Сейчас все было совершенно иначе. За каждым экспонатом, будь то проржавевший остов ППШ или самозарядной винтовки, пробитая пулей фляжка или расколотая осколком каска, он видел реального бойца. Не разложенную на пластиковом баннере горстку истлевших, черно-желтых костей, а именно что живого бойца; одного из тех, рядом с кем он провел две последние недели. Бойца, у которого имелись имя и фамилия. Который мечтал дожить до Победы, смеялся шутке товарища и вздрагивал всем телом, вжимаясь в каменистую новороссийскую землю под немецким артобстрелом. И который на долгие семьдесят с лишним лет остался в этой самой земле… «Теперь понимаешь, отчего батя про Афган почти ничего не рассказывал? Даже когда ты училище окончил и звание получил?» – на удивление мягко осведомился обычно язвительный внутренний голос. «Понимаю, – молчаливо согласился старший лейтенант. – Сам бы я тоже ничего и никому не стал говорить. Разве что бате, да только он ведь ни за что не спросит». «Ну, коль понимаешь, значит, стал, наконец, настоящим воином», – подвел итог короткой дискуссии альтер-эго, отключаясь. Вздохнув, Степан наткнулся взглядом на фотографию, видимо, отсканированную со старой газеты и основательно подредактированную при помощи компьютера – даже лица, несмотря на крупное «зерно» исходника, можно более-менее рассмотреть. Подпись гласила: «Отделение морской пехоты 142-го отдельного батальона 255-й МСБр накануне десанта под Южной Озерейкой. Все из них погибли при высадке или во время боев на берегу, точное место гибели и захоронения неизвестно. Дата и место съемки – 3 февраля 1943 года, Туапсе». Что именно заставило старлея вглядеться именно в этот – один из множества прочих – снимок, он и сам не понял. Словно толкнуло что-то изнутри, как электротоком дернуло. Хмурый, видимо, оттого, что заставили фотографироваться перед боем, старшина Левчук стоял почти по центру. Рядом с ним – Ванька Аникеев. Остальных бойцов морпех не знал или не запомнил. Зачем-то коснувшись пальцами заламинированной фотки, Алексеев кивнул, мысленно здороваясь с товарищами. Вот, значит, как? В этой реальности вы оба погибли, а в той, другой – уцелели. Жаль, отсюда никак не узнаешь, как там у вас сейчас дела. И в этот момент старший лейтенант Степан Алексеев неожиданно и с какой-то пронзительной остротой понял, что он должен вернуться в сорок третий год. Останется там навсегда? Да и хрен с ним, значит, судьба такая. Ну, не может он иначе поступить, никак не может! Просто права такого не имеет иначе поступить! Вот только с семьей и командованием разберется – знать бы еще, как именно? – и вперед. Ну, в смысле назад… Возвращения товарища Шохин, всецело поглощенный всемирной сетью, даже не заметил. Судя по выводимым на монитор данным, контрразведчик усиленно штудировал историю Великой Отечественной и пока дошел только до осени сорок первого, видимо, сравнивая информацию из интернета с тем, чему сам оказался непосредственным свидетелем. Лежащий перед ним лист бумаги – тот, на котором неизвестный Степану предшественник изобразил примерную схему параллельных миров, поскольку никаких иных писчих принадлежностей не имелось, а драгоценные блокноты продолжали мирно сушиться на подоконнике, – был густо испещрен какими-то пометками, сделанными убористым почерком. Не удержавшись, Алексеев фыркнул: – Серега, да не мучайся ты! Все это можно тупо распечатать, вон принтер стоит. Причем еще и с интервалами поиграть, чтоб место для твоих ценных комментариев осталось. Фигней же занимаешься, честное слово! – Вернулся уже? – не обратив особого внимания на сказанное, осведомился товарищ. – Быстро ты. Слушай, тут столько всего, просто не верится! Неужели вся эта информация теперь каждому доступна?! – Доступна, сам же видишь, – пожал плечами старлей. – Было бы желание узнать правду. Вот только с последним в моем мире все хуже и хуже. Да оставь ты карандаш в покое, сказал же, я тебе все это распечатаю. А уж дальше изучай, сколько влезет, хоть наизусть заучивай. Ты, кстати, разобрался, как фотки времен войны просматривать? – Нет пока, руки не дошли. Читаю, сам же видишь. Слушай, Степа, ты б не мешал, а? Всему свое время. Я занят. – Понял, – криво ухмыльнулся морпех. – Тырнет – та еще зараза, особенно для неподготовленных умов. Ладно, продолжай самообразовываться, хуже не будет. Не мешаю. – Вот и не мешай, – сварливо согласился товарищ. – Уж сам как-нибудь разберусь, чем заняться, без советчиков. Свободен пока, товарищ старший лейтенант! – Так точно, – фыркнул Алексеев, босиком прошлепав в сторону пока еще не исследованного помещения, где хранилась поисковая снаряга. Прихватив первый попавшийся спальник, раскатал его прямо на полу, забрался внутрь. Подложив под голову свернутый коримат, собрался было поразмыслить насчет будущих планов, однако вымотанный событиями крайних суток организм решил иначе, и старлей мгновенно отрубился, погрузившись в глубокий сон. Видимо, сказалось нервное перенапряжение последних недель и длительное воздержание, но старлею отчего-то приснилась загорелая студентка истфака Маша, из всей одежды на которой имелся лишь пробитый шальной пулей пробковый круг. Стыдливо прикрывая спассредством наиболее притягательные выпуклости и впадины, девушка загадочно улыбалась. Степан сделал шаг навстречу, однако Маша покачала головой, отступая. Еще шаг – и она, звонко рассмеявшись, бросилась бежать, с разбега плюхнувшись в море. «Дура, зачем?! – ахнул морпех, кидаясь следом. – Пристреляно ж все, и десяти метров не проплывешь, срежут!» Словно отзываясь на его мысли, откуда-то сбоку грохотнул длинной, в пол-ленты, очередью пулемет, судя по звуку – немецкий «эмгач». Пули ударили, раскидывая прибрежную гальку, по узкой полоске пляжа, полоснули, поднимая высокие фонтанчики, по воде, наискосок перечеркнули загорелую спину. Девушка сдавленно вскрикнула, сразу же начав тонуть; вспененная попаданиями вода окрасилась в карминовый цвет. Еще секунда – и на успокаивающейся поверхности остался лишь бело-красный спасательный круг. Добежавший до линии прибоя Степан обессиленно опустился на влажный песок. На душе, еще буквально только что исполненной радостью от неожиданной встречи, было пусто. Нащупав округлый голыш размером с кулак, старший лейтенант медленно встал. Вот и все, его последний бой. Фриц не стреляет, видимо, перезаряжается – отчетливо слышен металлический лязг, – значит, у него есть шанс. Жаль, другого оружия нет, только этот камень. Знал бы заранее, что все так выйдет, – раскопал захоронку, где и пистолет остался, и граната. Ну, да что уж теперь. Главное – успеть добежать, от удара таким булыжником никакая каска не спасет, а бить он собирается всерьез. Готов? Вперед, морпех! Алексеев развернулся, собираясь броситься в свою последнюю атаку, однако запутался в невесть откуда взявшемся спальном мешке… и пришел в себя, как-то сразу, рывком проснувшись. Лязгал не перезаряжающийся пулемет, а ключи в руке вернувшегося Виктора Егоровича. С любопытством взглянув на вскинувшегося морпеха, отведенная назад правая рука которого словно бы что-то сжимала, понимающе хмыкнул: – Приснилось чего, Степа? Бывает. Меня, как из-за речки вернулся, почти полгода подобные сны мучили, даже спал отдельно от жены, чтобы не зашибить ненароком. А потом ничего, попустило. Ну, нормалек все? Очухался? – Нормально… – хрипло пробормотал старлей, окончательно приходя в себя. – Долго я дрых? – Так мне-то откуда знать?! Отсутствовал я часа два с половиной, а уж когда ты привалился, мне неизвестно. – Удачно съездил? – смущенно осведомился морпех, поднимаясь на ноги и скатывая спальник. – Так точно, – ухмыльнулся старый сапер, сделав вид, будто вытягивается по стойке «смирно». – Разрешите доложить, тарщ старший лейтенант! Полученное задание успешно выполнено, обмундирование, обувь и средства связи из расчета на двоих бойцов доставлены. Также удалось разжиться провиантом и алкоголем из расчета на три боевых рыла. Старший прапорщик Пчелин доклад окончил. – Вольно, – фыркнул Степан. – Благодарю за службу. Тащи все в «кают-компанию», будем разбираться. Хотя, знаешь, Егорыч, погоди-ка минутку. Давай сперва в ваш музей заглянем? Вопрос один имеется, не хочу, чтоб Серега слышал. – Пойдем, – кивнул тот, сгружая на пол несколько увесистых целлофановых пакетов, один из которых при этом многообещающе звякнул. – Что стряслось-то, Степа? С чего вдруг такая секретность? – Да вот с этого, – Алексеев ткнул пальцем в ржавый ТТ. – Это его пистолет, понимаешь? Номер до последней циферки совпадает! – Понимаю, – согласился поисковик. И добавил, смущенно кашлянув: – А «его» – это кого? – Да Сереги же! Ну, то есть капитана госбезопасности Шохина! У него второй точно такой же в полевой сумке лежит, только, блин, лет на семьдесят поновее. А подписи тут никакой нет, вот я и решил узнать, как и где вы его нашли? И с кем? А то он, как случайно это ржавье обнаружил, малость запаниковал, мол, убили меня, все дела… Пчелин медленно кивнул: – В сентябре, при освобождении города. Если по остаткам снаряги судить, предположительно офицер. Но ни звания, ни личности никак не определить, перемололо все, близкое попадание – мина буквально под ногами рванула. Сам же видишь, в каком состоянии «тэтэшник» нашли. Из более-менее крупных находок только этот самый пистолет да хвостовик гнутый – вон он лежит, рядышком. А из костных останков едва треть сохранилась, да и то в виде отдельных фрагментов, остальное или истлело, или взрывом раскидало. Перезахоронили в братской могиле, вместе с другими неопознанными бойцами. Только знаешь что, Степа? Совершенно не факт, что это именно твой товарищ был. Я за годы поиска таких чудес насмотрелся, начну рассказывать – не поверишь! Потому и пистоль этот по большому счету еще ничего не доказывает. Осколок, что скобу своротил и в рукоятке застрял, мог в него когда угодно угодить. А как с битым оружием после боя поступают, сам знаешь: убедились, что из боевого состояния выведено, да в ближайшую воронку и скинули – саперный сброс называется. – Да я ему приблизительно так и объяснил, – кивнул Степан. Старший прапорщик вздохнул: – Правда, тут одно «но» имеется: никакого другого железа в той воронке, где мы этого бойца нашли, не имелось. Так что, ежели начистоту, это, скорее всего, именно его пистолет. Да, вот еще чего вспомнил – там еще граната была, эфка с вкрученным запалом. Но ее, сам понимаешь, в экспозиции не имеется, поскольку, согласно требованиям действующего законодательства, уничтожена вместе с прочими обнаруженными ВОПами[1]… – Ясненько, – кивнул Степан. – Тогда последний вопрос: где инфу про него можно поискать? Наверняка ж есть какие-то специальные базы данных о сотрудниках органов? – Понял тебя, сам этим вопросом займусь. Если что, сделаю пару звоночков, попрошу помощи у старых товарищей, связи имеются, мы ж не только армейцев находим, так что сотрудничаем плотно. Ну, так что, пошли обновки примерять?.. Интерлюдия Москва, Кремль, 16 февраля 1943 года, вечер – Как это могло произойти?! – раздраженно буркнул Иосиф Виссарионович, захлопнув папку с донесением. – Сначала самолет, теперь корабль… – Всего лишь небольшой катер типа «Малый охотник», – автоматически поправил Берия, стараясь не встречаться со Сталиным взглядом. – Виноват! – Ай, какая разница? – досадливо отмахнулся тот. – «Морпех» должен был оказаться в Москве еще три дня назад! Три дня назад, Лаврентий! Скажи, ты точно уверен, что это именно очередная случайность, а не предательство? – Абсолютно точно, товарищ Сталин! – решительно мотнул головой Лаврентий Павлович. – После нашего успешного наступления и освобождения части Новороссийска фашистская авиация всерьез активизировалась, всеми силами стараясь нарушить морское сообщение с Большой землей. Атакуют любые плавсредства, даже одиночные маломерные суда – этим же утром были потоплены два мотобота и сейнер с ранеными, все погибли. Просто чудо, что этот катер, несмотря на полученные повреждения, сумел дотянуть до Геленджика. Так что произошедшее – просто роковая случайность. На момент падения немецкой авиабомбы «морпех» вместе с капитаном Шохиным находились на палубе, откуда их и сбросило в море ударной волной. Видимо, сильно оглушило взрывом, поэтому сразу утонули. Информация достоверная, подтверждена экипажем. – Из которого больше никто не погиб? – иронично хмыкнул Сталин, немного успокоившись и занявшись набиванием трубки. – Нескольких моряков, находившихся в носовом кубрике и камбузе, ранило и контузило, но других погибших нет, – согласился народный комиссар. – Я прекрасно понимаю, о чем вы думаете, товарищ Сталин! Но это и на самом деле стечение обстоятельств. По прибытии на базу с экипажем проведена оперативная работа, особенно с теми, кто был в рубке и мог видеть что-то важное. Все показания совпадают: Алексеев с Шохиным стояли на палубе по левому борту, о чем-то разговаривали. Когда появился немецкий самолет, капитан госбезопасности побежал в сторону рубки, вероятно, хотел забрать из каюты портфель с трофейными документами. Старший лейтенант бросился следом, догнал и оттолкнул к борту, не позволив спуститься вниз. Спустя секунду – взрыв, бомба ударила буквально в метре от катера. – Их пытались спасти? – На поверхности уже никого не было, даже сорванного взрывом спасательного круга. Кроме того, «охотник» получил серьезные повреждения, в носовые отсеки начала поступать вода, поэтому капитан принял решение продолжать движение, пока машины еще работали. До Геленджика добрались чудом, на подходе едва не затонули. В тот квадрат сразу же был отправлен быстроходный торпедный катер, но никого не нашел. – А эти документы, за которыми побежал твой сотрудник? – Все цело, портфель доставлен в штаб фронта, печати не сломаны, его никто не вскрывал. – Глупо вышло, – пробормотал Иосиф Виссарионович, закуривая. – Совсем глупо. Получается, «морпех» испугался за товарища, не разрешив тому укрыться внутри, и тем самым погубил и его, и себя. – Его можно понять. Не промахнись немецкий пилот, шансов выжить у находящихся в кубриках не осталось бы. Алексеев не мог знать, что принимает ошибочное решение, – бомбят фашисты точно. – Да все я понимаю, – досадливо отмахнулся Сталин. – Обидно просто, что все так глупо получилось! Знаешь, Лаврентий, у меня такое ощущение, словно кто-то сильно не хочет, чтобы мы встретились с этим «морпехом». Хотя помощь он нам уже оказал, очень серьезную помощь. – Это война, товарищ Сталин, – пожал плечами Берия. – Всякое случается. – Ладно, закончим с этим. Когда самолет пропал, мы тоже считали, что он погиб. А он взял и вернулся. Что с Новороссийском? – Плацдарм существенно расширен, войска закрепляются на новых позициях, активно используя для организации обороны здания пригородной застройки, идет переброска подкреплений. Противник пока выдерживает оперативную паузу, контратаковать не пытается. Самое главное – теперь у нас есть возможность разместить куда большие силы как для обороны, так и для будущих ударов, в том числе артиллерию. – А «морпех» писал, что мы город только к сентябрю освободим, – задумчиво протянул Вождь. – Получается, сам написал и сам же придумал план, как все можно в нашу пользу изменить. Интересно… Что ж он так не вовремя погиб-то?! Наверное, совсем товарища Сталина не уважает. Не смотри так, Лаврентий, это я шучу. Все, свободен, работай… Дождавшись, пока народный комиссар покинет кабинет, Иосиф Виссарионович выложил на рабочий стол пухлую папку с перепечатанными на пишущей машинке «воспоминаниями о будущем» старлея Алексеева. Нашел нужный лист, озаглавленный «Весенне-летняя кампания Вермахта. Операция «Цитадель». Курский выступ». Разложил и разгладил ладонью испещренную цветными пометками карту, прилагавшуюся к этой части документа. Задумчиво пробормотал, затянувшись ароматным табаком: – Значит, ты, товарищ «морпех», пишешь, что в июле мы фашистам окончательно хребет сломаем? И произойдет это именно тут, в районе Курского выступа? Ну, что ж, поглядим. Вот только к чему нам ждать, пока немцы первыми начнут? Как там древние говорили, «предупрежден – значит, вооружен»?.. Глава 4. Отец