– С 1939-го. Был вторым секретарем, но после того, как с товарищем Луниным случилась неприятность… – Да, я слышал про эту историю. Первый секретарь райкома гражданин Лунин был снят с поста, обвинен в антипартийном поведении, исключен из партии и взят под стражу. Позднее ему инкриминировали участие в антисоветском заговоре, что он в принципе не отрицал. Вас же подобная участь миновала, вы не только сохранили работу и жизнь, но и поднялись по карьерной лестнице. Мещерский вспыхнул: – Я всегда придерживался линии партии, не участвовал ни в каких заговорах, и даже мысль, что могу так поступить, выглядит нелепой и чудовищной… – Да, разумеется. Речь не об этом… – В годы оккупации я возглавлял Приморский райком и продолжаю это делать сейчас, – решился перебить Мещерский. «Засиделись вы на посту, Павел Филимонович. Четыре года – да по меркам нашего времени это целая вечность…» – подумал Лавров и продолжил: – Мы проводим беседы с участниками партизанского движения в городе Одессе. Выявляем лиц, избежавших ответственности за сотрудничество с гитлеровским режимом. Просьба не принимать на свой счет – вы тут ни при чем. Ваши заслуги всем известны и пересмотра не требуют. А наша организация – не из тех, для кого важнее закрыть дело, обвинив первых попавшихся. Алексей старательно записывал сказанное Мещерским. Горела настольная лампа, озаряя неярким светом аскетичную обстановку кабинета: карту Приморского района на стене, портреты основоположников марксизма-ленинизма. В октябре 1941-го райком эвакуировали, как и райсовет товарища Горобца (о котором, кстати, Павел Филимонович высказывался вполне уважительно). Оставлять в области товарища Мещерского областное руководство посчитало нецелесообразным – слишком многие его тут знали. «Вернетесь, но позднее», – решило начальство. Так и произошло. Райком эвакуировали в Крым, но решение оказалось не самым лучшим – полуостров тоже пал. Партийные вожаки ушли в подполье и полтора года противодействовали оккупантам: устраивали диверсии, отбивали военнопленных, поддерживали продуктами семьи павших товарищей. Объединенное командование партизанских отрядов решило вывезти Мещерского из Крыма и вернуть в Одессу. Он прибыл на судне под видом рыбака. Под новый 1944 год сколотил партизанский отряд и действовал в катакомбах, постоянно поддерживая связь с товарищами за линией фронта. – С командованием отрядов, действующих в Одессе, вы также поддерживали связь? – Разумеется. Мы же не в вакууме воевали. Работали с ребятами товарища Карпенко, товарища Бурова, Гарпинского… мир его праху… – Первый секретарь смущенно кашлянул. – А в чем дело, товарищ майор? Мои люди сражались храбро, сносили тяготы. Вы представляете, что такое жить в катакомбах? – Я в курсе: сырость, гниль, духота, клаустрофобия… Что вы скажете об этих товарищах? – он перечислил фамилии. – Товарищ Коробейник Сидор Фомич – фигура небезызвестная, – решительно кивнул собеседник. – Не скажу, что он – рупор, зовущий массы на свершения, крупных постов не занимал, следил за порядком и сохранностью грузов в одесском порту. Но вы представьте себе, что это за порт и какое он имеет значение для нашей страны? Сидор Фомич воевал в Гражданскую – совсем еще молодым, возглавлял портовую ячейку партии и действовал достаточно круто. Пару раз мы пересекались в подземелье с его ребятами. Помню, они возвращались с операции – измотанные, голодные, мы поделились с ними продуктами, лекарствами. Потом у них крупная неприятность была – румыны их накрыли, базу окружило специальное подразделение, так люди Коробейника с боем прорвались, понесли потери… С Горобцом Валентином Андреевичем у нас также добрые отношения. Помню, поддержали их дружеским огнем, когда они увели из обоза офицера румынской армии и тащили его в катакомбы – подпольный обком дал такое задание, – и если бы не наши пулеметчики, то вряд ли они отбились бы. Горобец потом благодарил, когда мы в катакомбах встретились… Создавалось впечатление, что по подземным лабиринтам шарахались все, кому не лень. – Что можете сказать про Булавина Виктора Афанасьевича? Мещерский не стал плеваться, хотя неудовольствие проявил. Антипатия, судя по всему, была обоюдной. – Не хочу наговаривать на человека, товарищ майор… Но как-то не сработались мы с Виктором Афанасьевичем. Еще до войны не сработались. Нет, его заслуги неоспоримы. Товарищ Булавин неплохо боролся с преступностью, утверждал, так сказать, социалистическую законность, потом самоотверженно дрался с оккупантами, внес свою лепту в нашу победу… Но не складывается у нас совместная деятельность, не можем притереться друг к другу. Не хотелось бы наговаривать или возводить напраслину… Одними наговорами в этой стране дела не раскрывались – если требовалось их реальное раскрытие. Но пришлось настаивать и выслушивать. Виктор Афанасьевич временами проявлял необоснованную жестокость к задержанным уголовникам. Наказывать, конечно, надо, но зачем пытать и бить? Это же не какие-нибудь «политические» с 58-й статьей, а социально близкий класс, пусть и оступившийся. А еще он был слаб на слабый пол – если позволителен такой каламбур. Не пропускал ни одной юбки, заводил шашни с задержанными гражданками – и не для пользы дела, а просто так. Жена об этом знала, но терпела, не хотела разводиться, ведь за таким мужем – как за каменной стеной. Сколько Павел Филимонович ни ставил Булавину на вид, тот только посмеивался и продолжал свое. Были и проработки по партийной линии, но, к сожалению, формальные. Кого это, по крупному счету, интересует? В конце тридцатых – начале сороковых должностных лиц заботили другие вопросы. Данная сторона биографии Булавина майора мало интересовала. Видимо, не только поэтому Мещерский недолюбливал коллегу по району. Имелись и другие причины. Булавин мог что-то держать на Мещерского. Было неясное чувство, что Павел Филимонович – тоже не ангел. Могли не поделить одну женщину – тоже вариант. – У вас семья есть, Павел Филимонович? – А при чем тут моя семья? – смутился Мещерский. – Жизнь сложилась так, что мне пришлось расстаться с супругой еще до войны. Она была инструктором в этом же райкоме, а я занимал должность второго секретаря… Мы расстались, но продолжаем испытывать друг к другу чувство глубокого уважения. Наталья Сергеевна увезла с собой нашего ребенка, сейчас Алене восемь лет. Они живут в Барнауле, там, слава богу, нет войны. Наталья Сергеевна работает в горисполкоме, имеет дополнительный паек. Я тоже, как могу, поддерживаю свою дочь… Окончательно залиться краской не позволил телефон в приемной. В здании стояла тишина, и аппарат взорвался за закрытой дверью, словно граната. Вздрогнули все присутствующие. Секретарша схватила трубку, а через полминуты постучала в кабинет. – Кого там еще? – заворчал Мещерский. – Это не вас, Павел Филимонович, а товарища майора… – Секретарша устремила на посетителя вопросительный взгляд. Алексей пожал плечами и вышел в приемную. Он никого не отпускал из отдела, подчиненные знали, где находится командир. – Отвлекаю, товарищ майор? – деловито осведомился Казанцев. – Что надо? – Вы уже закончили беседу с первым секретарем? – Заканчиваем. – Тогда возвращайтесь в отдел. Мы же работаем круглосуточно? Прибыл товарищ по фамилии Коробейник – вы назначали с ним встречу. Всячески извиняется, что не мог раньше, задержали дела. А в последующие дни он не сможет вырваться, потому что в порту будет работать ответственная комиссия. Очень расстроился, что не застал вас на месте. – Хорошо, буду через двадцать минут. – Алексей положил трубку и исподлобья уставился на щуплую, но миловидную секретаршу, которая украдкой поедала его глазами. – Что? Барышня кокетливо потупилась: – Ничего, товарищ… Борьбу с пьянством среди ответственных товарищей, очевидно, стоило поднять на новый уровень. По отделу струился явственный запашок, но подчиненные вряд ли могли так пасть в его отсутствие. Навстречу майору поднялся невысокий широколицый мужчина с густыми усами и гладко выбритым подбородком. На вид он казался добродушным, но внешность была обманчивой. Мужчина носил полувоенный френч, яловые сапоги. Роскошные галифе свисали ниже колен. – Еще раз прошу простить, товарищ… – У него был ломкий запоминающийся голос. – Перед вашими сотрудниками я уже извинился, а теперь перед вами… Выпил, каюсь, но немного, было важное мероприятие, на которое я заскочил уже перед закрытием… – «Артемида»? – догадался Алексей. Ох уж эти санатории! – Да, а как вы… Хотя не важно, об этом весь город знает. Событие без преувеличения важное. Первый открывшийся санаторий такого класса в освобожденной Одессе. Да еще перед началом сезона… – Товарища Мещерского не застали? – Увы, – развел руками Коробейник. – Павел Филимонович был, но уже уехал. Жаль, хотелось бы перекинуться с ним парой слов. – Ладно, все в порядке. Пришли так пришли. Мы хотели с вами побеседовать. Это ваша машина стоит в переулке? – Да, моя, шофер дожидается. К самому зданию нас, к сожалению, не пустил часовой… – Присаживайтесь, Сидор Фомич. Если хотите, закуривайте, пепельница перед вами. Обещаю, мы вас не задержим. Внешне фигурант был трезв. Он не казался напряженным, только иногда непроизвольно большим пальцем почесывал среднюю фалангу указательного пальца. Седоватые усы – явная визитная карточка – плавно приподнимались и опускались в такт дыханию. Офицеры рассредоточились по периметру кабинета. Бабич курил у открытой форточки. Осадчий и Казанцев делали вид, что ковыряются в бумагах. Паша Чумаков конструировал самолетик из древней «закладной» записки. Коробейник пристроился на стуле – таким образом, что мог видеть всех присутствующих. Волновался Сидор Фомич, еще как волновался… – Вы работаете кладовщиком в порту? – оторвался от бумажки Казанцев. Алексей глянул на него с укором. Тот пожал плечами: а что такого? Кто первый спросил, тот и следователь. – Фактически – да, – согласился Коробейник. – Формально я заместитель начальника порта товарища Матвеева по обеспечению сохранности поступающих в порт и вывозимых из порта материальных ценностей. Вы могли бы сразу объяснить, товарищи офицеры, что хотите услышать, и я подробно отвечу на вопросы. Офицеры тактично прятали улыбки. Кабы все было так просто. Только список вопросов занимал четыре листа. – Я кратко переговорил с Горобцом, – добавил Коробейник. – Его вы тоже вызывали, задавали вопросы. Валентин Андреевич был немного в недоумении… – У вас хорошие отношения с Горобцом? – Вполне. – Коробейник пожал плечами. – Какие еще могут быть отношения с человеком, с которым вместе боролись с оккупантами? – И с Мещерским поддерживаете отношения? – Шапочные. Мы достаточно редко пересекаемся. Павел Филимонович открывает предприятия, строит дороги, восстанавливает разрушенные дома. Мне же приходится дневать и ночевать в порту. Пока воевали, встречались чаще. – Коробейник криво усмехнулся. – У каждой группы были свои маршруты, но все же дорожки частенько пересекались. – Что можете сказать про Булавина? – Про Виктора Афанасьевича? – Фигурант не поменялся в лице. – Ничего плохого точно не скажу, – и решил свести дело к шутке. – Иначе мозги вышибет. – Улыбка осветила вырубленное из шершавого камня лицо. – Товарищ Булавин временами бывал, да и бывает, весьма крут. – А вы не бываете? – И я бываю. – Пока ничто не указывало на темную сторону личности собеседника. – Попробуйте пройти по нашим докам, заглянуть на склады, пообщаться с грузчиками, которые хуже сонных мух, и при этом не взорваться. Почему вы спрашиваете про этих товарищей? – Мы спрашиваем не только про них. Нас интересует все, связанное с сопротивлением в Одессе. Из этих рассказов выстраивается общая картина. Мы вас внимательно слушаем, расскажите нам что-нибудь интересное… Алексея не покидало ощущение, что он выслушивает одну и ту же историю – каждый раз слегка перелицованную, дополненную или, наоборот, урезанную. Сидор Фомич после завершения обороны Одессу не покинул. Он лично провожал последний пароход, отходящий в Крым, махал ему кепкой. Видел, как корабли Черноморского флота отгоняют огнем своих батарей стаю гитлеровских штурмовиков, пытающихся потопить транспорт. Потом с канистрами бензина бегал по складам в сопровождении своих людей, поджигал все, что не смогли вывезти: продукты питания, строительные материалы, узлы и агрегаты, необходимые для ремонта плавсредств. Румыны в тот день появились только к вечеру – крадучись входили в город, боялись засад, растекались по улицам, как крысы. Когда рванул небезызвестный «дом офицеров», начались повальные облавы и расстрелы. Откуда-то взялись предатели и стукачи – выдавали фашистам потайные места, где подпольщики прятали оружие для будущих боев. Такие схроны ликвидировались десятками, каратели хватали людей, даже не успевших взять в руки оружие. Коробейник вспоминал годы, проведенные в подполье, как спасали евреев, советских военнопленных. Поддельные документы, обувная лавка на северной окраине Одессы – пришлось вспомнить старое ремесло, которому в смутные годы царизма обучал его отец. Сидор Фомич сбрил усы, чем кардинально поменял свой облик, но все равно проявлял осторожность. Лавка располагалась в удобном месте, и он всегда видел, кто стучится в дверь. Если посетитель вызывал сомнение, Коробейник уходил через заднюю дверь, а заказ принимал подмастерье – смышленый парень. В декабре 1943 года, когда румыны разгромили подпольную ячейку и выжили немногие, Сидор Фомич сформировал боевую группу из верных людей и спустился в катакомбы. За четыре месяца навоевался вволю – были предательства, гибель товарищей, победы и неудачи. Взаимодействовал со многими товарищами, сейчас и не упомнишь, но, если надо, он вспомнит… Да, случился неприятный момент, когда каратели накрыли его базу, стало бы совсем худо, если бы люди товарища Мещерского не пришли на помощь… Когда речь зашла о личной жизни, Коробейник как-то смутился, немного занервничал. Да, имеется супруга, бывшая подпольщица – Симчук Валентина Тимофеевна, сошлись, пребывая в подземелье, прикипели друг к другу, жили вместе… не сочтите за распутство… Официальный брак, кстати, зарегистрировали неделю назад – без торжеств, в узком кругу боевых товарищей. Валентина Тимофеевна – бездетная, но член Коммунистической партии. Я и сам бездетный, в браке ранее не состоял, все как-то не до этого было, хотя отношения подчас и случались… – Ну, и как вам эти товарищи? – спросил Алексей, когда за Коробейником закрылась дверь.