– Так вот, то, что этот маньяк проделывает так мастерски, просто апокалипсис в миниатюре. Вы знаете, что такое апокалипсис, агент Васкес? Согласно Библии, это момент в конце света, когда вскроются все грехи людские, каждый понесет наказание даже за самый ничтожный грех. Ваш скот Альберт заставляет нас лицезреть такие ужасы, что не только эта страна, но и весь мир должен был бы призадуматься. А мы что видим? Моска умолк и молчал до сих пор, пока Мила не спросила: – Что мы видим? – Ничего. Ничего абсолютно. Люди продолжают убивать, воровать, угнетать ближнего как ни в чем не бывало! Думаете, убийцы опомнятся, а у воров вдруг проснется совесть? Я приведу вам конкретный пример: нынче утром двое полицейских пришли проведать бывшего заключенного, отпущенного на поруки за хорошее поведение. Пришли, потому что сам он забыл отметиться в районном участке. И знаете, что он сделал? Начал стрелять. Вот так, ни с того ни с сего. Одного полицейского тяжело ранил и теперь забаррикадировался в доме и палит, едва кто-то пытается подойти. Как думаете – почему? – Не знаю, – была вынуждена признать Мила. – И я не знаю. А наш парень в реанимации, и неизвестно, выживет или нет. Если нет, мне придется что-то говорить бедной вдове, когда она меня спросит, почему ее муж погиб так глупо! – После этой пылкой тирады он чуть понизил голос и повторил уже спокойнее: – Мир погряз в мерзости, агент Васкес. А Борис Клаус виновен – и точка. Я бы на вашем месте сделал соответствующие выводы. Теренс Моска повернулся к ней спиной, сунул руку в карман и вышел, хлопнув дверью. – Ничего не знаю, дичь какая-то, – твердил Борис в соседней комнате. Впрочем, уже спокойно. После начальной вспышки ярости он стал экономить силы, предвидя, сколько ему еще предстоит пережить. Мила устала наблюдать эту сцену. Устала постоянно пересматривать свое мнение о людях. Ведь это тот самый Борис, что пытался за ней ухаживать, когда она только приехала. Тот, что принес ей теплые круассаны с кофе и подарил парку, когда у нее зуб на зуб не попадал от холода. По ту сторону зеркала все тот же коллега, напарник, что разгадал немало загадок Альберта. Симпатичный, немного неуклюжий здоровяк, принимающий близко к сердцу боль своих друзей. Группа Горана Гавилы распадалась. А вместе с ней разваливалось и расследование. Таяла надежда спасти маленькую Сандру, которая сейчас лежит в каком-нибудь закутке, быть может на последнем издыхании. В итоге ее убьет не серийный убийца с вымышленным именем, ее убьют равнодушие и грехи других мужчин и других женщин. Лучший финал, который мог замыслить Альберт. Она предавалась этим невеселым мыслям и вдруг увидела перед собой в стекле отражение Горана. Он стоял у нее за спиной, но в комнату для допросов не смотрел, а упорно ловил ее взгляд. Мила обернулась. Они долго молча смотрели друг на друга, объединенные отчаянием и безысходностью. И не было ничего естественнее, чем потянуться к нему, закрыть глаза, прикоснуться к его губам, почувствовать их ответ. * * * На город обрушился ливень, грязная вода затопила улицы, забила стоки. Желоба едва успевали глотать и выплевывать эту жижу. На такси они доехали до небольшой гостиницы возле вокзала. Фасад весь почернел от смога, жалюзи опущены, видно, постояльцам не до того, чтоб их поднимать. Люди сновали туда-сюда, как муравьи. Горничные едва успевали менять белье, без сна и отдыха катая по коридорам свои скрипучие тележки. Одни останавливались здесь, только чтобы принять душ и переодеться с дороги. А другие, как и они, приходили, чтобы заняться любовью. Портье выдал им ключ от номера двадцать три. Они поднялись на лифте, не говоря ни слова и не разжимая рук. Но не как влюбленные, а как люди, которые боятся потерять друг друга. В номере с убогой мебелью запах дезодоранта не мог забить застарелую табачную вонь. Их новый поцелуй был глубже, сильнее, как будто оба пытались забыться, отделавшись сперва от мыслей, а уж потом от одежды. Он сжал ее маленькую грудь. Она закрыла глаза. Сквозь планки жалюзи просачивался свет блестящей от дождя вывески китайского ресторана, рельефнее очерчивая в темноте их тени. Горан медленно раздевал ее. Мила покорно ждала. Он прикоснулся губами к плоскому животу и стал не спеша подниматься к груди. И тут обнаружил шрам на боку. С бесконечной нежностью он стянул с нее свитер. И увидел другие шрамы. Но взгляд не задержался на них, поскольку они были отданы во власть его губ. К огромному ее потрясению, он стал покрывать медленными поцелуями и застарелые, и свежие шрамы, как будто хотел исцелить их. То же повторилось, когда он снял с нее джинсы. На ногах порезы были еще свежими, едва закрывшимися. Там, где лезвие прошлось совсем недавно. Причиняя боль телу, Мила избавлялась от душевных ран и в этой застарелой боли даже находила нечто приятное. Будто испытываешь удовлетворение, расчесывая заживающую рану. Она тоже принялась раздевать его легкими движениями, словно обрывая лепестки цветов. Оказалось, что и он носит на теле следы былых страданий. Впалая грудная клетка, словно вобравшая в себя его муки. Уныло торчащие ключицы, свидетели неизбывной печали. Они любили друг друга с какой-то странной яростью, быть может, даже злостью, но в этом была жажда освобождения. Как будто оба стремились раствориться друг в друге, хотя бы на миг обрести забвение. Потом они долго лежали рядом, все еще ощущая это единение и вслушиваясь в ритм общего дыхания. Затем где-то в глубокой тишине забрезжил вопрос, пока еще неясный, но Мила уже видела, как он парит над ними черной птицей. Вопрос об истоках зла, вечного зла. Зла, которое сперва вгрызается в плоть, потом стыдливо прикрывается одеждами. Роковым образом этот вопрос переплетался с участью девочки, Сандры. Пока они тут наслаждаются своей слиянностью, она где-то рядом или вдали умирает в одиночестве. Предваряя его вопрос, Мила пустилась в объяснения: – По долгу службы я разыскиваю пропавших людей. В основном это дети. Некоторые пропадают на много лет и потом ничего уже не помнят. Не знаю, хорошо это или плохо. Наверное, именно эта сторона моей профессии доставляет мне больше всего хлопот. – Отчего? – заинтересованно спросил Горан. – Когда ныряешь в темную бездну, чтобы вытащить кого-то, оказывается, что труднее всего вытащить на свет себя. Нащупать страховочный трос и вернуться. Я точно знаю, что бездна манит нас, затягивает в темный омут. И сопротивляться этому нелегко. Возвращаясь с найденным человеком, я всегда замечаю, что мы не одни. Что-то тянется за нами из той черной дыры, что-то налипает на подошвы ботинок. Попробуй отскреби эту грязь. Горан повернулся к ней, заглянул в глаза: – Зачем ты мне это говоришь? – Затем, что я вышла из тьмы. И время от времени буду вынуждена туда возвращаться. 38 Она прислонилась к стене, сцепила за спиной руки и не выходит на свет. Давно ли эта тень стоит там и смотрит на нее? Наконец она решается позвать: – Глория. Ну вот, подходит. В ее взгляде всегдашнее любопытство, но теперь есть в нем и еще кое-что. Сомнение. – Я вспомнила. У меня когда-то был кот. – И у меня есть. Зовут Гудини. – Красивый? – Злой. – Но она тут же понимает, что девочка ждет от нее не такого ответа, и спешит исправиться: – Да. Белый с коричневым. Все время спит, просыпается, чтобы поесть. После минутного молчания Глория продолжает расспросы: – Как думаешь, почему я забыла про своего? – Не знаю. – Ведь если я его не помню, значит не помню и всего остального. Даже своего настоящего имени. – Мне нравится имя Глория, – ободрительно говорит она, вспомнив реакцию той на ее настоящее имя – Линда Браун. – Глория… – Да? – Расскажи мне про Стива.