— Меня вызывал оперуполномоченный. — Зачем? — Спрашивал, где бываете. Я понял, что кто-то хочет выяснить, где нахожусь, чем занимаюсь. Тут же вызвал коменданта штаба по фамилии Хижняк. — Пригласите ко мне оперуполномоченного. Ведь как было, боялись этих людей, словно огня. Пришел офицер. — Ваше удостоверение, пропуск в штаб? И тут же Хижняку: — Заберите пропуск у этого человека, и чтобы больше ноги его здесь не было. Если бы я позволил себе такое полгода назад — был бы мне конец». Большой охотник за подводными лодками, которым командовал гвардии капитан-лейтенант В Зуб (старший сын Ивана Григорьевича), находился в базе. Один из дней начала июля Виталию Ивановичу запомнился. В 6.10 утра раздался стук в дверь каюты, затем просунулась голова радиста — Товарищ командир, Берия — враг народа. Зуб повернулся на койке. — Ты вчера в увольнении случайно не подгулял? — Никак нет. — Ну, ясно. И все-таки.. — Товарищ командир, только что по радио передали. — Молчи и никому вообще не говори! — В 7 часов будут снова передавать, я вас позову. Командир быстро встал, умылся и к семи часам пришел в радиорубку. Точно, голос диктора зачитывав сообщение об аресте Берии. Конечно, Виталий Иванович и предположить не мог, что в аресте Берии участвовал его отец. Но дальнейшие события его насторожили и вынудили позвонить в Москву. Через два дня после сообщения на корабль прибыл капитан-лейтенант — сотрудник особого отдела флота. Зуб его хорошо знал, так как офицер курировал корабли части. — Я, — сказал капитан-лейтенант, — поживу у вас недельку. Показал, как положено, удостоверение. Командир пригласил гостя в кают-компанию. Там разговор, естественно, об аресте Берии. И тут капитан-лейтенант начал говорить такое, что все офицеры насторожились. Мол, при Берии их органы находились на высоте, а теперь не пойми что… Командир сразу попытался перевести беседу в другое русло, а потом пригласил капитан-лейтенанта к себе в каюту. — Ваше поведение мне непонятно. Прекратите такие разговоры, иначе я вынужден буду сообщить в штаб флота. — А что я такого сказал? — Берия арестован, ему предъявлены очень серьезные обвинения, так можно ли его восхвалять? Офицер промолчал, а назавтра опять такой же разговор в кают-компании. Виталий Иванович решил позвонить отцу. Порученец Мартынов ответил: — Иван Григорьевич в командировке. Ты, кажется, собираешься в отпуск? Приедешь, все узнаешь. Тогда Зуб объяснил, что у него за вопрос. Порученец назвал телефон, по которому рекомендовал звонить вечером. Отец выслушал спокойно, посоветовал ничего не предпринимать. На следующий день капитан-лейтенант покинул корабль Больше Виталий Иванович его никогда не встречал. Потом уже в Москве они с отцом пришли к выводу, что визит этот не был случайным, и, может быть, капитан-лейтенант намеревался получить от Зуба-младшего какие-то сведения об отце. 10 июля 1953 года в «Правде» было опубликовано информационное сообщение: «На днях состоялся Пленум Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза. Пленум ЦК КПСС, заслушав и обсудив доклад Президиума ЦК — тов. Маленкова Г. М. о преступных антипартийных и антигосударственных действиях Л. П. Берия, направленных на подрыв Советского государства в интересах иностранного капитала и выразившихся в вероломных попытках поставить Министерство внутренних дел СССР над Правительством и Коммунистической партией Советского Союза, принял решение — вывести Л. П. Берия из состава ЦК КПСС и исключить его из рядов Коммунистической партии Советского Союза, как врага Коммунистической партии и советского народа». В помещенной ниже передовой статье «Несокрушимое единение партии, правительства, советского народа», внешне написанной в духе сталинских времен, отчетливо прослеживалась мысль о вреде культа личности, способного порождать уродливые явления в партии и государстве «Вместе с тем, — говорилось в передовой, — из дела Берия должны быть извлечены политические уроки и сделаны необходимые выводы. Сила нашего руководства — в его коллективности, сплоченности и монолитности. Коллективность руководства — высший принцип руководства в нашей партии. Этот принцип полностью отвечает известным положениям Маркса о вреде и недопустимости культа личности». Этой идее еще предстояло зреть, набирать силу, чтобы стать программной на XX съезде партии, после чего и оценка Берии обрела полноценный характер. Пока же обвинения Берии сводились прежде всего к его политическому авантюризму, буржуазному перерождению, антипартийным и антигосударственным действиям. Дней через десять после ареста началось официальное следствие по делу Берии, вести которое было поручено Р. А. Руденко, в то время прокурору УССР. Иван Григорьевич Зуб присутствовал на всех допросах, длившихся до декабря и вылившихся в пятьдесят с лишним томов. Вначале Берия заявил, что ни в чем не виноват и ничего показывать не будет. Требовал его отпустить. И постоянно держал охрану в напряжении. Однажды, когда полковник принес ему еду, Берия запустил в него табуретом. Офицер поспешил в кабинет Москаленко, где в это время находились Батицкий с Зубом. Кирилл Семенович с присущим ему чувством юмора сказал: — Павел Федорович, берите Ивана Григорьевича и наведите порядок, а если будет неустойка, зовите меня на помощь. Берия попросил перо и бумагу, решил написать письмо Маленкову, с которым прежде у него были приятельские отношения. Писал в присутствии Зуба, и тот практически дословно запомнил это послание; «Здравствуй, Жора! Я сейчас нахожусь в таком нелепом положении. Я прошу тебя освободить меня и иметь в виду, что в сейфе у меня двенадцать комплектов дамского туалетного белья и денег целая куча. Это деньги, которые я выиграл по займам…» Продолжая уклоняться от показаний, Берия объявил голодовку, отказывался от пищи одиннадцать дней. При его здоровье и комплекции это не очень ему повредило. Кроме всего прочего, он требовал, чтобы ему привели женщину. На одном из допросов Руденко показал Берии документ и спросил: — Это ваша подпись? Берия смотрел, смотрел, наконец вымолвил! — Моя. После этого он начал давать показания. Когда следствие было завершено, Берия должен был все записи от начала до конца прочитать и на каждой странице расписаться. Он начал читать и бросил: — Не могу! Да, жертвы Берии не раз отказывались от своих показаний, вытянутых у них шантажом, угрозами, силой. Признание вины подследственным и чьего-нибудь доноса бывало достаточно, чтобы превратить человека в «лагерную пыль». Но в данном случае следствие велось совсем по другим принципам. Берия начал давать показания, когда ему был предъявлен документ — прямая улика. Только под воздействием улик он становился разговорчивым. И хоть в период следствия приверженцы Берии стремились сделать многое, чтобы замести следы, не допустить дальнейшего разоблачения преступлений этого человека, а заодно и своих, в свидетельских показаниях не было недостатка. …Виталий Иванович Зуб рассказывал, как, гуляя по Москве, специально ходил смотреть на выезды по утрам Берии. Жил тот в доме у площади Восстания. Ехал в Кремль по Садовой-Кудринской, затем поворачивал, на улицу Горького. Летом ездил в открытой машине, рядом с водителем, сзади сидел кто-то из охраны. Он вел себя спокойно и уверенно — ничего не боялся. Может быть оттого, что знал — его боятся все. Охота на людей стала его страстью. Приходилось ли людям, которые в те дни находились рядом с Берией, беседовать с. ним? Да, приходилось. В том числе и Зубу. Примечательно, что на суде Берия сказал слова, которых от него никак не ожидали и которые он вряд ли рассчитывал использовать в своих интересах, слова благодарности тем, кто в эти месяцы с ним соприкасался, в частности, в адрес Захарова. Для Берии, который не знал Зуба, Иван Григорьевич был Захаровым. В конце концов Берия все свои показания подписал. 18 декабря 1953 года начался суд над Берией. Кроме него, перед Специальным судебным присутствием Верховного суда СССР предстали ближайшие «сподвижники» Берии: Л. Влодзимирский, С. Гоглидзе, В. Деканозов, Б. Кобулов, В. Меркулов, П. Мешик. Возглавлял Специальное судебное присутствие Маршал Советского Союза И. С. Конев. Суд был закрытый, поэтому, кроме представителей группы ареста, посторонних на нем не было. Р. А. Руденко, назначенный 8 августа 1953 года Генеральным прокурором СССР, сидел в зале. Под зал суда был оборудован кабинет члена военного совета округа. В середине сделали возвышенность. У каждого из подсудимых был персональный охранник. Председатель задавал вопросы, подсудимые отвечали. Сталин на процессе не упоминался, поэтому Берия, ссылаясь на его указания, говорил «инстанция». Несколько раз Берия, теряя самообладание, начинал твердить, что он ни в чем не виноват, что он всего лишь выполнял требования «инстанции». Но приговор выслушал довольно спокойно. У него было полгода, чтобы понять, что произошло и каким будет искупление грехов. Как вел себя Берия при расстреле — Иван Григорьевич Зуб не видел. Я спросил у Ивана Григорьевича, ведь ему, видимо, рассказывали об этом. — Рассказывали, но детали не помню. Вообще, на мой взгляд, человек должен в своих воспоминаниях говорить лишь о том, что видел сам, в чем непосредственно участвовал. Это не забывается, не искажается. Хотя и один эпизод два наблюдателя могут и видеть и описать по-разному. Потому что на разном акцентировали внимание, да и память у каждого по-своему избирательна. Что еще видел Иван Григорьевич своими глазами — это кремирование, трупов семерых преступников, которое было произведено в этот же день. Зуб отвечал за подготовку крематория и проведения акции. В частности, выставлялась специальная охрана. Неожиданные эксцессы вполне были возможны. И во время следствия, и после суда генерал-майор Зуб (пятерым участникам группы ареста Берии очередные воинские звания были присвоены в августе) получал немало анонимных угроз в письмах, по телефону. Как свидетельствует документальный фильм «Повесть о маршале Коневе», такому психологическому прессингу подвергался и Иван Степанович Конев. …Виталию Ивановичу Зубу запомнилась речь Берии на похоронах Сталина. Да и сами, похороны, которые транслировались по радио. Берия выступал вторым. Речь свою читал решительно. Особенно выделялось непривычное выражение, с силой произнесенное им дважды: «Кто не слеп, тот видит…» Видимо, привлекло оно Берию своей внешней категоричностью, разоружающей резкостью. Но в нем оказался недоступный Берии в его самоуверенности и глубокий внутренний смысл: да, кто не слеп, тот все видит… Люди видят все, даже если молчат. И еще никому не удавалось обмануть не то что историю, но даже свое время.