– Зачем мне в охотники? Я не из ваших. Брезгливость почти завязала губы узлом, и Рони сделал шаг назад. Виктор и не терялся, точно каждому прохожему вручал шестизарядный револьвер, что и высшим чинам не всегда выдают. – Убивать не буду, – посуровел Рони, кулаками подперев бока. Тело знает, что не в праве спорить, потому и сипит что-то из горла невнятное, со слабиной. Коршун отмахнулся, будто бы это воробей с пять минут назад уговаривал выдать ему револьвер. – И не надо. Это для защиты, а не трофеи собирать. – Да?! – не удержался Рони, задохнувшись от возмущения. – Защита, значит?! А руки-то отнятые – эта ваша забава не в счет? А в спину беглецам – это тоже… Остыл, правда, почти тут же: пойди-ка не остынь под таким черным взором. – Ты бы так под небом ходить научился, как дерзишь, – глянул коршун исподлобья, а голос не повысил. И этого хватило, чтобы Рони свел плечи. Словно и не дорос воробей до той планки, с которой коршунов злить выходит. – Как ты собрался легенду под небом ловить, а, семинарист? Или я за тебя всю работу сделать должен? Рони не сдавался, сжав кулаки. Ульрика, до того молчаливая, открыла рот: – Упрямый совсем. Баран, а не воробей. Хорошего помощничка нашел… – Лучшего в городе. Да только не по уму отбирали. Скажи-ка мне, Рони. Ты думаешь, что человека можно убийцей сделать против его воли, а? – Виктор усмехнулся, как показалось – ни капельки не весело. – Уж точно нет. – Так научись стрелять метко, чтобы не убивать! Сказал – да бросил пушку вперед, на воробья, едва по подбородку не угодив. Рони сплоховал: бездумно вцепился в квинс, как схватился бы за выступ крыши. А потом рассматривал злой подарок судьбы, поражаясь его весу. Держал он вещи и потяжелей, да только никогда – тяжелее отнятой жизни. Один Распорядитель знает, сколько мертвецов у этой крохи на счету. «Может, нисколько, и так оно и останется», – успокаивал он себя, выискивая компромисс между свободой для стаи и несмываемой грязью до смерти. – Легенда-то стрелять не брезгует, – заметила Ульрика и погладила его по плечу. Не отрывая взгляда от квинса, так и взвешивая его на ладони, Рони подошел к стойке. Хоть в чем-то коршуны не врут – убивать они его не заставят. – Ладно. Я понял. – Он пошире расставил ноги, будто земля нетвердая или заманили его коршуны на лед. – Показывайте ваше грязное дело. И подарил уже лихой, почти злостный взгляд мишеням. Ох и пожалеет еще этот Виктор со своей страшной бабой, что его – лучшего из воробьев! – оружием снабдили. Как Рони и предполагал – особого ума для перезарядки и стрельбы из квинса не требовалось. Только привычка, да готовность стать последней тварью. – Плечи не уводи и так не задирай, – вздохнул Виктор, почти брезгливо надавив на левую лопатку. С такой же небрежностью Рони бы скидывал его труп в Войку, будь он душегубом. А так – оставалось скрипеть зубами и фантазировать, подобно бедняку – о стейке. – Ага, уже лучше, – словами Виктор обещал одно, а тон его выдавал другое. Для коршунов, небось, спина Стивена ничем не отличается от мешковины. Все одно: попадись им Лея, Жанет или девчонка-подросток, что под небо только забралась. Синее с красным, живое станет неживым. Рони стрелял, и с непривычки звенело в ушах. Есть у острого слуха и обратная сторона. Казалось, голова начала потрескивать, как хрусталь в багаже: еще малость – и расколется от уха до лба. Он и не сразу подметил, как беззвучно ругает самого себя. И вовсе не за то, что рукоять держит и прогнулся под чужую волю. За все время в коршуновом гнезде – ни одной знакомой хари, кроме Йельса. Как так сталось, что за эти годы ни разу своего врага Рони в лицо не признавал: столкнись они хоть на площади под вечер, хоть ранним утром, до отбоя?.. Жанет предостерегала года четыре назад, нашептывая пару имен: то ли Фритц, то ли Финчер. Или то был жандарм? Быть может, их специально меняют, отсылая из города в город, чтобы не примелькались? Или… Рони почти прорычал, вновь промазав. – Малой, – захрипел женский голос у него над ухом, – ты в каких облаках витаешь? Напрягись, не то за порох полы мыть пойдешь. В ушах еще звенело, и Рони обернулся. Вид на Виктора перегородила Ульрика. От нее тянуло чем-то кислым и тяжелым, то ли пойлом, то ли лекарством. Вернулась, у жаровни погревшись. Одного взгляда вблизи ему хватило, чтобы заметить очередной недостаток: вес тела смещен на левую, так не стоят и не ходят здоровые люди. Если и порхала эта птичка, то недолго и давно. – Нужно соединить в тебе то, что умеешь, с тем, чего отродясь не делал, – подошла она поближе. Рони мучительно вздохнул. Не о такой близости с женщинами он мечтал. Ульрика рубанула ладонью у его пояса, где оснастку на вылазках крепят. – Клином ты метко бьешь и без прицела. Здесь и того проще. На словах у нее все ладится, а сама ногу подволакивает, и коршунам сгодилась не пойми чем. Сначала Рони посмеялся над ее менторскими потугами. Потом, как Ульрика показала, что и девица с квинсом управиться может, насуропил брови. Из соревнования со слабым полом дело пошло чуть легче. Ульрика быстро потеряла к нему интерес и ушла греться, соединившись со стайкой коршунов у огня, в метре от двери в штаб. Виктор за воробьем и приглядывать перестал, долго и молча стоял на холоде, так, что казалось – примерз к этой стойке. Стало ясно, что мучить воробья грязным делом будут долго. А значит, надо и для себя чего-то выгадать. – Как давно клеймо носишь? – будто невзначай поинтересовался Рони, бережно вдевая патроны в барабан. Виктор на секунду поднял глаза и тут же опустил обратно. Вопрос заметил. По обычаю, не посчитал нужным отвечать: отошел погреться у двери, где трещали коршуны. Как будто вспомнил, что людям положено в тепле жить, а он – один из них. Рони не сдался, проведя хитрый маневр. Отстрелял весь магазин, щурясь от усердия, почти не дышал, целясь. Получилось лучше, чем в прошлый раз. Только Виктор объявился у стойки проверить результат, Рони вернулся к старой колее: – А все-таки? – Эй, Ульрика! – Виктор крикнул и деланно отвернулся от Рони, привалившись к стойке локтем. – Аю? – Как полагаешь, я создаю о себе превратное впечатление? Может, скормил пачку ложных надежд кому-то из ребят? Со стороны штаба хмыкнули, кто-то заржал. Рони с показной невозмутимостью перезаряжал квинс. – Это навряд ли, – заверили коршуна с той части двора. – Может, – не унимался Виктор, – рожа у меня слишком набожная? – Пф, сплюнь. – Тогда объясни-ка мне, Ульрика, с чего наш невольник решил ко мне в друзья набиваться? Рони мрачно вздохнул, выжидая, когда этот цирк подойдет к концу. – Думаю, в его обстоятельствах еще не так спляшешь. Берегись, как бы чего не подлизали, – ответил незнакомый коршун. Ульрика тут же загоготала не по-девичьи, запрокидывая голову от смеха. – И за деньги не сунусь, – обиженно буркнул воробей себе под нос. – Ты что-нибудь понял, Рони? – Виктор повернулся к нему, склонив голову набок. – Понял. Коршуну и этого не хватило, пристал хуже соринки в носке: – Мало понять, надо запомнить хорошенько. Я не ищу новых друзей. «А даже если б тебе они и понадобились, ни одного бы не нашел», – смолчал Рони, глянув исподлобья. Стоило что-то ответить, сохранив достойный вид. Не рискнув здоровьем стаи. – Размечтался. Мне для дела, никаких обид. – Дело у нас с тобой одно, и, видит небо, – он вздохнул, – я надеюсь, что ненадолго. – Хоть в этом соглашусь, – бросил Рони и прицелился. Бах! Новая дыра возникла между рисованной шеей и подбородком на мишени. Не туда выстрелил. Считай, убил. А Виктор кивнул, довольный, как кровь воробьев почуял: – Неплохо. – Рони это и сам видел, без подсказок. – Только рано радуешься. – По мне видно, что я радуюсь? – улыбка и не тронула губы. Нечему воробью радоваться, когда в дело идет порох, и неважно, кто подает искру. – Должен бы, мне косой помощник и бесплатно не нужен. Рони стрелял по мишеням, попадая в краску тремя патронами из шести. Промахнулся даже пару раз совсем обидно – так руки крепко сжимали рукоять. И представлялись на месте мишеней совсем другие пейзажи. И почти срывались с губ слова: «Негоже тому, кто почти летать научился, таким дураком быть!» И тянул палец за крючок, отжимал, выпуская пулю. Прямо в наглое фарфоровое лицо. IV. Гэтшир, бой без пороха