— А это, Ло, мы узнаем, только когда вычислим убийцу и соберем достаточно улик, чтобы его допросить. Но сейчас шансы того, что нам удастся это сделать, видятся мне призрачными. Однако, прежде чем углубиться в эту проблему, я хотел бы обсудить третий пункт, а именно дело поэтессы и ее забитой насмерть в монастыре Белой Цапли служанки. Скажи мне, что ты обнаружил, сличая два анонимных письма, которые я тебе дал. — Совсем немногое, Ди. Оба написаны весьма грамотным человеком, тебе ведь известно, как строги правила нашего литературного стиля. Для описания каждого события, каждого аспекта или обстоятельства человеческой жизни, которые только можно вообразить, существуют жестко определенные выражения, поэтому все, кто получил хорошее образование, используют одни и те же единственно верные фразы, написав их в единственно верных местах. Будь письма написаны личностью необразованной, все, конечно, было бы иначе, тогда легко было бы найти одинаковые обороты речи или одинаковые ошибки. Но в нашем случае я могу лишь отметить сходство в употреблении некоторых предлогов, дающее возможность предположить, что оба письма написаны одним и тем же человеком. Прости, Ди, мне нечем тебя порадовать. — Хотелось бы мне увидеть подлинники этих писем! — воскликнул судья Ди. — В свое время я углубленно изучал почерки людей, так что наверняка смог бы сделать соответствующие выводы. Но для этого пришлось бы отправиться в столицу, и к тому же я сомневаюсь, что Верховный суд дал бы мне разрешение на проверку этих писем. — И он раздраженно подергал себя за усы. — Зачем тебе непременно понадобились эти письма, Ди? При твоей острой наблюдательности, старший брат, ты найдешь и другие способы понять, кто из троих моих гостей — преступник. Небеса, да этот тип, должно быть, вел двойную жизнь! Ты же должен заметить нечто в их речах или в их... Судья Ди решительно покачал головой. — Ты зря надеешься на это, До! Наша главная проблема в том, что все трое подозреваемых — весьма своеобразные люди, действия которых нельзя истолковать исходя из обычных человеческих реакций. Давай смотреть правде в глаза, До, эта троица превосходит нас в учености, таланте и опыте, а об их выдающемся положении в обществе и говорить не приходится! Попытайся мы их допросить, и это обернется настоящей катастрофой, и для тебя, и для меня. И прибегать к обычным уловкам, принятым в нашем деле, тоже бесполезно. Это, друг мой, люди, вооруженные гигантским интеллектом, самообладанием и житейской мудростью! К тому же у академика, к примеру, опыт расследования преступлений куда существеннее, чем у тебя или у меня! С ними бессмысленно блефовать, бессмысленно пытаться заставить их проговориться от неожиданности, все это напрасный труд. Ло печально покачал головой. — Сказать по правде, Ди, я все еще никак не могу освоиться с мыслью, что один из троих наших величайших писателей — убийца. Чем можно объяснить, что подобный человек дошел до совершения жестоких, страшных преступлений? Судья Ди пожал плечами: — Мы можем лишь гадать. Например, я могу вообразить, что академик страдает от переизбытка опыта. Испытав все, что может предложить нормальная человеческая жизнь, он ищет острых ощущений. Придворный поэт, напротив, явно одержим мыслью, что его существование лишено настоящих чувств и это дурно отражается на его творениях. Чувство разочарования может заставить совершить самые неожиданные поступки. Что до Могильщика Лу, то ты сам рассказал мне, что, не придя еще к своим нынешним убеждениям, он жестоко притеснял крестьян-арендаторов монастырских земель. А сейчас, похоже, он решил, что выше добра и зла, и это очень опасная линия поведения. Я привел тебе, Ло, несколько простых объяснений — первые, которые пришли мне в голову. Не сомневаюсь, что на самом деле все куда сложнее. Судья Ло кивнул. Потом он открыл одну из корзинок, вытащил горсть сластей и принялся жевать их. Судья Ди собрался было налить себе чая из чайной корзинки под сиденьем, но тут паланкин вдруг сильно накренился. Ди отодвинул оконную занавеску. Процессия поднималась по обсаженной соснами крутой горной дороге. Ло изящно вытер руки носовым платком и продолжил разговор. — От обычных проверок тоже толку не будет, во всяком случае в том, что касается Шао и Чана. Оба заявили, что позавчера, когда был убит студент, рано отправились в постель. Но тебе ведь известно, Ди, что правительственная гостиница, где они остановились, велика и народу там много, чиновники постоянно снуют туда-сюда, и невозможно уследить, выходил ли кто-то из постояльцев в ночи, особенно если он постарался сделать это незаметно. Ну а что ты можешь сказать насчет Могильщика? — С ним та же неутешительная история. Любой может войти в храм и выйти из него, в этом я убедился лично. И оттуда легко добраться до западных ворот, где живет чаеторговец, если знать, как срезать путь по переулкам. Теперь, когда не стало Шафран, я сильно опасаюсь, что мы окончательно зашли в тупик, Ло. И коллеги погрузились в угрюмое молчание. Судья Ди медленно пропускал меж пальцев свои бакенбарды. После долгой паузы он вдруг сказал: — Я только что прокрутил в голове воспоминания о вчерашнем званом ужине. Скажи, Ди, тебя не поразило, как мило общались между собой твои гости? Все четверо, включая поэтессу. Вежливо, но сдержанно, приветливо, но ненавязчиво, совсем чуть-чуть добродушно подшучивая, в общем, они вели себя именно так, как ожидаешь от коллег по литературной деятельности, каждый из которых достиг высот в своей области. А между тем эти четверо периодически встречались на протяжении ряда лет. Кто знает, что они думают друг о друге в действительности, какие воспоминания о взаимной либо безответной любви или ненависти связывают их между собой? Ни один из мужчин ни намеком не выказал свои истинные чувства. С поэтессой, однако, ситуация иная. По своей натуре она женщина страстная, и полтора месяца по тюрьмам и судам сильно на ней сказались. Вчера вечером она слегка приподняла свою маску. Лишь однажды — но на один короткий миг я ощутил, как в воздухе сгустилось напряжение. — Ты имеешь в виду тот момент, когда она прочла это свое странное стихотворение о счастливом воссоединении? — Совершенно верно. Ты ей нравишься, Ло, и я совершенно убежден, что она ни за что не стала бы читать подобные стихи, если бы расстроенные чувства не заставили ее позабыть о твоем присутствии. Позднее, когда мы смотрели на балконе фейерверк и Юлань несколько остыла, она более или менее извинилась перед тобой. Это стихотворение предназначалось одному из твоих гостей, Ло. — Рад слышать. Ее жестокое осуждение по-настоящему меня потрясло, тем более что для импровизации стихотворение поразительно хорошо. — Что ты сказал? Извини, Ло, я просто снова задумался об этих двух анонимных письмах. Если они написаны одним и тем же лицом, значит, один из твоих гостей ненавидит Юлань. Ненавидит так сильно, что хочет видеть ее на эшафоте. Мы опять возвращаемся к главному вопросу: который из троих? Что ж, я обещал тебе поговорить с поэтессой о том, что произошло в монастыре Белой Цапли, и надеюсь, что сегодня вечером у меня такая возможность появится. А потом я коснусь в разговоре этого анонимного письма и незаметно прослежу за тем, кто как на это отреагирует. Особенно как отреагирует поэтесса. Однако я должен честно тебе признаться, что не жду многого от этой попытки. — Утешил, называется! — пробормотал судья Ло. Он откинулся на подушки и смиренно сложил руки на животе. Через некоторое время они вновь оказались на ровной площадке. Паланкин остановился. Вокруг слышался глухой шум голосов. Процессия добралась до плоской возвышенности, открытого пространства среди гигантских сосен. Благодаря синевато-зеленому цвету хвои этих деревьев Изумрудный утес и получил свое название. Впереди, у самого обрыва, стоял открытый со всех четырех сторон одноэтажный павильон, тяжелую крышу которого поддерживали ряды толстых деревянных колонн. Утес нависал над глубоким узким ущельем. Напротив возвышались два горных хребта. Первый из них находился примерно на одном уровне с павильоном, а второй вздымался в исчерченное красными полосами небо. На другом краю утеса виднелся небольшой храм, его остроконечная крыша наполовину скрывалась в ветвях высоких сосен. Перед храмом выстроились маленькие ларьки, где торговали едой. Сейчас они были закрыты из-за визита судьи. Повара Ло устроили возле них кухню прямо под открытым небом. Вокруг расставленных среди деревьев столов суетились слуги с полными еды корзинами и большими кувшинами вина. Там будут отмечать праздник стражники, военные и другие служащие суда. Носильщики и кули подъедят и выпьют то, что останется. Когда судья Ло стоял у переднего паланкина, приветствуя академика и придворного поэта, показалась фигура Могильщика Лу. Он подоткнул полы своего выцветшего синего платья под заменяющую ему пояс веревку, явив всему миру крепкие волосатые ноги. Узелок с одеждой он по-прежнему нес на перекинутой через плечо палке, как это делают крестьяне. — Могильщик, вы выглядите как заправский горный отшельник! — крикнул академик. — Из тех, что живут не тужат, питаясь только сосновыми семечками да утренней росой! Тучный монах ухмыльнулся, обнажив потемневшие неровные зубы и продолжая путь к храму. Судья Ло повел своих гостей по усыпанной хвоей дорожке к гранитным ступеням павильона, основание которого было слегка приподнято над землей. Судья Ди, который шел последним, заметил, что трое солдат не последовали за остальными к импровизированной кухне. Они присели под высокой сосной, которая росла примерно посредине между храмом и павильоном. На них были железные шипастые шлемы, а за спиной у каждого висел меч. Судья узнал плечистого десятника, которого видел в суде. Это были конвойные, которых губернатор отрядил сопровождать поэтессу. Судья Ло взял на себя ответственность за Юлань только на время, пока та находилась на территории его резиденции. Теперь, вне судебной управы, конвой снова был настороже. Неудивительно, ведь они отвечали за узницу головой. Однако их присутствие, омрачавшее веселую загородную вылазку, неожиданно вызвало у судьи приступ тревоги. Глава 17 Судья Ди проследовал за остальными в павильон. Все быстро выпили горячего чая, а потом судья До отвел гостей к резной мраморной балюстраде на краю обрыва. Стоя у низких перил, они молча наблюдали, как опускается за горы красный диск заходящего солнца. Затем над ущельем начала быстро сгущаться тьма. Наклонившись через ограждение, судья Ди увидел отвесную кручу. До дна пропасти было, вероятно, более тридцати чи. От горного потока, который вихрился водопадами среди зазубренных скал далеко внизу, поднимался густой туман. Придворный поэт повернулся. — Незабываемое зрелище! — благоговейно произнес он. — Хотел бы я запечатлеть его великолепие в нескольких строках, пробуждающих воспоминание... — Только бы ваши строки не повторяли мои! — со слабой улыбкой перебил его академик. — Когда я впервые посетил это знаменитое место — сопровождая государственного советника Чу, — то написал четыре строфы о здешнем закате. Насколько я помню, советник велел вырезать их тут на стропилах. Давайте посмотрим, Чан! Все отправились изучать десятки больших и малых дощечек, прикрепленных к стропилам павильона, на каждой из которых были изречения и стихи знаменитых посетителей этого места. Академик приказал слуге, который зажигал напольные лампы, поднять одну из них повыше. Глядя вверх, придворный поэт воскликнул: — Да, Шао, вон ваше стихотворение. Висит очень высоко, но я все равно могу разобрать текст. Прекрасный классический стиль! — Я ковыляю на костылях старых цитат, — сказал академик. — Но вообще-то, для моего стиха могли бы найти место и получше. Ах да, теперь я вспомнил! Советник назвал тогдашнее событие «Встреча под облаками». Кто-нибудь предложит хорошее название для нашего теперешнего собрания? — Встреча в тумане, — произнес хриплый голос. Это поднимался по ступеням Могильщик Лу, вновь одетый в свое длинное винно-красное платье с черной отделкой. — Отличное название! — отозвался придворный поэт. — Тумана действительно нынче порядочно. Посмотрите, как его длинные пряди крадутся среди деревьев! — Я не это имел в виду, — заметил Могильщик. — Будем надеяться, что скоро взойдет луна, — сказал судья Ди. — Ведь праздник Середины осени посвящен именно ей. Слуги наполнили вином чаши на круглом столике красного лака у мраморной балюстрады, на котором уже стояли многочисленные холодные закуски. Судья Ло поднял свою чашу. — Почтительно приветствую всех вас на «Встрече в тумане». Раз уж блюда у нас тут простые, деревенские, предлагаю всем усаживаться без чинов. Однако он, вопреки сказанному, предложил академику место по правую руку от себя, а придворному поэту — по левую. Воздух был прохладен, поэтому кресла застелили толстыми стегаными одеялами на вате, а на плиточный пол положили деревянные подставки для ног. Судья Ди сел напротив коллеги, между Могильщиком Лу и поэтессой. Прислужники расставили на столе большие блюда с горячими пельменями — видно, главный повар судьи До сообразил, что в такую зябкую ночь гостей вряд ли порадуют холодные закуски. Две служанки вновь наполнили чаши. Могильщик осушил свою одним глотком и сказал своим хриплым голосом: — У меня было приятное восхождение. Видел золотого фазана и двух гиббонов, которые раскачивались на ветвях деревьев. А еще лисицу. Очень крупную. Она... — Очень надеюсь, Могильщик, что сегодня вы избавите нас от своих жутких лисьих историй, — с улыбкой перебила его поэтесса. И обратилась к судье: — В прошлый раз, когда мы встречались в Озерном уезде, он нагнал на нас страху до мурашек! Судья Ди подумал, что сейчас Юлань выглядит куда лучше, чем в полдень. Впрочем, возможно, это потому, что она тщательно накрасилась. Могильщик остановил на ней взгляд своих жабьих глаз. — Временами у меня открывается ясновидение, — спокойно заявил он. — Если я рассказываю остальным то, что вижу, то делаю это отчасти, чтобы похвастать, а отчасти, чтобы развеять собственные страхи. А все потому, что мне не нравится то, что я вижу. Лично я предпочитаю наблюдать за животными. В дикой природе. Судья Ди заметил, что Могильщик пребывает в несвойственном ему мрачном расположении духа. — На моей предыдущей должности, в Ханьюани, — сказал судья, — в лесу прямо за моей резиденцией обитало много гиббонов. Я ежедневно наблюдал за ними за утренним чаем с задней галереи. — Любить животных — дело хорошее, — медленно проговорил Могильщик. — Никто не знает, каким животным он был в прошлой жизни. Не знает он, и в кого вселится его душа в следующем воплощении. — Мне кажется, судья, вы когда-то были свирепым тигром, — игриво сказала поэтесса судье Ди. — Скорее, сторожевым псом, госпожа, — ответил судья и обратился к Могильщику: — Господин, но вы, насколько я понимаю, уже не буддист. Однако вы по-прежнему верите в учение о переселении душ? — Конечно же, верю! Почему некоторые с колыбели до гробовой доски живут в жалкой нищете? Или почему младенца постигает мучительная, чудовищная кончина? Единственное приемлемое объяснение в том, что они искупают злодеяния прошлой жизни. Как высшие силы могут ожидать, чтобы мы раскаялись во всех своих грехах всего за один срок земного существования? — Нет-нет, Ло, я настаиваю! — вклинился в их разговор академик. — Вы должны прочесть одно из ваших пикантных любовных стихотворений, чтобы подтвердить репутацию великого ловеласа! — Ло — любовник любви, — сухо заметила поэтесса. — Он играет многими женщинами, потому что не способен по-настоящему полюбить одну. — Какое недоброе замечание в адрес нашего любезного хозяина! — воскликнул придворный поэт. — За это, Юлань, вам полагается штраф! Прочтите нам одно из ваших стихотворений о любви. — Я больше не читаю любовных стихов. Уже нет. Но для вас один напишу. Судья Ло поманил своего домоправителя и показал на приставной столик, где стояли наготове тушь и бумага. Судья Ди заметил, что его коллега какой-то бледный. Похоже, замечание Юлани задело его за живое. Домоправитель выбрал лист бумаги, но академик провозгласил: — Не пристало нашей великой Юлани писать свои бессмертные стихи на клочке бумаги! Начертайте их вот тут, на колонне, чтобы ими, вырезанными в дереве, могли восхищаться будущие поколения! Поэтесса пожала плечами, встала и подошла к ближайшей колонне. Одна служанка несла за ней квадратную тушечницу и кисть для письма, другая стояла рядом со свечой. Юлань водила по колонне ладонью, пока не нашла особенно гладкое место. Судью снова поразили ее тонкие, прекрасной формы руки. Она обмакнула кисточку в тушь и вывела несколько изящных иероглифов. С горьким чувством ищу я слова для стиха,