Кабинет Александра, безусловно, самое простое и трудоемкое помещение для уборки. Он больше туда не заходит, так что не то, чтобы там было особенно грязно, но пыль, тем не менее, собирается, и поэтому это должно быть частью моей рутины. Я остаюсь занятая на кухне, пока не слышу, как он уходит, не желая пересекаться с ним. Как обычно, я увидела его этим утром, когда он принес мою тарелку с завтраком и подождал, пока я встану на колени на полу, как послушный домашний питомец, прежде чем поставить ее, а затем попятился из комнаты. Он больше не остается смотреть, как я ем, как будто ему не терпится уйти от меня, и поэтому, конечно, как только его шаги удаляются, я сажусь на край кровати со своей тарелкой. Это почти похоже на игру, но с последствиями, в которых я не совсем уверена. Как только я узнаю, что он ушел из дома, я иду убираться в кабинет, наслаждаясь дополнительной свободой от осознания того, что его некоторое время не будет. Убирать комнату утомительно из-за разбросанных стопок документов, файлов и бухгалтерских книг, которые мне приходится передвигать и убирать, стараясь быть осторожной, чтобы не потревожить все это слишком сильно и не выглядеть так, будто я подглядываю что, конечно, я делаю изрядно, пока могу. Большая часть того, что я нахожу, кроме купчих на антиквариат, книги и тому подобное, это скучные деловые квитанции и электронные таблицы, в которых я ничего не понимаю. Я действительно не понимаю, что принесло Александру столько денег, знаю только, что у него их много. Однако сегодня, когда я убираю со стола, я нахожу кое-что еще. Что-то, что заставляет меня прекратить все, что я делаю, перечитывать пачку бумаг, когда холод пробирает меня до костей, страх поглощает все остальные мои мысли. Я потеряла бдительность. Я начала доверять ему, думать, что он просто грустный, одинокий мужчина, который не просил, чтобы ему присылали девушку. Что настоящим злодеем в этом был Кайто, а не Александр. Что мне нечего бояться Александра. Я была чертовски неправа. Бумаги, которые я держу в руках, это скорее купчие, но не на предметы искусства, книги или антиквариат. Они на людей. Девушки, в частности, все такие же сломанные и ущербные, как и другие вещи, которые собирает Александр, их “дефекты” отмечены в купчих, как и у любого другого предмета, как будто это все, чем они являются… их уже нет? Одна девочка была слепой, другая глухой, а еще у одной была искривлена нога, у другой не хватало пальцев, одна не могла говорить, а еще у одной большая часть тела была покрыта ожогами. Всего их около десяти, и ни одной здесь уже нет. В самом низу находится одна купчая, мятая, чернила слегка потекли и покрылись пятнами, как будто документ в какой-то момент намок. Анастасия Иванова. Приобретена у Алексея Егорова. 5’11, блондинка, 110 фунтов. Бывшая балерина. Ступни деформированы от ножевых ранений и ожогов. Психически нездорова. Покупатель должен знать, что у нее есть связи с американской мафией и членами Братвы. Продана Александру Сартру за 100,000,000.000 долларов На мгновение у меня в голове не укладывается цифра в купчей. Сто миллионов долларов? Я вообще не могу представить, что у меня есть столько денег, не говоря уже о том, чтобы потратить их на одну транзакцию. Я с любопытством перелистываю страницы назад. Ни одна из других девушек не была куплена так дорого. Для сравнения, все они продавались очень дешево, за пять цифр или меньше. Девушка с ожогами была продана Александру всего за пять тысяч. Меня от всего этого тошнит, но особенно любопытно узнать о последней. Балерина со связями с мафией? Ранена, психически нездорова, без шуток, я бы тоже была психически нездорова, если бы была продана Александру за такую возмутительную сумму. И все же кажется, что она ушла, как и все остальные, если только он не держит их где-то в другом месте. Мне вкратце интересно, не ходит ли он туда днем, но я не думаю, что это вероятно. Насколько я видела, у него не поднимается настроение ни перед отъездом, ни после возвращения домой. Его отлучки не такие уж и долгие, и совершенно ясно, что он просто выходит за едой. Я знаю, с замиранием в животе, что эти девушки ушли, так или иначе, включая эту Анастасию. Мне вспоминается фотография, на которую я видела, как он дрочил, красивое бледное лицо и светлые волосы. Я помню и кое-что еще, комнату в конце коридора, в которую он сказал мне никогда не заходить. Прямо напротив моей. Мой желудок сжимается от новой волны страха. Если он поймает меня, я не могу представить, какие будут последствия. Я также в ужасе от того, что я могу там найти, какие ужасы я могу обнаружить. Какую ужасную вещь я могу обнаружить из того, что он сделал. Но теперь, когда эта мысль пришла мне в голову, я не могу удержаться от того, чтобы довести ее до конца. Я прикусываю губу, пытаясь вспомнить, как долго Александра нет. Достаточно долго, чтобы подглядеть? Я не могу быть уверена, и часть меня думает, что мне следует подождать до следующего выхода Александра, чтобы быть уверенной, что я проскользну в комнату, как только он уйдет. Я не думаю, что смогу ждать так долго. Более того, я не думаю, что смогу вести себя нормально сегодня вечером, когда он вернется, задаваясь вопросом, что находится в той комнате, и что там спрятано у меня под носом все это время. Я уверена, что комната заперта, но мне не требуется много времени, чтобы найти ключ. Несмотря на все свои секреты, Александр, похоже, не очень хорошо их скрывает, то ли потому, что он уверен в том, что будет достаточно устрашающим, чтобы никто из его питомцев не смог до них докопаться, то ли потому, что он думает, что никому не будет до этого дела, я не уверена. Я быстро прохожу через кабинет к коридору. Мое сердце замирает в груди, когда я смотрю на дверь в конце коридора, такую же грозную и пугающую, как в любом фильме ужасов. Я понятия не имею, что внутри, и меня слегка подташнивает. У меня сжимается горло, когда я вспоминаю другой коридор, другую дверь. Ту, что ведет в подвал того лондонского бара, в игорный притон Гарри. Будем надеяться, что все пройдет не так уж плохо, думаю я, и сейчас мое сердце бешено колотится, а ужасные воспоминания о той ночи снова нахлынули на меня. Я с трудом могу поверить в то, что делаю, даже когда моя рука ложится на ручку и я вставляю ключ в замок. Она легко поворачивается, дверь распахивается, и я втягиваю воздух, когда дрожь пробегает по мне, готовясь к тому, что за ней скрывается. Я захожу в комнату и вижу… только это. Спальня. Я прикрываю рот рукой, сдерживая почти истерический смех. Что я ожидала увидеть? Кровь? Груды тел? Это просто комната. Я не могу понять, почему Александр сказал мне держаться подальше, пока я не присматриваюсь. И тогда я вижу. Когда я приехала сюда, весь этот дом был покрыт пылью и не использовался, и я никогда не прикасалась к этой комнате и даже не была в ней раньше, но в этой комнате чисто. Каждый дюйм комнаты сияет и не запылен, кровать аккуратно застелена, шторы раздвинуты, чтобы за ними открывался вид на Париж. Растения на подоконнике зеленые и цветущие, а… У меня перехватывает дыхание. У кровати стоит пара поношенных балетных туфель. Пуанты. Я смотрю на них, с трудом сглатываю и прохожу дальше в комнату, открывая дверь шкафа. Здесь висит одежда, чистая и опрятная, красивая одежда. Шелковые платья, брюки из отглаженного льна и топы из гладкого хлопка. Я вижу две пары кожаных туфель на плоской подошве с толстыми подошвами, как будто под ними мягкие стельки. Поворачиваясь, я вижу шкатулку для драгоценностей на комоде, и когда я открываю ее, маленькая балерина начинает поворачиваться, когда начинает играть музыка. Внутри лежат украшения из розового золота, блестящие, и моя грудь сжимается от чего-то среднего между грустью и страхом. Эта комната выглядит так, как будто она ждет, когда кто-то вернется домой. Интересно была ли это ее комната? Я касаюсь края шкатулки для драгоценностей. Или это комната, которую он отдает питомцам, которые ему нравятся? Может эта комната ждет меня? — Убери свою гребаную руку от шкатулки. Я ахаю, отдергиваю руку и, обернувшись, вижу Александра, стоящего в дверях, на его лице маска гнева, какой я никогда раньше не видела. Он шагает ко мне, быстро-быстро. Я в страхе отступаю назад, мое сердцебиение душит меня, но я недостаточно быстра. Его рука сжимается в моих волосах, пальцы впиваются в кожу головы до боли, когда он притягивает меня к себе. О боже. Он тверд как скала. Я чувствую, как он прижимается к моему бедру даже сквозь толстую шерсть его пальто, и я вспоминаю, как на мгновение увидела его в своей спальне, его руку, обхватившую твердый, напрягшийся член. Я вспоминаю, как фантазировала о нем позже, в своей постели, и заливаюсь краской стыда. Александр воспринимает мои красные щеки совсем по-другому. — Какого черта ты здесь делаешь? — Рычит он, его лицо очень близко к моему. Я чувствую запах его кожи, теплой и мужественной, и во мне резко нарастает страх, смешанный с чем-то еще, жаром, который я не осмеливаюсь исследовать слишком пристально, даже если бы могла. — Я… — я запинаюсь, ожидая какого-нибудь объяснения, чего угодно, кроме реальной правды о том, что я обнаружила. — Я не обратила внимания. Прости! Я убиралась и отвлеклась… — Это гребаная ложь, — рычит Александр. — Тебе нужен был ключ, чтобы попасть сюда, ключ, который можно найти только в моем столе. Поэтому ты проникла в две комнаты. — Мне разрешено входить в твой кабинет. Я убиралась… — Закрой свой лживый рот! — Его голос повышается, и он резко опускает руку, больно ставя меня на колени, вцепившись в мои волосы. Его голубые глаза почти светятся, раскаленные добела от ярости. В этот момент я ужасно, ужасающе уверена, что собираюсь присоединиться к рядам других девушек, которые сейчас пропали, уехали из этого места. Что бы с ними ни случилось, теперь это случится и со мной, и я чувствую, как слезы боли и страха подступают к моим глазам, когда мои колени ударяются об пол, и я смотрю на искаженное яростью лицо Александра. Его другая рука опускается вниз, скользит под моей челюстью, захватывая ее и половину моего лица своими длинными пальцами. — Я думал, ты хороший питомец — шипит он сквозь стиснутые зубы. — Но ты всего лишь воспользовалась мной. Завоевала мое доверие, манипулировала мной, чтобы ты могла нарушать мои правила и рыться в моем доме в поисках моих секретов в тот момент, когда я отвернусь. — Нет, я… Его рука сжимает мою челюсть, фактически заставляя меня замолчать. — Я пытался быть добрым! — Александр рычит, другой рукой вцепляясь в мои волосы. — Я пытался не прикасаться к тебе. Я пытался не быть монстром, но ты, блядь, мне этого не позволила. Ты… Он кипит, дыхание с шипением вырывается у него сквозь зубы, его тело сотрясается в конвульсиях, как будто он пытается что-то сдержать. На один дикий, безумный момент мне кажется, что он действительно собирается превратиться в какого-то монстра, превратиться в какого-то ужасающего зверя и съесть меня живьем. Вместо этого он на секунду отпускает меня, сбрасывает пальто и шарф и бросает их на пол. Он стоит там, одетый в свой кремовый шерстяной свитер и темно-угольные брюки, выглядя одновременно ужасающе нездоровым и нормальным, и красивым, когда смотрит на меня сверху вниз. — Теперь ты научишься слушаться меня так, как подобает питомцу. — Что… — Слово даже не успевает слететь с моих губ, как он тащит меня к кровати. На одно дикое мгновение я уверена, что он собирается трахнуть меня, швырнуть лицом вниз на кровать и задрать мне юбку, но вместо этого он садится на край и, к моему ужасу, сажает меня к себе на колени. — Нет! Остановись, нет… — Заткнись нахуй! — Александр правой рукой хватает меня сзади за шею, не давая встать, а другой задирает мне юбку, обнажая задницу. Его пальцы зацепляются за край моих трусиков, бесцеремонно стаскивая их вниз, и мои бедра сжимаются вместе без моего на то намерения, в то время как его рука касается моей плоти. Что со мной не так? Я напугана, зла, как и должна быть, но я чувствую и кое-что еще, тот странный пульсирующий жар, который я почувствовала, когда увидела Кайто и его женщин, и снова, когда увидела Александра в его комнате. Рука Александра сильно опускается на мою задницу, и жгучая боль вытесняет все остальные мысли из моей головы. Он шлепает меня снова и снова, и я вскрикиваю, извиваясь у него на коленях. Рука, держащая меня сзади за шею, превращается в руку на спине, прижимающую меня к земле. Он делает паузу ровно настолько, чтобы сорвать с меня трусики, прежде чем град ударов по моей заднице продолжается. — Я собираюсь научить тебя, — он прерывисто дышит, почти задыхаясь, — быть хорошим домашним питомцем. Для твоего же блага… Он твердый. Такой чертовски твердый. Я чувствую эрегированный вес его члена у своего живота, он вдавливается в меня, пульсирует сквозь ткань его штанов. Это заводит его, и это пугает меня, но и возбуждает тоже. Я не могу притворяться, что это не так. Жар боли от его руки распространяется по моей заднице и бедрам, моя покрасневшая плоть болит и горит, но этот жар, кажется, собирается у меня между бедер, и, к моему ужасу, я чувствую, что становлюсь влажной. Моя киска распухла и ноет, влага липкая на бедрах. Я крепко зажмуриваю глаза, надеясь вопреки всему, что Александр не опустит руку ниже и не почувствует это. — Двадцать, — шипит он, когда его рука снова опускается, и я моргаю от смутного удивления. Он считал? Я не смогла бы уследить, даже если бы он потребовал этого. Александр сталкивает меня со своих колен, и я падаю на пол, мои глаза мокры от слез. — Вставай! — Рявкает он. — Мы еще не закончили. Наклонись над кроватью, питомец. Мое сердце почти останавливается в груди. Вот и все, думаю я туманно, не в силах думать из-за странной смеси боли и возбуждения, бурлящей во всех нижних частях моего тела. Сейчас я потеряю свою девственность. — Не заставляй меня просить тебя дважды, — шипит он, и я с трудом сглатываю. Каким-то образом мне удается приподняться наполовину. Моя задница и бедра болят, моя киска пульсирует от каких-то ощущений, которые я не понимаю, и я чувствую головокружение от боли и растерянности. Но каким-то образом я подчиняюсь, подтягиваюсь и наклоняюсь над кроватью, сжимая руками одеяло. Я помню, как руки Александра сжимали его ладони, когда он отдергивал их от своего члена, стоны боли, спазмы. Это то, что он чувствовал? Эта странная смесь боли, желания и нужды? — Задери платье до талии. — Его голос теперь ниже, хрипловатый, густой. Я слышу звук его застежки-молнии, и еще одна волна прилива крови проходит через меня, неприятная смесь страха и жара. — Сейчас же! Я неуклюже опускаю руку, приподнимая ткань горстями, пока она не оказывается выше талии, снова обнажая мою голую покрасневшую задницу. Я слышу стон Александра, тот болезненный, похотливый звук, который я слышала раньше, и мое сердце замирает в груди. Я снова чувствую этот жар между моих бедер, эту пульсацию. — Раздвинь ноги, — рычит он еще более мрачным голосом. — Плохие маленькие питомцы должны выставлять себя напоказ перед своими хозяевами… о, черт… Шипящее проклятие вырывается, когда я подчиняюсь, мои бедра раздвигаются, и я знаю, что он может видеть меня всю: мою розовую, влажную, набухшую киску, блестящую влагу на моих бедрах, мой клитор, выглядывающий из-за потребности, чтобы его потрогали, потерли, лизнули. Все то, чего я никогда не испытывала, о существовании чего я едва знаю, и все же мое тело жаждет их, когда я слышу звук соприкосновения плоти с плотью. Я смутно осознаю, что он поглаживает себя. Я начинаю поворачиваться, оглядываясь через плечо, меня переполняет болезненное желание увидеть. — Отвернись! — Александр рычит. — Лицом вниз на кровать, милая… Я слышу, как его рука двигается еще быстрее, а дыхание учащается. Я могу представить, что он делает, исходя из того, что я видела раньше, но теперь он делает это из-за меня, прикасаясь к моей раздвинутой, обнаженной киске, моей только что отшлепанной заднице. Из-за меня он потерял контроль. Я знаю, что это наказание, что мне не должно нравиться или хотеться ничего из этого, но я чувствую, как мне становится все жарче, влажнее, боль распространяется. — Такая непослушная, плохая — стонет Александр, подходя ближе, так близко, что я почти чувствую его тепло, прикасающееся ко мне. — Мокрая и истекающая после наказания. Ты хочешь моей спермы. Плохая, такая плохая девочка… Последние слова звучат почти как сдавленная ласка, и я слышу, как звук его поглаживающей руки запинается, останавливается и начинается снова. — Я собираюсь кончить на всю твою гребаную задницу, плохая маленькая девчонка ... — Он снова стонет, и я чувствую влажный шлепок головки его члена по моей горящей заднице, когда он дергается сильнее. — Ты хотела этого с того момента, как я нашел тебя на коленях у моего порога. Вся нарядная, в подарочной упаковке для меня. Я пытался не прикасаться, я пытался… В его голосе слышится легкое хныканье, почти мольба, как будто он хочет, чтобы я знала, что он пытался. Как будто он пытается попросить прощения за то, что делает, но я не могу подобрать слов, чтобы ответить на что-либо из этого. Мое сердце бьется где-то в горле, я задыхаюсь, дыхание учащается, моя киска кажется набухшей и нежной, мой клитор ноет. Я так сильно хочу прикоснуться к себе, что это причиняет боль, но в глубине души я знаю, что буду наказана за это, и я не могу позволить себе пасть так низко. Я не могу дотронуться до себя ради него, пока он смотрит, дать ему абсолютное доказательство того, как ужасно я хочу его в этот момент. Я даже не совсем уверена, что хочу именно его, возможно, просто доставить себе удовольствие. — Черт! — Он внезапно вскрикивает, хватаясь за столбик кровати в изножье, когда я чувствую, что он наклоняется вперед. — Я не могу остановиться, я не могу, мне нужно кончить, мне это нужно, я не могу… Слова вырываются из него потоком одновременно с его спермой, ее жар разбрызгивается по моей заднице внезапным, ошеломляющим порывом. Я чувствую, как она струится по моей заднице и пояснице, слышу его стоны удовольствия, его вздохи, когда он отмечает меня ею. — Черт, о боже, это так чертовски приятно, черт…