В каком баре, сказал Дюкуп, они встречались? Лурса не записал названия. Помнил только, что это неподалеку от рынка, и углубился в узкие улочки мрачного квартала. «Боксинг-бар»! Именно он! Небольшое решетчатое окно украшали незатейливые занавесочки в деревенском стиле. Совсем маленькое помещение, два коричневых столика и с полдюжины стульев, высокая стойка. В баре было пусто. Шагая тяжело, по-медвежьи, Лурса хмуро и подозрительно разглядывал фотографии артистов и боксеров, приклеенные прямо к стеклу зеркала, слишком высокие табуреты, смеситель для приготовления коктейлей. Наконец за стойкой появился человек, словно выскочил из театрального люка, да, пожалуй, так оно и было, потому что, чтобы войти сюда из соседней комнаты, приходилось нагибаться и пролезать в узкое отверстие. Был он в белой куртке, дожевывал что-то на ходу и, неприветливо поглядев на адвоката, прогремел, схватив салфетку: — Что угодно? Знал ли он Лурса? Был ли он в курсе дела? Несомненно… Несомненно также, что это явно подозрительная личность, очевидно бывший боксер или ярмарочный борец, о чем свидетельствовал перебитый нос и какой-то чересчур плоский лоб. — Есть у вас красное вино? По-прежнему усердно двигая челюстями, боксер взял бутылку, поднес ее к свету, чтобы посмотреть, сколько осталось вина, и наконец с равнодушным видом налил клиенту. Вино на вкус отдавало пробкой. Лурса не завел разговора, не задал ни одного вопроса. Так он и удалился, прошел быстрым шагом мрачный квартал и вернулся домой в убийственном настроении. Он сам не помнил, как поднялся по лестнице и очутился на втором этаже. Он зажег карманный фонарик, чтобы осветить себе путь, и тут только, почувствовав в кармане какую-то постороннюю тяжесть, сообразил, что это книга. — Идиот! — буркнул он вслух. Ему не терпелось как можно скорее очутиться в своем углу, запереть на ключ обитую клеенкой дверь… На пороге кабинета он нахмурил брови и спросил: — Что это вы здесь делаете? Бедный комиссар Бине! Никак он не ждал подобного приема. Он испуганно поднялся, согнулся в три погибели, рассыпался в извинениях. Сюда, в кабинет, его привела Жозефина, когда еще не стемнело. И ушла, бросив на произвол судьбы, а комиссар так и остался сидеть здесь, держа на коленях шляпу, сначала в сумерках, потом в полном мраке. — Я считал, что обязан поставить вас в известность… Особенно учитывая, что все произошло у вас в доме… Но Лурса уже снова вступил во владение своим кабинетом, своей печуркой, своим бургундским, своими сигаретами, заполняя все своим собственным запахом. — Ну, что вы такое обнаружили? Не угодно ли? — Не откажусь. Тут он явно промахнулся, потому что Лурса предложил бургундского только из вежливости и сейчас тщетно рыскал по кабинету в поисках второго стакана. Бине поспешил заверить: — Я только так сказал… Ради бога, не беспокойтесь… Но для Лурса это было делом чести, он решил во что бы то ни стало отыскать стакан, хотя бы даже пришлось идти в столовую. Там он и взял стакан, налил вино чуть ли не угрожающим жестом. — Пейте!.. Так о чем вы говорили? — О том, что хотел поставить вас в известность. Может быть, вы будете нам полезны. Нам только что звонили из Парижа. Тот человек опознан. Это довольно опасный субъект. Некто Луи Кагален, по кличке Большой Луи. Могу прислать вам копию его дела. Родился он в департаменте Канталь, в деревне. В семнадцать лет, вернувшись с пирушки, он ударил своего хозяина заступом и чуть не убил только за то, что хозяин упрекнул его в пьянстве. Из-за этой истории он находился с семнадцати до двадцати одного года в исправительном заведении, где вел себя не самым лучшим образом, и после выхода на свободу неоднократно имел неприятности с полицией, вернее, с жандармерией, так как предпочитал подвизаться в сельской местности. Еще один, нашедший приют под кровом Лурса! В двадцати метрах от кабинета, где Лурса чувствовал себя хозяином. И никогда ему даже в голову не приходило, что… — Думаю, господин Дюкуп сам допросит по очереди молодых людей. Я повидался с доктором Матре, который охотно сообщил мне все нужные сведения. Он подтвердил, что как-то вечером, вернее, ночью, поскольку был уже час пополуночи, за ним зашел Эдмон Доссен и провел его в этот дом, потребовав сохранения профессиональной тайны. Большой Луи был довольно серьезно ранен, его сшибло машиной, которую угнала веселящаяся компания. Доктор приходил сюда еще трижды, и всякий раз его встречала мадемуазель Николь. Дважды с ней был вышеупомянутый Эмиль Маню… Он уже опять был прежний равнодушный Лурса, грузный, с водянистым взглядом. — А теперь я хочу поговорить с вами о самом главном. Как вы видели, Большой Луи, без сомнения, был убит в упор пулей из револьвера калибра шесть тридцать пять. Я нашел в комнате гильзу. Но мне не удалось обнаружить револьвер. — Убийца унес его с собой! — сказал Лурса как о неоспоримом факте. — Верно. Или спрятал! Все это очень неприятно. И комиссар поднялся. — Думаю, что мне незачем сюда больше приходить, — произнес он. — Но если вы хотите, чтобы я держал вас в курсе дела, то… Лишь минут через пять после его ухода Лурса проговорил вслух: — Странный субъект! И добавил: — В сущности, что он здесь делал? На что намекал? Он оглядел письменный стол, печурку, початую бутылку вина, сигарету, дымившуюся на краю пепельницы, кресло, на котором сидел толстяк-комиссар, потом, словно с сожалением оторвавшись от этой привычной обстановки, открыл дверь и с глубоким вздохом пустился на поиски. Но как только он подошел к парадной лестнице, кто-то поднялся со стула ему навстречу, кто-то, кто ждал его, очевидно, уже давно, подобно тому как комиссар полиции поджидал его в кабинете. Лурса не сразу узнал Анжель, горничную, которую накануне прогнала Николь. Правда и то, что сейчас на ней была темная шляпка, синий английский костюм, кремовая шелковая блузка, подчеркивавшая ее мощный бюст, да к тому же еще она чудовищно размалевала себе все лицо — щеки чем-то лиловато-красным, а ресницы не то черным, не то синим. — Соблаговолит она меня принять или нет? И тут же на лестничной площадке разыгралась сцена, столь неожиданная, что Лурса почти ничего не понял. Опять обнаружилось нечто, о чем он и не подозревал, — грубость, тошнотворная вульгарность этой вдруг распоясавшейся девицы, которая хоть и недолго, но все же жила под его кровом, прислуживала ему за столом, стелила ему постель. — Сколько вы мне дадите? И так как он не понял, она продолжала: — Надеюсь, еще не успели налакаться? И то верно, сейчас еще не время! Да не пяльте на меня глаза, не воображайте, что вам удастся меня запугать, да и вашей дочки, как там она ни пыжится, я тоже не боюсь. Меня голыми руками не возьмешь! Подумайте только, сажусь в поезд, еду к себе домой отдохнуть. Живу у родственников, и что же происходит: являются жандармы и уводят меня, словно воровку какую-нибудь, не сказав, в чем дело! А в суде меня целый час продержали в коридоре, даже поесть не успела! А все по милости вашей шлюхи-дочери. Будьте уверены, я им все выложила… Даже независимо от смысла слов, хотя Лурса в них почти не вслушивался, его поразило само неистовство этой скороговорки, где звучали злоба и презрение той, которую до сегодняшнего дня он видел только в черном платье и белом фартучке. — Я знаю, как на это смотрят в деревне, там ни за что не поверят, что жандармы могут зазря человека забрать! Если начнут справки наводить, всегда найдутся соседи, которые захотят мне напакостить. Вы люди богатые и можете заплатить, хоть живете как свиньи какие-нибудь… «Как свиньи»… Это слово поразило его… Он огляделся вокруг, будто впервые увидел свое запущенное жилье. — Сколько же вы мне дадите? — А что вы сказали следователю? — Не беспокойтесь, все как есть сказала! О том, что здесь творилось. Да ведь если кому рассказать, ни один разумный человек не поверил бы, пока не случилась эта история… Поначалу я даже подумала, уж не чокнутые ли вы оба… Вернее, все трое, потому что ведьма Фина вам тоже под стать… Вот уж карга, прости господи! Но это не мое дело… А вот насчет пирушек наверху с молодыми людьми, которым спать бы тихонько у себя дома… Может быть, лучше заставить ее замолчать? Конечно! Но к чему? Любопытно послушать! Лурса с интересом смотрел на нее, стараясь понять, откуда такое неистовство. — И еще святош разыгрывают! И еще сахар и масло на кухне проверяют. И еще если кофе чуть не такой горячий, выговоры дают! А водку глушат почище любого мужика! Из подвала бутылками тащат! Заведут патефон и пляшут до четырех утра! Значит, был и патефон! И танцы! — А потом мне же за ними прибирай!.. Хорошо еще, если не наблюют на пол! Хорошо еще, если в постели не валяется какой-нибудь проходимец, который, видите ли, не смог до дома добраться!.. Веселенькие дела, ничего не скажешь! А с прислугой обращаются как… Лурса вскинул голову. Ему почудился слабый шорох. В тускло освещенном коридоре позади Анжель он заметил фигуру дочери, которая вышла из своей спальни и, неподвижно стоя, слушала. Он молчал. Анжель все больше распалялась. — Если желаете знать, что я говорила ему, следователю то есть, — хоть он под конец и пытался мне рот заткнуть, — так я, не стыдясь, повторю: так вот, я сказала, что всех их пора в тюрьму упрятать, и вашу дочку заодно. Одна беда — есть люди, которых не смеют тронуть… Спросите-ка у вашей красотки, что это они таскали в свертках… А еще лучше возьмите-ка у нее ключ от чердака, если только она его найдет… А насчет того, кого они укокошили, может, они и правильно сделали, потому что он ничуть не лучше их. Ну, наслушались? Хватит, может?.. Чего вы на меня так уставились?.. Раз вы мне причинили такой ущерб да я еще сколько времени зря потеряла, вы должны дать мне тысячу франков… Николь по-прежнему стояла неподвижно, и отец подумал, вмешается она в разговор или нет. — А вы заявили следователю, что намерены требовать с меня деньги? — Я предупредила его, что хочу получить возмещение… По тому, как со мной говорили, я поняла, чем все кончится! «Не болтайте лишнего», «будьте благоразумны», «поскольку следствие еще не закончено»… И пошел, и поехал… Потому что у этих молодых людей папаши богатые да знатные!.. Рано или поздно дело замнут, что ж, тем хуже для того бедняги, который сдуру дал себя укокошить… Ну как? — Я сейчас дам вам тысячу франков. И даст не потому, что ее боится. И уж совсем не для того, чтобы заставить ее замолчать. Их беседа стоит тысячи франков. Он направился в кабинет за деньгами, а заодно выпил стакан вина. Когда он вернулся к Анжель, она снова победоносно уселась на стул. — Спасибо! — проговорила она и, сложив деньги, сунула их в сумочку. Может быть, она уже раскаялась в своих словах? Во всяком случае, она украдкой поглядывала на Лурса. — О вас-то лично не скажешь, что вы плохой человек, зато… Она не закончила своей мысли. Без сомнения, потому, что не знала, что хочет сказать. И, кроме того, при ней сейчас были деньги. Как знать? Никому нельзя верить!