— Тогда веди меня к нему, — не останавливаясь и не скрывая раздражения, сказала я. Происходящее мне не нравилось: допускаю, что, мне необязательно знать причину замены горничной, но с какой стати я должна обращаться к дворецкому, чтобы увидеть собственного ребенка? Мы шли по широким коридорам со сводчатыми потолками, на стенах которых вместо факелов висели кристаллические светильники, между ними располагались старинные гобелены, на которых были изображены сцены баталий. Я с любопытством разглядывала их, пытаясь при этом запомнить дорогу. Наши шаги гулко раздавались в тишине, за очередным поворотом я увидела дворецкого. Ничуть не усомнилась в своей догадке, потому что он выглядел именно так, как его описывали в любовных романах, которых я немало прочитала в свое время: высокий седой мужчина лет шестидесяти пяти с прямой спиной и бесстрастным взглядом, направленным куда-то поверх моей головы. Он стоял перед входом в комнату, похожую на небольшую гостиную и издали наблюдал, как мы с Агнесс подходили к нему. Я остановилась в паре метрах от него и посмотрела прямо в глаза. После небольшой паузы, все же встретившись с моим взглядом, он поклонился и поприветствовал меня. — Добрый день, Мортин. Почему Агнесс не может проводить меня к ребенку? — спросила я, продолжая сверлить его своим взглядом. — Через час наступит время обеда, а затем, если Вы не передумаете, я провожу Вас к наследнику, — холодно произнес он. «То есть, родился мальчик, — отметила про себя, — но что значит «если Вы не передумаете», о чем это он? И с какого перепуга дворецкий практически диктует графине, что и когда ей делать? — уже откровенно разозлилась я. — Вы. Проводите. Меня. К сыну. Сейчас, — негромко, но с угрозой в голосе говорила я, и, произнося каждое слово, делала шаг навстречу ему. Таким образом, приблизившись к нему чуть ли не вплотную, я, задрав подбородок и сжав зубы от злости, испепеляла его взглядом. Мортин продолжал стоять, не шелохнувшись. И, когда уже я решила врезать ему, послав куда-нибудь подальше, и идти самой искать детскую, он неожиданно развернулся и произнеся: «Я провожу Вас», — направился вперед по коридору. Я шла следом, пытаясь успокоиться. Мортин остановился возле одной из дверей, открыл ее и предложил мне войти в комнату. Я медленно вошла и огляделась. Детская мало чем отличалась от моей спальни, такая же комната с узкими окнами, только кроватка-колыбель была маленьких размеров. Она стояла почти в центре помещения, возле нее сидела служанка, которая при виде меня поднялась и сделала книксен. Произнеся: «Добрый день», — я подошла к колыбели и застыла возле нее. Ребенок спал. Он был завернут в синее покрывало, я осторожно взяла его на руки, и, не сдержавшись, поцеловала в пухлую щечку. Меня охватила буря эмоций, хотелось смеяться и плакать одновременно, хотелось кричать от переполнявшего счастья, и вместе с тем в горле стоял какой-то комок, и невозможно было произнести ни слова. Прижимая к груди свое маленькое чудо, я присела на диван и стала баюкать сына, бессвязно шепча ему какую-то чушь. Я наконец-то обрела чувство, которого была лишена в той жизни, это была нежность. Ребенок поежился и открыл глаза, они были карие, почти черные. Я тихо засмеялась, малыш смотрел на меня и тоже улыбался, пуская при этом пузыри. Затем он стал капризничать, и я поняла, что пора менять пеленки. Положив ребенка на диван, стоящий недалеко от кроватки, я стала разворачивать покрывало и пеленки, при этом поочередно целуя пальчики на маленьких ручках. Оглядываясь в поисках какой-нибудь емкости с водой, я наткнулась на выпученные глаза и открытый рот замершей рядом служанки, про которую совершенно забыла. — Мне нужна вода, — обратилась я к ней, откладывая в сторону мокрые пеленки и продолжая улыбаться. Она метнулась куда-то в сторону и подала мне кувшин с водой. Перепеленав сына, я продолжала ходить с ним по комнате, непрерывно бормоча ему, что он самый красивый, самый умный, самый сильный, короче, самый-самый… Мортин смотрел на графиню и не мог поверить своим глазам. Когда он услышал от лекаря, что хозяйка потеряла память, не очень-то поверил, решил, что она опять что-то задумала. Но в этот раз он с нее глаз не спустит и постарается, насколько возможно, не потакать ее капризам. Там, перед входом в гостиную, он стоял и ждал, когда она подойдет к нему. Он намеренно задержался с приветствием, тем самым не проявив к ней должного уважения, но она не стала ему выговаривать капризным голосом о непочтении к ее титулу и занимаемому статусу, а после отказа проводить к ребенку, с тихой угрозой в голосе стала наступать на него. Посмотрев ей в глаза, он едва не вздрогнул, там бушевала такая буря, на пути которой лучше не становиться. И он уступил ее требованию, на просьбу это мало походило. А сейчас Мортин растерянно и недоверчиво смотрел на графиню. Женщина улыбалась и плакала, бережно прижимая к себе ребенка, не сводила с него глаз, нежно укачивая и не замечая никого вокруг. А он вспоминал, как совсем недавно та же женщина почему-то морщилась, когда ей только напоминали о ребенке, которая отказывалась подходить к нему и раздражалась, когда тот плакал и, которая, наконец, решила бросить его. Так и не определившись, как относиться к только что увиденному, Мортин тихо вышел из комнаты. Глава 5 Когда в детскую вошел дворецкий и сказал, что привел кормилицу, я с удивлением поняла, что наступило время обеда, с сожалением передала сына в руки служанке и направилась в столовую вслед за Мортиным. За большим столом сидели двое мужчин и женщина. В одном из мужчин я узнала лекаря, который приветливо улыбнулся мне. Второй мужчина в очках с длинными слегка растрепанными волосами рассеянно смотрел на меня. Пожилая дама примерно шестидесяти лет, седые волосы которой были уложены в высокую прическу, смотрела на меня с неприязнью. Даже в молодости ее трудно было назвать красавицей, но высокий лоб, чуть длинноватый прямой нос и узкий подбородок в сочетании с карими глазами подчеркивали ее принадлежность к аристократии. Поприветствовав всех, села на стул, который предусмотрительно отодвинул для меня Мортин. Я вопросительно посмотрела на лекаря, он понимающе кивнул и заговорил: — Ваше Сиятельство, в сложившихся обстоятельствах, поскольку Вас представлять нет необходимости, я возьму на себя смелость представить Вам проживающую в замке тетушку Вашего мужа графиню Глорию Милн и профессора Креминга, приглашенного графом для составления древа рода Монсервиль. Графиня поморщилась, мне стало любопытно: она не верит в потерю памяти или до такой степени я ей неприятна? Решила выяснить это позже. — Над чем Вы сейчас работаете, профессор? — обратилась я к Кремингу. Он не сразу ответил, потому что сосредоточенно о чем-то думал, пережевывая пищу. Только когда лекарь окликнул его и повторил мой вопрос, он недоуменно посмотрел на меня и, увидев, что я терпеливо жду ответа, произнес: — Изучаю древнюю историю королевства Аракас, которое на севере граничит с нашим королевством. Молодой король Аракаса снова спровоцировал межгосударственный конфликт, и вот уже пять месяцев ведутся военные действия, в которых участвует и граф Монсервиль. Я отвела взгляд от профессора, смочила напитком из бокала враз пересохшее горло и продолжила молча есть, обдумывая только что услышанное и ситуацию в целом. — Довольно странно слышать от Вас подобные вопросы, Ирэйна, — с брезгливой усмешкой произнесла графиня. И всё? Без пояснений или хотя бы едких комментариев? Как понять после такого короткого замечания, в чем странность? Имя, с которым ко мне обратилась Глория, резануло мой слух, ведь меня зовут Ирина. Совпадение? Хотя оно ничего не объясняет. Я пока решила избегать конфликтов и игнорировать выпады новоиспеченной тетушки. Итак, мне известно: я — графиня Монсервиль, живу в замке мужа, который пять месяцев воюет с соседним королевством, у нас есть трехмесячный сын. Сама я три дня назад упала с лошади, ну вот что за невезение с транспортом и в той жизни, и в этой? При падении ударилась головой и потеряла память, последствия от удара имеются в наличии в виде шишки на затылке, а также периодических головных болей. Похоже, кроме лекаря, в версию потери памяти здесь никто не верил и делиться информацией не собирался. Остается лишь самостоятельно разобраться, как зовут сына, какие отношения у нас с мужем, чем я насолила Глории, почему так странно ведет себя прислуга, ну и по мелочи — имя мужа, что за королевство, кто правит. После обеда, пока ребенок спал, я попросила Мортина отвести меня в библиотеку, полагая, что профессор Креминг трудится именно там. Коридор, ведущий в библиотеку, выигрышно отличался от всех уже виденных мною. По стенам его были развешены большие портреты, очевидно, предков рода Монсервиль. Подсветка из кристаллов была расположена так, что выгодно освещала и вместе с тем каким-то невероятным образом оттеняла лица на портретах. Создавалось впечатление, что они наблюдали за мной. Замедлив шаг, я с большим интересом рассматривала портреты мужчин и женщин в старинных одеждах, большинство мужчин были в военной форме разных эпох. Портрет тетушки Глории тут тоже был, на нем она была изображена с высокой прической из темных волос в застегнутом наглухо платье, но значительно моложе. А вот выражение лица, от которого так и веяло высокомерием, не изменилось. Я невольно задержалась у последнего портрета, где был изображен в полный рост в каких-то доспехах высокий мужчина с темными слегка вьющимися волосами до плеч. Он был похож на своих предков. Такие же резко очерченные скулы, карие, почти черные глаза, но вот его взгляд отличался: он не отпускал, притягивал. И судя по затаившейся в глазах усмешке и чуть приподнятым уголкам губ, мужчина как будто знал об этом. Подозреваю, что, как в этом мире, так и в моем, его лицо вряд ли соответствовало общепринятым стандартам красоты. Впрочем, в наше время его внешность охарактеризовали бы как брутальную. Будто завороженная, я продолжала вглядываться в портрет. Наконец, очнувшись, поспешила за дворецким, успев заметить, как он внимательно следил за мной. Библиотека была достаточно большая, на полках было множество книг, как в новых переплетах, так и в старинных. Были также полки со свитками, помещенными в специальные подписанные футляры для хранения. За одним из столов, на котором лежали несколько раскрытых книг, сидел профессор и что-то записывал в большую тетрадь. Писал он не гусиным пером, как я предполагала, а перьевой ручкой, периодически макая ее в чернильницу. Просмотрев несколько корешков книг и пробежав глазами по раскрытой странице, вздохнула с облегчением — я могла читать, я понимала прочитанный текст! Присев на кресло, стоящее по другую сторону стола, я спросила профессора, что особенно заинтересовало его в родословной графа. Он отвечал мне сначала неохотно, а потом увлекся, и его уже было не остановить. Я внимательно слушала его, не перебивая. Потом, будто вспомнив, кто перед ним, он внезапно замолчал и посмотрел на меня. Я попросила его уточнить некоторые моменты рассказа. Поняв, что мне действительно интересно, он охотно это сделал, подробно отвечая на мои вопросы. Королевство, в которое меня занесло, называлось Картар, вот уже тридцать лет правил им король Эдвар. Наиболее удачными годами правления считаются последние десять лет, когда полководцем армии был назначен мой муж. За этот период возвращены некоторые территории, потерянные ранее в результате войн, укреплены границы, и вот сейчас успешно ведутся боевые действия на севере королевства. Креминг показал записи о последних поколениях рода Монсервилей. Помимо текста, в записях было нарисовано дерево с ветвями. Каждая ветвь имела имя, были также приложены небольшие портреты членов семьи. Так, я узнала, что мужчина на портрете в галерее, который так заинтересовал меня, это мой муж граф Ален Монсервиль, который в возрасте тридцати трех лет женился на восемнадцатилетней Ирэйне Торвуд, дочери графа. Там, кстати, был и мой портрет, точнее Ирэйны. Через год у них родился сын Ажан. Никаких подробностей я не обнаружила. Как истинный биограф, стараясь быть объективным, Креминг констатировал только факты, избегая излагать чьи-то домыслы, предположения и мотивы. Я искренне поблагодарила профессора за интересную беседу и побежала к сыну. Глава 6 Решив погулять с ребенком, я совершенно упустила из виду, что детских колясок здесь нет от слова «совсем». То есть можно было положить малыша в переносную люльку и сидеть возле нее, или носить на руках. Меня это не устраивало, я решила озадачить этой проблемой управляющего и велела служанке послать кого-нибудь за ним. Вскоре ко мне подошел высокий мужчина лет сорока, одетый в белую рубашку и темно-зеленый камзол. — Людвиг Донт к Вашим услугам, миледи, — произнес он. Я попыталась объяснить ему на словах, как должна выглядеть детская коляска, и для чего она нужна. Он с удивлением выслушал меня, а когда я закончила, сказал, что передаст мои пожелания мастеру. Прозвучало это не слишком уверенно, поэтому я спросила: — Ты не знаешь, кто бы мог нарисовать коляску с моих слов? — Вилсон! — не задумываясь, воскликнул он, и, немного стушевавшись, добавил, — если Вы не против. — Зови! — коротко бросила я. Реакция прислуги на любые мои слова и поступки, их неотрывно наблюдающие за мной удивленные и настороженные взгляды начинали здорово раздражать. Несложно было понять, что мое нынешнее поведение отличается от прежнего, не хотелось бы думать, что кардинально, так как последствия для меня могут быть не слишком радужными. Мне необходимо было узнать, какой была Ирэйна, чем она обычно занималась, но напрямую спросить об этом я по понятным причинам не могла. Решив для себя, что раз ничего предосудительного я не делаю, то не стоит и заморачиваться, мои странности в поведении можно списать на последствия падения или, в конце концов, на женские капризы. Управляющий привел темноволосого подростка с карими глазами, который настороженно и, даже как мне показалось, с вызовом смотрел на меня. Он кого-то напоминал. Я начала объяснять ему, как выглядит коляска. Он внимательно слушал меня и прямо на земле прутиком стал делать наброски, я присела на корточки рядом с ним и продолжала рассказывать. Он также молча слушал и рисовал, изредка оборачиваясь ко мне и взглядом спрашивая, правильно ли он это делал. Затем окончательный вариант коляски в нескольких проекциях он изобразил на бумаге. — Мне очень нравится, — искренне сказала я, рассматривая рисунок, — у тебя есть способности к живописи и мне кажется, что тебе нужно учиться этому. — Людвиг, — обратилась я к управляющему, — что можно сделать для Вилсона в плане обучения? — Нужно сообщить Его Сиятельству, только он вправе решать подобные вопросы. — Значит, сообщим графу, — резюмировала я. Все это время Вилсон, слушая нас, переводил взгляд с одного на другого. После моей последней фразы он опустил глаза, а потом с усмешкой посмотрел на меня. Неожиданно для себя, я узнала эту усмешку и, уже присмотревшись внимательнее, удивилась, почему сразу не заметила сходство с портретом своего мужа. — Спасибо, Вилсон, ты очень помог, без тебя у меня ничего бы не получилось. Позже мы с тобой поговорим о…, - запнулась я, а потом уверенно закончила, — о многом поговорим. Поклонившись, мальчик удалился, а Людвиг, продолжая рассматривать рисунок, проговорил: — Я отнесу это мастеру и прослежу, чтобы работа была выполнена в кратчайшие сроки. — Сколько бастардов в замке? — спросила я Людвига, глядя ему в глаза. От неожиданности управляющий растерялся и замолчал. Я ждала, продолжая смотреть на него. Смутившись, он ответил: — Трое, — при этом стараясь понять мою реакцию. — Расскажи мне о них, будет лучше, если я узнаю их истории от тебя, — попросила я. Как оказалось, у моего мужа — два сына одиннадцати и тринадцати лет и десятилетняя дочь. Тринадцатилетним подростком и был Вилсон. Граф в молодости пользовался услугами служанок, когда выяснялось, что девушки беременели, их выдавали замуж здесь же, в замке, дети родились от разных матерей. Две женщины — матери сыновей — жили с мужьями, в браке у них родились еще дети. А вот мать девочки быстро овдовела: ее муж погиб на охоте. И хотя о них с дочерью заботились, но все равно приходилось им трудно, спасало еще и то, что женщина хорошо шила. — Дети знают, кто их отец? — спросила я. — Да, знают. Никто этого никогда от них не скрывал и не скрывает, — ответил Людвиг. — Что значит «не скрывает»? То есть им напоминают об этом? Кто же? — удивилась я. — Другие дети, когда что-то не поделят, да бывает и взрослые иногда, — виновато произнес Людвиг. — Приведи детей завтра ко мне, — помолчав немного, сказала я ему, — матери пусть тоже приходят.