— Она вела себя прекрасно, — щеки Паркера заметно порозовели. — Именно потому, что она твоя сестра, ты не способен оценить ее поступков. Широкая благородная натура — каким она видела того человека? Искренняя и цельная, она судит о других по собственным меркам. Не могла поверить, что Гойлс настолько убогий и жалкий, пока он сам этого не доказал. Но даже тогда не могла плохо о нем подумать, пока он себя не выдал. Как отважно она за него сражалась! Только представь, что это значило для такой замечательной, прямолинейной женщины… — Ладно, ладно… — Питер пристально, с удивлением смотрел на друга. — Не лезь из кожи, я тебе верю. Пощади, я всего лишь брат. Все братья глупцы. Все любящие — безумцы. Это Шекспир сказал. Тебе, старина, нравится Мэри? Ты меня удивляешь. Но этому удивляются все братья. Благословляю вас, дети. — Прекрати, Уимзи! — рассердился Паркер. — Ты не имеешь права так говорить. Я сказал, что восхищаюсь твоей сестрой. Каждый обязан восхищаться таким мужеством и стойкостью. И нечего обижать. Я прекрасно знаю, что она леди Мэри Уимзи и чертовски богата, а я всего лишь полицейский, у которого нет никакого дохода, кроме зарплаты и в будущем пенсии. Поэтому не надо насмешничать. — Я не насмешничаю! — возмутился Питер. — Просто не понимаю, что кому-то может прийти в голову жениться на моей сестре, но ты мой друг и очень хороший человек — говорю как есть. И — черт побери! — давай скажем откровенно: какая может быть альтернатива? Отлынивающий от военной службы социалист без роду, без племени? Или карточный шулер, темная лошадка с непонятным прошлым? Мать и Джерри должны смотреть в корень и радоваться пристойному богобоязненному водопроводчику, не говоря уже о полицейском. Боюсь одного: Мэри с ее дурным вкусом на мужчин не оценит такого приличного малого, как ты. Паркер извинился перед другом за свои подозрения, и они немного помолчали. Полицейский потягивал портвейн и задумчиво глядел на возникающие в розовых винных глубинах теплые невероятные картины. Уимзи достал записную книжку и стал бесцельно пробегать глазами содержимое, бросал в огонь старые письма, разворачивал и сворачивал памятные записки, перебирал бесчисленные визитные карточки знакомых. И, наконец, добрался до полоски промокательной бумаги из кабинета в Риддлсдейле. Отпечатки на ней он раньше почти не рассматривал. А Паркер, допив портвейн, вспомнил, что до того, как в их разговоре возникло имя леди Мэри, он хотел кое-что сообщить другу. Он повернулся к нему и уже открыл рот, но слова застряли в горле, словно сбившийся бой часов. Питер грохнул кулаком по маленькому столику так, что зазвенели бокалы, и громко воскликнул во внезапном озарении: — «Манон Леско»! — Что? — не понял Паркер. — Осталось прокипятить мозги, сдобрить маслом и подать на стол с репой. Потому что ни на что другое они не годятся. Посмотри на меня! (Полицейскому едва ли требовалось это приглашение.) Мы волновались за Джерри, мы волновались за Мэри, гонялись за всякими Гойлсами, Граймторпами и бог знает за кем еще, а все это время этот маленький клочок промокательной бумаги лежал в моем кармане. «С краю листа он заметил пятно, ему показалось лишь кляксой оно» — вот и все. Но Манон! Манон, Чарлз! Будь у меня во лбу серого вещества хотя бы столько, сколько у слизня на пне, эта книга мне все бы сказала. Только представь, сколько времени мы бы сэкономили! — Питер, ты слишком возбудился, — прервал его Паркер. — Понимаю, ты в восторге, что ясно увидел перспективу, но я не читал «Манон Леско». Ты показываешь мне промокательную бумагу, но я понятия не имею, что тебе удалось открыть. Его светлость без объяснений протянул находку. — Я вижу мятую грязную бумагу, — сказал полицейский. — Сильно пахнет табаком и кожей. Полагаю, ты держал ее в своей записной книжке. — Невероятно! — восхищенно воскликнул Питер. — И это притом, что ты видел, как я ее оттуда достал! Холмс, как вам это удается? — В углу два пятна. Одно значительно больше другого. Видимо, этой стороной вытирали перо. В этом пятне есть что-то дурное? — Я не заметил. — Ниже под пятнами герцог два или три раза поставил свое имя, или, скорее, титул. Отсюда заключение: письма адресовались не близким. — Заключение, на мой взгляд, основательное. — У полковника Марчбэнкса четкая подпись. — Вряд ли он что-то злоумышлял. Он ставит свое имя как честный человек! Продолжай. — Дальше размазанное сообщение о пяти чего-то прекрасного чего-то. Ты усматриваешь в этом некий сакральный смысл? — Цифра «пять» может иметь каббалистическое значение, но должен признать, понятия не имею какое. Есть пять чувств, пять пальцев, пять китайских заповедей, пять книг Моисея, не говоря уже о воспетых в песне таинственных сущностях. «Пять флэмпарей с круглым лбом отдыхают под столбом». Всю жизнь хотел понять, кто такие эти флэмпари, но поскольку так и не узнал, в данном случае это нам никак не поможет. — Это все, если не считать фрагмента, содержащего кусочки слов — «ое» в одной строке и «is fou…» строкой ниже. — Что можешь предположить? — «Is found» — найдено. — Считаешь? — Первое, что приходит в голову. Или «his foul» — «его мерзкое». В этом месте чернила неожиданно скопились на пере. Герцог мог писать о картежных махинациях Кэткарта. Согласен? — Нет. Я это понимаю не так. Более того, считаю, что писал вообще не Джерри. — А кто? — Не знаю, но могу догадываться. — И это нас куда-нибудь приведет? — Все объяснит. — Не тяни, выкладывай. Даже доктор Ватсон потерял бы терпение. — Скажешь тоже! Взгляни на верхнюю строку. — Там только «ое». — Так, и что это значит?. — Понятия не имею. Может быть все, что угодно. «Ситроен». — Насчет заимствований не знаю. Но в английском языке такое сочетание букв не слишком часто встречается. Это и не два слова рядом — буквы написаны так близко друг к другу, что выглядят как дифтонг. — Возможно, это слово не английское? — Именно, возможно! — О! Понимаю: французское? — Уже теплее. — Soeur; oeuvre; oeuf, boeuf…[62] — Нет-нет! Вначале ты был к истине ближе. — Soeur — coeur![63] — Coeur. А теперь стоп. Взгляни на эти каракули впереди. Что-нибудь напоминает? — Одну минуту… так… er… cer… — Как насчет percer[64]? — Думаю, ты прав. «Percer le coeur»[65]. — Да. Или «perceras le coeur». — Так лучше. Кажется, что здесь требуется еще буква или две. — А теперь вернемся к строке с твоим «is found». — Fou![66] — Кто? — Я сказал не «кто». Я сказал «fou». — Знаю. Кто fou? — Господи! Je suis fou[67]. — A la bonne heur![68] Я предполагаю, что следующие слова — «de douleur»[69] или что-нибудь вроде этого. — Не исключено. — Осторожничаешь, чертяка. А я утверждаю, что так оно и есть. — Ну и что? — Это все объясняет. — Ничего! — А я утверждаю — все! Вдумайся: это написано в день, когда умер Кэткарт. Кому в доме могли принадлежать такие слова: «perceras le couer… je suis fou de douleur»? Переберем всех. Почерк не Джерри, это я гарантирую. И не его выражение. Полковник Марчбэнкс или его супруга? Не похоже на Пигмалионовы страсти. Фредди? Он под страхом смерти не стал бы сочинять романтическое письмо на французском языке. — Согласен. Остаются Кэткарт и леди Мэри. — Чушь! Мэри не могла. — Почему? — Разве что она поменяла ради этого пол. — Конечно. Тогда было бы написано: «je suis folle». Получается, Кэткарт. — Да. Он всю жизнь провел во Франции. Прими во внимание его банковские дела. Прими во внимание… — Господи, Уимзи, какими же мы были слепыми!