Все запутывалось окончательно! И как на грех, он, Лурса, за восемнадцать лет отучился понимать чужую жизнь. Однако он что-то чувствовал… Ему казалось, что надо сделать еще одно усилие, и он ухватит все эти… все эти… — Детриво… — произнес он вслух. — Что, что? — Что вы думаете о Детриво? — Он наш сосед… Его родители построили дом на нашей улице. — А как он попал в шайку? — Сам не знаю… Он очкарик… Всегда хотел быть всех хитрее или, как он говорил, всех объективнее. Он такой бледный, тихий… — Из прокуратуры мне сообщили, что он исчез. Маню задумался, и забавно было видеть, как этот взрослый мальчуган размышляет; даже лицо его стало по-мужски напряженным. — Нет! — сказал он наконец. — Что нет? — Не думаю, что это он… Он воровал зажигалки. Лурса утомили эти постоянные усилия, которых требовала от него беседа. Потому что приходилось расшифровывать каждую фразу, словно стенограмму или написанное кодом письмо. — Не понимаю, — признался он. — Это было легче всего… Он покупал в табачном магазине сигареты, а там на прилавке выставлены зажигалки… Он нарочно ронял несколько штук на пол… Потом извинялся, поднимал их, а одну клал себе в карман… — Скажите, Маню… Он снова чуть было не назвал его Эмилем. Чуть было не задал вопрос, который не следовало задавать. Он хотел спросить: «Каким все-таки побуждениям повиновались вы, идя на воровство?» Нет, нет! Слишком глупо! Он понял это, еще в сущности ничего не поняв; он барахтался между внезапными вспышками озарения и противоречиями. — И все-таки был один из вашей компании… — Да. — Кто? Молчание. Маню по-прежнему глядел в пол. — Не знаю. — Доссен? — Не думаю… Или тогда… — Что тогда? — Тогда он боялся бы… Впервые за весь сегодняшний день Лурса почувствовал, что ему недостает обычной порции вина. Он устал. Обмяк. — Вероятно, завтра к девяти часам утра вас отведут в суд. Попытаюсь увидеться с вами до допроса. Если не удастся, я, во всяком случае, буду присутствовать. Не спешите с ответом. В случае надобности открыто спрашивайте у меня совета. Думаю, что следует сказать всю правду о воровстве… Он понимал, что Маню разочарован, да и Лурса чувствовал разочарование, сам не зная почему. Очевидно, потому, что хотел ускорить ход событий, надеялся одним махом проникнуть в тот неведомый мир, существование которого он лишь предчувствовал. Да и Эмилю он не сказал ничего определенного. Когда дверь за адвокатом закрылась, тот оказался во власти все той же растерянности… Правда, дверь в камеру тут же открылась снова. Это вернулся адвокат. — Да, я совсем забыл! Я немедленно сделаю заявление, чтобы к вам в камеру поместили кого-нибудь другого. Этот — «наседка». Но не доверяйте и тому, кто придет на его место. Может быть, все это потому, что между ними существует разница почти в тридцать лет? Словом, контакта не получилось! Выйдя из ворот тюрьмы под дождь, Лурса, прижимая к левому боку портфель, поглядел на язычки газа, на отблески фонарей, на улицу, где у перекрестка двигалась плотная толпа. Справа находилось маленькое бистро, откуда некоторым заключенным приносили обед. Лурса вошел. — Красного вина… Сейчас было самое время выпить. Он был растерян, чуть ли не с тоской вспоминал свой кабинет с его устоявшимся одиночеством. Трактирщик в вязаной фуфайке молча глядел, как Лурса пьет вино, и наконец спросил: — По-вашему, много народу втянуто в это дело? Верно ли, что почти все молодые люди из хороших семей состояли в шайке? Итак, весь город был уже в курсе дела. — Налейте еще… Вино было густое, терпкое, лиловатое. Лурса расплатился. Для первого раза он слишком долго пробыл на воле, слишком много общался с людьми. Разве выздоравливающий человек может с первого же дня ходить, не отдыхая, с утра до вечера? Вновь очутившись на улице, он, однако, заколебался — ему захотелось снова зайти в суд, без всякой на то причины, просто чтобы вдохнуть воздуха, которым дышит враждебный лагерь. Часть вторая I Лурса поднял голову, исподтишка поглядел на дочь, встал с кресла и пошел помешать в печурке, которая временами, особенно когда налетал шквальный ветер, начинала фыркать. Он чувствовал, что Николь, старательно склонившаяся над папками, наблюдает за ним, даже не скосив глаз, что она как бы держит его на кончике невидимой нити, и все-таки направился к стенному шкафу, открыл его, взял бутылку рома. — Тебе не холодно? — неловко буркнул он. Она ответила, что не холодно, и в голосе ее прозвучали одновременно упрек и снисхождение. Уже несколько раз он ставил бутылку на место, не налив себе рома, и только глубоко вздыхал от усталости. — Последняя ночь!.. А завтра… Было уже за полночь, и город был пустынный, небо светлое, но какое-то безжалостно-светлое, по улицам гулял ветер, вздымая с мостовой тонкую снежную пыль. Ставни в кабинете он не закрыл, и на всей их улице, во всем их квартале окошко Лурса было единственным живым пятнышком. Они приближались к концу туннеля, туннеля протяженностью в три месяца. Утром первого января уже рассеялась тяжелая скуфья сырости, давившая на город. Кончились эти липкие ночи, когда невольно держишься поближе к домам, а с крыш падают капли, и все бело-черное и блеклое, как офорт. Ночи стали такие длинные, что от прожитого дня ничего не оставалось в памяти, кроме слабо освещенных лавчонок, запотевших окон, подбитых мраком улиц, где каждый прохожий становился загадкой. — До чего ты дошла? — спросил Лурса, садясь и шаря вокруг себя, чтобы отыскать пачку сигарет. — До шестьдесят третьей! — ответила Николь. — Тебя не клонит ко сну? Она отрицательно покачала головой. Шестьдесят три папки из девяноста семи! Девяносто семь папок стопкой лежали здесь, на письменном столе, одни — разбухшие от бумаг, другие — совсем плоские, в них подчас хранилась всего одна-единственная страничка. Посреди каминной доски на бесцветном листке календаря выделялись огромные черные цифры: воскресенье 12 января. И так как было за полночь, уже наступил понедельник 13 января, другими словами, наступил этот день. Возможно, для других он ничего не значил. Но для Лурса, для Николь, для Карлы, для горничной, для некоторых людей в их городе и вне его, понедельник 13-го был концом туннеля. В восемь часов утра наряд полиции выстроится на ступеньках здания суда и будет проверять пропуска, которые были розданы не щедро. Тюремная карета доставит Эмиля Маню, который за это время успел еще похудеть, но возмужал и которому мать на той неделе купила новый костюм; Лурса в раздевалке наденет свою мантию, с ней немало повозилась Николь, выводя жирные пятна. — Разве нет второго допроса Пижоле? — удивилась Николь, наморщив лоб. Кто знает, кто такой Пижоле? Они! Они да еще несколько человек, которые так долго корпели над этим делом, что могли бы объясняться между собой на непонятном для других языке. — Был лишь один допрос, от двенадцатого декабря, — не задумываясь, ответил Лурса. — А я почему-то вбила себе в голову, что должно быть два допроса…