IV — Месье Кальмар!.. — Что, мадемуазель? Она так робко вошла к нему в кабинет, что он даже не сразу заметил ее и вздрогнул от неожиданности. В руках у мадемуазель Денав был блокнот для стенографирования и карандаш. — Вы не забыли, что я сказала вам вчера на вокзале? Он смущенно пробормотал, глядя куда-то в сторону: — Кажется, помню… — Я хочу еще добавить, что это не слова, брошенные на ветер. Визит ее был, конечно, заранее обдуман. На ней было платье, которое Кальмар никогда еще не видел, а на лице гораздо больше косметики, чем обычно. Если лицо ее не стало более привлекательным, то облегающее платье подчеркивало формы, которых он раньше просто не замечал. — Я должна с вами поговорить, месье Кальмар… Это крайне необходимо. — Я вас слушаю… — Не сейчас… Ведь каждую минуту сюда может кто-нибудь войти… Она улыбалась ему с видом сообщницы, умеющей держать язык за зубами, уверенной, что он оценит ее сдержанность… — Вот о чем я подумала… Сегодня суббота… После полудня здесь никого не будет… — Разве только патрон… — Месье Боделен уехал в Брезоль и вернется лишь утром в понедельник. Я сама печатала письма и телеграммы, в которых он назначал деловые свидания… Он смотрел на нее, пораженный, не понимая, к чему она клонит. — Вы можете сказать жене, что у вас срочная работа и вам пришлось задержаться… Я же договорилась с месье Шалланом… — О чем договорились? — Я сказала ему, что не успела закончить работу и что мне удобнее остаться часа на два в субботу, чем после рабочего дня на следующей неделе. — Но… — Давайте в два часа? Можно было подумать, что он давно этого домогался и она назначила ему наконец вожделенное свидание. — Вы хотите сказать… — Я понимаю… вы смущены… Но вы увидите… Итак, до скорой встречи… Он даже забыл купить «Трибьюн де Лозанн» и, выпив на этот раз не две, а целых три рюмки аперитива, пренебрег хлорофилловым драже, хотя оно и лежало у него в кармане пиджака. — Что с тобой, Жюстен? — спросила Доминика. — Ничего. Только мне придется снова пойти в контору. Мы получили новый каталог «Сирс-Робак». В этом году он весит не менее килограмма, а патрону нужно, чтобы в понедельник утром я ему уже представил список новинок… — Вот как! Впрочем, все равно льет дождь… Он сразу понял смысл ее ответа. — Что бы ты делал дома? По телевизору нет ничего хорошего, а я обещала детям свести их позавтракать к Клемане… Жюстен рассеянно поел, через двадцать минут был снова на авеню де Нейи и спросил швейцара: — Мадемуазель Денав пришла? — Нет, месье, а разве она должна прийти? — Мы должны закончить срочную работу… Вы не видели патрона? — Он уехал с месье Марселом около десяти часов… Кальмар шагал взад и вперед по кабинету, сконфуженный, обеспокоенный, понимая всю смехотворность ситуации. А разве не был он смешным всю жизнь, разве не потешались над Червяком еще в детском саду? На лестнице раздались ее шаги, и, остановившись посреди кабинета, он услышал, как она копошится в своей комнате. Затем дверь открылась… — Послушайте, Жюстен… Я знаю, что не должна вас так называть, но сегодня не могу иначе… Она была возбуждена, взволнована, пальцы ее теребили платок с каймой из тонкого кружева. — Видите ли, я не могу спокойно жить, зная, что вы несчастны… Вы понимаете? Я уверена, что вы не могли не заметить, что я люблю вас, и ничего не сделали, чтобы меня отвадить… Кальмару показалось, будто он вдруг попал в густой туман. До него доносились слова, он понимал их смысл, не постигая реальности происходящего. Ему хотелось крикнуть: «Да вы сошли с ума! Вы просто рехнулись…» Взять пальто, шляпу, выбежать на свежий воздух, к нормальным людям, которые не будут говорить ему такое… — Все на работе жалеют меня оттого, что я одна, но они не понимают, что никто так не одинок, как вы… Верно, Жюстен? — Не знаю… Ничего не могу понять… — Бросьте, вы все прекрасно понимаете… Вот уже несколько месяцев, после возвращения из отпуска, вы все время ищете, кому бы довериться… Ведь ужасно держать на душе такую тайну. Вы должны были прежде всего подумать о жене, о вашем друге Бобе, мало ли о ком, но вы не смогли… Она была так взволнована, глаза ее блестели, и чувствовалось, что она вот-вот заплачет… — Из всех машинисток вы стали отдавать предпочтение мне… Вы меня изучали… Такое не может пройти для женщины незамеченным… Много раз вы хотели мне что-то сказать… — Уверяю вас, мадемуазель… — Молчите!.. Если бы я рассказала вам, что мне известно… — А что вам известно? — Возможно, я знаю и не всю правду, но об остальном догадываюсь… — Вы думаете, что у меня роман? — Не теперь!.. Вероятно, это было в конце августа, в начале сентября… Вы познакомились с ней в Венеции или в поезде на обратном пути… Вы вернулись совсем другим… Из-за этой женщины вам понадобились деньги… Простите меня… Я вмешиваюсь не в свои дела, но ведь я не виновата, что люблю вас, что вы единственный мужчина, к которому меня влечет… Она была на расстоянии не более метра от него и вдруг зарыдала навзрыд. — Вот что я хотела вам сказать с глазу на глаз… Я точно не знаю, где вы взяли деньги, но я подозреваю… Вы настолько порядочны, что вас больше мучит не то, что это может открыться, а то, где взять деньги, чтобы возместить… Так вот, послушай, Жюстен… Она перешла на «ты». Она шагнула к нему. Она бросилась ему на грудь и, обливаясь горючими слезами, сказала: — У меня есть сбережения, но они мне не нужны. Мы с мамой всегда жили очень скромно. Поскольку я никогда не выйду замуж… Он не решался высвободиться. Он был взволнован, но не ее словами, а внезапно нахлынувшей жалостью к самому себе. — Ты сможешь мне вернуть потом… Но ты вновь обретешь покой и хорошее настроение… Ты полон сил, ты это прекрасно знаешь, и было бы ужасной нелепостью поддаваться унынию из-за какого-то мелкого грешка… — Но… — Чемоданчик. Вчера. На Восточном вокзале… Она глядела на него сквозь слезы и вдруг прильнула к его губам своими жадными неопытными губами. — Тише!.. Молчи!.. Сейчас ты мне все расскажешь, не так ли?.. И мы вместе обсудим, как быть… Она стала осыпать его поцелуями. Несмотря на небольшой рост и миниатюрное сложение, она оказалась удивительно сильной, и они оба упали на ковер. — Возьми меня, Жюстен! Умоляю!.. Я так давно ждала этой минуты… Голова пошла кругом. Он больше ничего не сознавал. Его рука скользнула по ее горячему бедру, и, когда он овладел ею, она закричала от боли. В тридцать два или тридцать три года она была девственницей. Ему стало стыдно, но она с такой силой прижалась к нему, что он не мог высвободиться, не мог вздохнуть. Когда же она обмякла и он поднял голову, то увидел на ковре мужские ботинки, ноги, затем пиджак и, наконец, невозмутимое лицо месье Боделена. Он неловко поднялся, а мадемуазель Денав продолжала лежать на полу, потом поднялась и медленно опустила платье.