«Кончайте, вы, я же не с луны свалилась!» – хотелось ей крикнуть всем вокруг. А это сочувственное выражение – как же она его ненавидела! При виде ее люди склоняли головы набок и кривили губы. Даже в школе, где она никогда звезд с неба не хватала, теперь на ее ошибки закрывали глаза. Ее изматывала снисходительность окружающих. Казалось, она смотрит черно-белый фильм, из тех, что показывают по телевизору глубокой ночью и где обитатели земли вдруг превращаются в марсиан, и только она спасается от этой метаморфозы, потому что просидела в глубокой пещере. Выбор был невелик: либо мир в самом деле переменился, либо спустя двадцать один день монстр сумел превратить Милу в другого человека. Никто не напоминал ей о происшедшем. С ней обращались как с хрупкой статуэткой драгоценного стекла, что может рассыпаться от одного прикосновения. Люди не понимали, как не хватает ей настоящего, подлинного после всей фальши и обмана, которые она пережила. Одиннадцать месяцев спустя начался процесс над Стивом. Она так ждала этого момента. О нем кричали все газеты, все теленовости, которые ей теперь запрещали смотреть, чтоб оградить от негативных эмоций. Но она смотрела тайком, при каждом удобном случае. И она, и Линда должны были выступить свидетелями. Прокуратура очень рассчитывала именно на ее показания, потому что Линда упорно продолжала защищать своего тюремщика. Требовала, чтобы ее называли Глорией. Врачи утверждали, что у нее серьезные психические отклонения. Поэтому роль главного свидетеля обвинения досталась Миле. Стив после ареста усердно корчил умалишенного. Придумывал нелепые истории о несуществующих сообщниках, которым лишь повиновался из страха. Пытался запутать всех внушенной Линде историей про Фрэнки, своего злодея-компаньона. Но эти выдумки суд сбросил со счетов, когда один из следователей выяснил, что так звали черепаху, которая была у Стива в детстве. Тем не менее публика упивалась этими сюжетами. Для монстра Стив был слишком «нормален», слишком похож на них, обывателей, и мысль о наличии некоего таинственного существа, настоящего монстра их, как ни странно, успокаивала. Мила явилась на суд с твердым намерением обвинить Стива во всех смертных грехах, а не просто в том зверстве, которое он учинил над ней. Она сгноит его в тюрьме и ради этого готова разыграть перед всеми роль несчастной жертвы, которая до сих пор ей претила. Она села на скамью свидетелей перед клеткой, где сидел в наручниках Стив, и приготовилась рассказать обо всем, не сводя с него глаз. Но стоило ей увидеть его – в застегнутой на все пуговицы зеленой рубахе, которая болталась на нем, как на палке, дрожащей рукой что-то корябающим в блокноте, с волосами, которые он сам подстриг – с одной стороны длинней, с другой короче, – она неожиданно ощутила жалость и злость, оттого что испытывает эту самую жалость. Именно тогда Мила Васкес утратила способность к состраданию. Но когда ей открылась тайна Горана, она заплакала. Почему? Память, запрятанная в глубине сознания, подсказала ей, что это слезы жалости. Внезапно в ней прорвало какую-то плотину, и целая гамма незнакомых чувств выплеснулась наружу. Наверное, теперь она даже сможет понять, что чувствуют другие. Как, например, поняла, что чувствует Рош, прибывший на место и осознавший, что дни его власти сочтены, поскольку лучший его аналитик, его самый сильный козырь, подложил ему такую свинью. А Теренса Моску раздирали противоположные чувства: с одной стороны, радость в преддверии непременного продвижения по службе, с другой – неловкость от того, с чем это продвижение связано. Мила почувствовала растерянность и печаль Стерна, едва он переступил порог дома. А также поняла, что он немедленно засучит рукава и примется разгребать завалы после этой дикой истории. Сострадание. Единственным, к кому она не испытывала никаких чувств, был Горан. В детстве она не попалась, как Линда, на крючок Стива и не поверила в существование Фрэнки. А тут ни на миг не усомнилась в том, что в этой квартире действительно живет мальчик по имени Томми. Она слушала телефонные разговоры, в которых отец расспрашивал о нем няньку и давал ей указания. Ей даже показалось, что она видела Томми, когда Горан укладывал его спать. Она никогда ему не простит то, что по его милости попала впросак. Горан Гавила выжил после падения с двенадцати метров и теперь находился в реанимации между жизнью и смертью. Его дом полиция взяла под внешнюю охрану. Вход в него был доступен только двоим: спецагенту Стерну, который забрал свое заявление об отставке, и Миле. Они там ничего не искали, а просто пытались выстроить события в хронологической последовательности, чтобы получить ответы на оставшиеся вопросы. В какой момент столь выдержанный и рассудительный человек, как Горан Гавила, начал вынашивать смертоносный замысел? Когда сработала пружина возмездия? Где та грань, за которой бешеная ярость превращается в хладнокровный план? Сидя в кабинете, Мила слышала, как Стерн обыскивает спальню. Он провел немало обысков на своем веку, какие только подробности чужой жизни не проплывали перед его глазами! Мила, обследуя кабинет, где Гавила предавался размышлениям, старалась держаться отстраненно: делала заметки в блокноте, подмечала какие-то черточки его характера, надеясь, что они откроют ей нечто важное. В стеклянной пепельнице Горан хранил скрепки. Карандаши затачивал прямо над корзиной для бумаг. А в ящике стола держал рамку без фотографии. Эта пустая рамка стала окном в бездну души человека, которого Мила уже была готова полюбить. Она отвела глаза, как будто боялась, что ее засосет эта бездна. Затем открыла боковой ящик. Внутри обнаружилась папка. Мила вытащила ее, положила поверх уже просмотренных и тут же поняла, в чем ее отличие. Судя по дате, она касалась дела, которым занимался Гавила до похищения девочек. Помимо документов в ней было несколько аудиокассет. Мила сперва принялась за бумаги; аудиокассеты она прослушает потом, если сочтет нужным. Папка содержала переписку между директором тюрьмы, неким Альфонсом Беранже и канцелярией прокурора. Речь в ней шла о странном поведении заключенного, чье имя неизвестно; его называли по номеру дела. РК-357/9. На него наткнулись около четырех месяцев назад двое полицейских: ночью без одежды он блуждал по сельской местности. Назвать себя представителям власти он с первых же минут отказался. Судя по отпечаткам пальцев, раньше по уголовным делам не проходил. И судья назначил ему срок за противодействие силам правопорядка. Теперь он отбывает срок. Мила взяла одну аудиокассету: интересно, что в ней? На этикетке только время и дата. Потом позвала Стерна и поведала о своей находке. – Вот, послушай, что пишет начальник тюрьмы. «С момента поступления в исправительное заведение заключенный РК-357/9 ни разу не нарушил дисциплину и неизменно соблюдал тюремный распорядок. По характеру этот человек довольно замкнут и не склонен к общению с окружающими. Возможно, именно поэтому никто до сих пор не заметил странного поведения, лишь недавно привлекшего внимание одного из наших надзирателей. Заключенный РК-357/9 протирает суконной тряпочкой все предметы, с которыми соприкасается, собирает все волоски, выпадающие у него за день, до блеска начищает столовые приборы и унитаз всякий раз после их использования». Что скажешь? – Даже не знаю. Моя жена тоже помешана на чистоте. – Ладно, слушай дальше: «Иными словами мы имеем дело с маньяком гигиены или же – что более вероятно – с человеком, который ни под каким видом не желает оставлять органический материал. Вследствие этого у нас возникли серьезные подозрения, что заключенный РК-357/9 совершил особо тяжкое преступление и намерен помешать нам получить анализ ДНК для его опознания». Ну, каково? Стерн взял у нее документ и перечитал. – Это было в ноябре… Но здесь не написано, удалось ли им в итоге что-либо выяснить. – «Однако, как Вам хорошо известно, мы не имеем возможности заставить заключенного РК-357/9 пройти упомянутое обследование». – И как они поступили? – Попытались добыть волосы или другой материал для ДНК, устраивая ночные обыски в камере. – Его содержали в одиночке? Мила пробежала глазами листки в поисках соответствующих сведений. – Ага, вот. «До нынешнего дня он содержался в одной камере с другим заключенным, который явно содействовал ему в сокрытии биологических следов. Но мы пресекли это сообщничество, переведя его в одиночную камеру, о чем уведомляю вас». – Так удалось им взять ДНК или нет? – Похоже, он оказался хитрее их: всякий раз они заставали камеру в безукоризненной чистоте. Но потом заметили, что он разговаривает сам с собой и поставили ему жучка. – А при чем тут доктор Гавила? – У него спрашивали совета как у эксперта. Стерн задумался: – Думаю, надо прослушать кассеты. На шкафу в кабинете стоял старенький магнитофон, на котором Горан вроде бы записывал устные соображения. Мила протянула Стерну кассету; тот вставил ее в гнездо и нажал клавишу воспроизведения. – Постой. Стерн недоуменно обернулся и увидел, как она побледнела. – Черт возьми! – Ты что? – Имя. – Какое имя? – Имя заключенного, с которым он поначалу сидел в одной камере. – Ну? – Его звали Винсент. Винсент Клариссо. 44