Все получалось пока что неловко, как-то неуверенно. Но, пожалуй, еще показательнее, чем все эти разговоры, был один факт, до того мелкий, что даже Фина ничего не заметила, хотя именно он свидетельствовал о том, что в доме повеяло чем-то новым. Лурса выпил примерно полбутылки. А обычно к этому времени он уже успевал выпить целую и доканчивал ту, что ему ставили на стол. Когда Лурса потянулся за бутылкой, Николь взглянула на отца. Он почувствовал ее взгляд, понял, что он означает… На миг его рука застыла над столом. Но все же он налил себе вина, налил меньше четверти стакана, будто устыдясь чего-то. А через несколько минут он прошел к себе в кабинет, где сегодня утром даже не успел поставить греться бургундское. Все тот же промозглый холод, тюремный двор, коридоры, надзиратель, куривший длинную вонючую трубку. — Добрый день, Тома. — Добрый день, господин Лурса. Давненько я не имел удовольствия вас видеть. Вы к тому молодому человеку пришли, если не ошибаюсь? Где вам угодно его видеть, в приемной или у него в камере? Он рта не раскрыл с тех пор, как его сюда доставили, даже от еды отказался. В городе по случаю хмурой погоды уже зажгли фонари, в витринах вспыхнул электрический свет. Лурса с кожаным портфелем в руках последовал за Тома, который отпер дверь под номером 17 со словами: — Подождите-ка здесь. Я сейчас уведу другого. Эмиля поместили в камере для двоих. И, увидев его соседа, адвокат недовольно нахмурился. Судя по всему, в напарники Эмилю попался завсегдатай мест заключения, типичная шпана, растленный субъект, которому, вероятно, поручили прощупать новичка. Маню сидел в своем уголке. Оставшись наедине с Лурса, он только чуть-чуть поднял голову и взглянул на адвоката. Стояла тишина, особенно гнетущая, потому что тюрьма находилась в центре города, а его дыхание сюда не долетало; тишину прервало лишь чирканье спички по коробку, так как Лурса собирался закурить. — Не хотите сигарету? Отрицательное покачивание головы. Но уже через секунду Эмиль протянул за сигаретой руку и неуверенно произнес: — Спасибо! Обоих смущало это свидание с глазу на глаз, особенно остро ощущал неловкость Лурса; желая сбросить оцепенение тишины, он спросил: — Почему вы пытались покончить с собой? — Потому что я не хотел идти в тюрьму. — Однако сейчас вы в тюрьме и сами могли убедиться, что не так страшен черт, как его малюют. Впрочем, долго вы здесь не останетесь. Кто убил Большого Луи? Он явно поспешил. Маню откинул голову таким резким движением, что адвокату почудилось, будто он готовится к прыжку. — Почему вы меня спрашиваете об этом? Вы, должно быть, думаете, что я знаю? Может, вы тоже считаете, что убил я? — Я убежден, что не вы. И надеюсь это доказать. Но если вы мне не поможете, боюсь, мне это, к несчастью, не удастся… Смущало Лурса не то обстоятельство, что они сидят вдвоем в этой плохо освещенной камере, а отчетливое сознание, что ставит он вопросы не потому, что так велит профессиональный долг, а скорее из любопытства. Если бы еще речь шла об обыкновенном, так сказать, безличном любопытстве. Но ему хотелось знать все, чтобы приблизиться к их компании, войти в нее самому. Впрочем, слово «компания» ничего не объясняло; просто свой порядок вещей, своя жизнь в ходе общей жизни, чуть ли не особый город в городе, своя особая манера мыслить и чувствовать, крохотная щепотка человеческих существ, которые, подобно некоторым планетам в небесах, следуют по своей собственной таинственной орбите, нисколько не заботясь о великом мировом порядке. Именно потому, что некий Эмиль, потому, что некая Николь очутились вне установленных людьми правил, их так трудно было приручить. Лурса мог сколько угодно вращать своими большими водянистыми глазами, крутить головой, как медведь или, вернее, как бородатый морж… — Можете ли вы сказать, через кого вы свели знакомство с шайкой? — Я уже вам говорил — через Люска! Итак, Маню, несмотря на свой растерянный вид, все-таки сохранил здравый смысл, ибо помнил все, что наговорил в запале адвокату, хотя, казалось, тогда совсем потерял хладнокровие. — Вам сообщили правила, принятые шайкой, и всякие там пароли? Лурса пытался припомнить собственное детство, но ему пришлось заглянуть в свое прошлое много дальше, за пределы возраста Эмиля, ибо в восемнадцать лет он был уже одинок. — Существовал устав… — Писаный? — Да… Его хранил в бумажнике Эдмон Доссен… Он, должно быть, его сжег… — Зачем? Очевидно, юноша счел этот вопрос нелепым, так как вместо ответа молча пожал плечами. Но Лурса не пал духом, наоборот, он решил, что все же добился успеха, и снова протянул Эмилю портсигар. — Полагаю, что этот устав составил Доссен? — Мне об этом не сообщили, но это вполне в его характере. — Что в его характере? Организовывать общества? — Усложнять жизнь! Разводить писанину! Он заставил меня подписать один документ насчет Николь… Тут требовался бесконечно деликатный подход. Одно неловкое слово — и Маню опять уйдет в свою раковину. Лурса не решился приставать к нему с расспросами. И попытался обратить все в шутку: — Контракт? И мальчуган, не поднимая глаз от бетонного пола, ответил: — Он мне ее продал… Вам этого не понять… Это входило в правила… По уставу ни один член группы не имел права отнять у другого женщину без его согласия и без особого возмещения… Он покраснел, только сейчас догадавшись, что для чужого уха все это звучит чудовищно и ужасно. И однако, это была чистая правда! — И за сколько же вы ее купили? — Я обязался уплачивать пятьдесят франков в месяц в течение года. — А Эдмон? Значит, он был предыдущим владельцем? — Так, по крайней мере, он пытался представить дело, но я отлично видел, что между ними никогда ничего не было… — Полагаю также, что мой племянник Доссен сжег и эту бумажку… С ваших слов получается, вроде он был у вас главарем… — Он и был! — Итак, речь шла не о простых встречах друзей, но о настоящей организации. Как же она называлась? — Банда «Боксинг». — Джо Боксер входил в нее? — Нет… Устав он знал, но не хотел мешаться в такие дела, потому что у него патент… — Не понимаю… — Ну, если бы его взяли, у него отобрали бы патент… Так как он рецидивист… Лурса не улыбнулся, услышав это столь неожиданное в устах Эмиля слово. За стенами тюрьмы на город уже, должно быть, спустилась ночь. Порой из коридора доносились размеренные шаги надзирателя. — У вас были определенные дни для сборищ? — Мы встречались каждый день в «Боксинг-баре», но эта явка была необязательной. Только по субботам все обязаны были собираться в баре и приносить… Он замолчал. — Что приносить? — Если я скажу вам все без утайки, вы сохраните профессиональную тайну? — Я не имею права говорить что-либо без вашего разрешения. — Тогда дайте мне еще сигарету… У меня их отобрали. Не только сигареты, но и все, что было в карманах. И шнурки от ботинок тоже. Он готов был разреветься. Еще секунду назад он говорил вполне здраво, а сейчас, увидев свои ботинки без шнурков, проведя рукой по распахнутому вороту сорочки, он судорожно дернул шеей, еле сдерживая рыдания. — Будьте мужчиной, Маню! — произнес Лурса почти без иронии в голосе. — Вы говорили, что каждую неделю члены группы должны были приносить… — Какой-нибудь украденный предмет! Вот что! Я не желаю лгать! Я знал, когда Люска обещал свести меня с ними, что у них это принято… — Откуда вы это знали? — Мне говорили.