, хлопчик со второго потока. Ильхамов, что ли? Не помню. Но с сержантскими лычками на погонах и с красной повязкой дежурного по роте. – А вы, коллега, планируете эти сапоги носить восемь месяцев, пока замену не выдадут? – поинтересовался я. – И правда, – смущенно засмеялся студент. – Не подумал. Армейка никак из головы не вылезет. А ведь сколько лет прошло уже. Служил? Я неопределенно пожал плечами, вытер подошвы сапог о тряпку и отправился в канцелярию. Постучал для порядка в дверь, доложился. – Идите, собирайтесь, за вами из Москвы к тринадцати часам транспорт прибудет, – сказал мне сидящий за столом майор. – Ждут вас! Майор показал глазами наверх. Ну не бином Ньютона. Вариантов, кто ждет – всего два. Три если брать генерала Цинева. Я пошел к нашей казарме. Интересно, кто? Галя? Суслов? Что гадать, скоро узнаю. Мне сейчас надо вещи свои из каптерки забрать. После памятной встречи с капитаном всю гражданку сдали туда. Объяснили это дело заботой о сохранности имущества. Мол, у старшины целее будет. Каптерщик, гадина, сидел у ротного писаря и дул чай. Ылита, что сказать. Два самых главных человека, если по меркам срочной службы. И ответил мне хозяин портянок, сапог и подштанников с запасными комплектами формы, что без разрешения старшины или командира роты ничего отдавать не собирается. В своем праве. А вдруг я в самоход собрался или еще чего натворить. А его потом спросят, с какой такой радости… Если есть возможность переложить ответственность на иных лиц – делай это обязательно. И попа твоя будет целее. А где сейчас старшина? Правильно, сидит у хлорпикриновой палатки и следит, чтобы курсанты не выпили химикат. А командир роты, используя фуражку вместо веера, торчит рядом. Придется идти. Недалеко, но все равно неохота. Евстигнеев известие о моей предстоящей отлучке почему-то встретил в штыки. – С чего мне вас отпускать, товарищ курсант? – взбеленился он. – Мало ли кто там по телефону позвонил? Мамка пирожков напекла и решила сыночку покормить? Будет письменный приказ, тогда и отпущу! Федорчук! – Слушаю, – флегматично отозвался старшина, покуривавший в тенечке. Вот что странно: даже капельки пота на гимнастерке не видать. А ведь не худощав товарищ прапорщик! – Вещи этому… Панову не выдавать! До особого распоряжения! – Ага, – сказал, затянувшись, старшина. – Не выдам. На что рассчитывал Евстигнеев – не знаю. То ли ему пофиг на всё, то ли он просто дурак. Я ничего не сказал, отошел в сторонку. Тебе, капитан, пора достать из загашника старые старлейские погоны, чтобы лишняя дырка глаза никому не мозолила, и учить правильное произношение географического объекта Панджшерское ущелье. Потому что это мне по барабану, а тем, кто вызывает – нет. Спросят, почему не примчался по первому зову, я так и скажу. Я сел рядом с Давидом, опустил пилотку на глаза и расслабился. Золотое правило – есть возможность отдохнуть, так воспользуйся. Не прошло и минуты, как рядом кто-то кашлянул. Обозначил присутствие. Ага, Федорчук. Вот кто у них тут умнее оказался. – Шо там у тебе? – с густым южнорусским акцентом спросил он. – Кто вызывает? – Понимаете, товарищ прапорщик, – я встал, отряхнул тыл от травинок и отвел его чуть в сторону, прихватив за локоток. – Так получилось, что я работаю на «скорой». В Кремлевке, – я посмотрел в глаза старшине, тот кивнул. – Пациенты там… непростые есть. Вот, одна… без фамилий, ладно? Короче, соглашается, чтобы лечил ее только я. Женщина с очень сложным характером и судьбой. Вы извините, но… могут быть последствия, – и я посмотрел на погон Федорчука. – Эх, – тяжело вздохнул старшина и продолжил с тем же очаровательным акцентом: – Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь. Йды, скажешь каптеру, я розришив… Зрозумив? * * * Когда сидишь в гражданке на территории воинской части, то чувствуешь себя немного не в своей тарелке. Вокруг все одинаковые, а ты – нет. Но я стойко переносил тяготы и лишения. В присяге так и написано. Мучаюсь в кроссовках и футболке с надписью «Bob Marley 1980 Uprising World Tour». В Вене купил, сумасшедшие деньги отдал – пятьдесят шиллингов, очень уж мне понравился улыбающийся Боб. Одни штаны отечественные, потому что льняные и легче джинсов. Я ждал как раз у штаба батальона, где и говорили. Оказалось – промахнулся. Никто чуждые машины на территорию части запускать не собирался, надо на КПП идти. Это мне тот самый дежурный сказал. А я, дурень, не додумался. Помчался туда. Прислали за мной простой «рафик». Внутренности, правда, те самые, не общегражданские. Всё что надо для слуг народа. И доктор незнакомый на переднем сиденье. Лет сорока, коротко стриженный, волосы цвета перец с солью. Не худой и не полный. Средний такой, мало запоминающийся. Он сначала, как я сел, ко мне повернулся, в курс дела ввести, а потом совершенно демократично перелез в салон. – День добрый. Зовут меня Крестовоздвиженский Анатолий Варфоломеевич. Нарколог. Короче, без вас… не соглашается она. – Так мне тогда товарища надо взять, мы с ним… – Санкция дана на вас. Больше никого. Понятно? – резко спросил доктор. – Да, – кивнул я. – Вот и хорошо. Поехали, Григорий Васильевич, – скомандовал он водителю. Пока ехали, нарколог с насквозь поповскими ФИО поведал, что стряслось. Изложил анамнез. Времени у нас на это дело было – вагон. Хоть машина и разогналась, выбравшись на трассу, больше сотни, но нас с Галей разделяло километров семьдесят. Даже если все время так топить, меньше сорока минут на дорогу не уйдет. Брежнева пила уже больше недели. Тяжело и беспробудно. Вчера вечером организм взбунтовался, переполнившись отходами производства, и теперь она страдала на квартире Буряце. Позвонила кому-то наверху и заявила, что есть только один человек, которому она доверяет – Андрюша. Приехавшую инициативно бригаду она даже на порог не пустила. Нет, сама Галя передвигаться не в силах, но кто-то там с ней был. Боря, наверное. Доктору сейчас не позавидуешь. Дело не в субординации, мол, придется идти на поводу и ставить себя в заведомо подчиненное положение относительно студента. А в ответственности, потому что вызов – его. Поэтому на вопрос, что я там собираюсь колоть и как, я ответил без утайки. А что скрывать? Всё давно известно, испытано и проверено. В любой стране мира процесс будет проходить примерно одинаково. А нюансы… у каждого свои. Первым делом он полюбопытствовал, какой там предполагаемый объем инфузии. На организм такого веса и с такой продолжительностью возлияний – литра два. Глюкозки, чтобы мозги подкормить, аскорбиночки в качестве антиоксиданта, электролитов для сердца, аминокислоты, витамины, седативные. Натуральный экзамен устроил мне попович, но… там, где он учился, я преподавал. На любое его «а почему?» у меня был убийственный аргумент, причем не на уровне фельдшера-капельника, а на клеточном и молекулярном. Как там писал поэт: из прокапанных мною можно составить город? Вот и я об этом. Плавали, знаем. Без лишней самоуверенности – знаю я побольше нынешних наркологов. Дозировать информацию приходится. Конечно, с зубрами типа Довженко я и рядом не стоял, тот харизмой брал, но так, на среднем уровне – любого уделаю. Кстати, по поводу Александра Романовича – метод еще не получил огласки. Года через три вроде признают. Вот смеху было бы, покусись я на самый разрекламированный способ лечения отечественной наркологии. Но гипноз у меня никогда сильным местом не был, да и не очень я метод Довженко люблю. Баловство, если брать большие сроки. Пока мы обсуждали стратегию детоксикации, и Балашиха промелькнула за окном. В животе неприятно забурчало. Конечно, в тюрьме сейчас ужин, макароны дают. А у курсантов – обед. К хорошему организм быстро привыкает, и если его каждый день кормить, даже и не очень качественной пищей, но три раза и в одно и то же время, то потом он начинает бунтовать, не получив дозу. У меня даже возникла мысль остановиться и купить что-нибудь, но потом я подумал, что у Бори в холодильнике «Розенлев» должно храниться немало вкусняшек, которыми он поделится. Можно и потерпеть, через каких-то полчаса на месте будем. Крестовоздвиженский, убедившись в моей компетентности, других тем не затрагивал, уселся поудобнее, вытянул ноги и закрыл глаза. А если начальник так делает, значит, и подчиненному тоже можно – солдат спит, служба идет… Шоссе Энтузиастов я уже видел неоднократно, ничего интереснее, чем легкая дрема, не наблюдается. Приехали на Кутузовский, нагрузились необходимым и пошли. Доктор молодец, нос не воротит, помог донести барахло до квартиры. Звоним. Странное дело, открыл не Буряце, а какая-то смутно знакомая женщина. Спросила, кто мы, и впустила. Лет сорока, наверное. Артистка, может, или певица, кто их знает, Галиных подруг. Их возле нее немало вилось всегда. А для меня факт, что кто-то в кино снимался, вовсе не повод запоминать человека. Поработала швейцаром – и ладно. Что-то я несколько агрессивно настроен. К чему бы это? Ситуация привычная, пациентка знакома. Доктор со мной, если что – поддержит. Наверное, попович всё же немного раздражает. Интересно, а первый отдел ему мозг долго выгрызал при трудоустройстве? Или папа Варфоломей уже не духовного сословия был? Не о том думаю. Надо о работе, о клиентке, а мне в голову только генеалогия коллеги лезет. Может, его дедушка был пламенный революционер, а имя сыну дал в честь соратника по эксам и боевому девятьсот пятому. – Сюда, пожалуйста, – позвала нас встречающая. Усталый голос, достало ее, наверное, а не откажешь принцессе, будешь терпеть до упора.