— Будто сам воровать не умеешь! Приходилось вмешиваться посторонним. Один раз вызывали даже полицию, так как папаша разбил сыну в кровь губу. А к Детриво, которого отыскали в Париже и который ни за какие блага мира не соглашался возвращаться в Мулэн, потому что, по его словам, он там умрет от стыда, уехал его отец, кассир. Оба они порешили, что юноша, не дожидаясь призыва, немедленно поступит на военную службу. Теперь он служил в интендантстве Орлеана и ходил в чересчур длинной шинели, очевидно, все такой же — в очках и с прыщами на физиономии. Четыре допроса и одна очная ставка с Маню. «Сам не понимаю, как я мог это сделать! Я дал себя завлечь… Я всегда отказывался красть деньги, даже у родителей…» Историю с кражами потушили. Отец Эдмона Доссена расплатился за всех. Торговцам дали отступного, и те не подали жалобы. Местная газета молчала. Тем не менее в городе было несколько человек, на которых при встрече оборачивались. Можно было даже сказать, что существует два города, два Мулэна: один живет неизвестно зачем, без смысла и цели, и другой, для которого дело Маню было как бы неким стержнем, весь в тайниках мрака, полный самых неожиданных персонажей; вот их-то Лурса и извлекал на свет божий, а затем заводил новую папку с именем одного из них на обложке. — Не слишком ли ты будешь завтра усталой? Николь насмешливо улыбнулась. Разве когда-нибудь показывала она при посторонних хоть малейшую усталость или уныние? Она сбивала с толку именно тем, что всегда оставалась сама собой, невозмутимая, упрямая; казалось, даже в округлых линиях ее лица и фигуры было что-то вызывающее. Николь не похудела. Никуда не поехала на рождественские каникулы. Каждый вечер отец, вернувшись из суда, заставал дочь у себя в кабинете в неизменно ровном расположении духа. Она взяла последнюю папку, лежавшую поодаль от других, где находился всего один листок дешевенькой почтовой бумаги, какую продают в бакалейных лавочках. Почерк был женский, неинтеллигентный, чернила водянистые, такие обычно бывают на почте или в кафе, перо плохое, так как вокруг букв синели чернильные брызги. Месье, вы совершенно справедливо утверждаете, что Маню не виноват. Не расстраивайтесь из-за него. Я знаю, кто убил Большого Луи. Если Маню осудят, я назову убийцу. Письмо пришло по почте на второй день Рождества, и все розыски, в частности те, которые проводились полицией по требованию Лурса, не дали результатов. Сначала он подумал об Анжель, прежней их горничной, которая приходила его шантажировать и которую Лурса чуть было не заподозрил в убийстве Большого Луи. Анжель устроилась работать в кафе «Невере». Он специально ездил туда, чтобы получить образчик ее почерка. Оказалось, не она. Тогда Лурса вспомнил о подружке Большого Луи, об этой женщине, что жила в окрестностях Онфлэра и которой покойный посылал деньги. Тот же результат! Полиция искала адресата в обоих публичных домах Мулэна, потому что нередко убийца, не зная, кому открыть душу, пускается в откровенности с девицами. Дюкуп утверждал, что это грубая шутка, если не дурно пахнущий маневр защиты. Ждали второго письма, ибо те, что шлют такие послания, редко ограничиваются одним. И вот нынче ночью — было уже без десяти час — Николь и Лурса вдруг вскочили с места, переглянулись; в передней изо всех сил зазвонил колокольчик… Лурса быстро вышел из кабинета. Спустился по лестнице, прошел через прихожую, нащупал засов. — Увидел свет, вот и решил… — раздался голос, и Лурса сразу его узнал. В переднюю ввалился Джо Боксер и пророкотал: — Можете уделить мне минуточку для разговора? Лурса десятки раз заглядывал вечерами в «Боксинг-бар», но Джо никогда еще не переступал порога их дома и поэтому первым делом с невольным чувством любопытства огляделся вокруг. В кабинете он поздоровался с Николь и остановился в нерешительности, не зная, сесть ли ему или лучше постоять. — Боюсь, что я сделал глупость, — проговорил он, присаживаясь на самый краешек письменного стола. — Вы сейчас меня отругаете и будете совершенно правы… Он взял сигарету из протянутой Лурса пачки, оценивающим взглядом оглядел стопку папок. — Вы сами знаете, как бывает вечерами в бистро… то густо, то пусто… Сегодня, например, сидели мы вчетвером. Помните Адель, полное ее имя Адель Пигасс, такая косоглазенькая, она обычно стоит на углу нашей улицы… Живет она с ярмарочным борцом, с Жэном из Бордо, и он тоже с ней пришел… Потом явилась Гурд, толстуха, — у той особая клиентура, та больше по солдатам… Сели мы играть в карты, чинно-благородно, просто чтобы провести время… Сам не знаю почему, я вдруг сказал: «А адвокат славный малый. Он дал мне пропуск…» Потому что вас мы промеж себя зовем адвокатом. И тут Адель спрашивает, какой пропуск, не в суд ли… И просит, не могу ли я и ей тоже пропуск достать. Я отвечаю, что это, мол, очень трудно, потому что всем хочется попасть… Вот тут-то у нас вышла перепалка. «Мог бы, — говорит, — позаботиться о друзьях». «Взяла бы, — говорю, — да и попросила сама…» «Уж если кому идти в суд, так не тебе, а мне…» «Интересно знать, почему это?» «Потому!» Представляете? А игра идет! «И ты бы встала в восемь часов, чтобы идти в суд?» Я, конечно, очень удивился, потому и спросил. «Ясно, встала бы!» «Так она тебе и встанет, — заворчал Жэн. — Давайте играть, нельзя ли без разговорчиков?!» «Раз я сказала, значит так я и сделала бы… Если бы я хотела получить пропуск, мне бы его скорее, чем кому другому, дали!» «Интересно узнать, почему это?» «Да еще в первом ряду!» «Может, прямо с судьями сядешь?» «Со свидетелями!» «Во-первых, свидетели сидят не в первом ряду, а в соседней комнате. А во-вторых, какой из тебя свидетель…» «Только потому, что не хочу свидетелем быть…» «Потому что тебе сказать нечего». «Да ладно, давайте играть…» «Чего ты выдумываешь?!» «Я? Я выдумываю?» И пошло. Жэн на нее так странно глядит. Надо сказать, что Адель не ломака какая-нибудь. Кончили игру. Я поставил им по последнему стаканчику. Тут Адель объявляет: «За здоровье убийцы!» «А ты хоть знаешь убийцу?» «Еще бы не знала!» «Ну? Ну?» Тут Гурд вздохнула: «Неужели вы не видите, что Адель просто похваляется?» А я, сами понимаете, вот прямо чувствую, что Адель не такая, как всегда. И подзадориваю ее. Я-то знаю, как с ней надо обращаться. Сделал вид, что не верю. «Конечно, я его знаю! Знаю даже, куда он закинул свой револьвер…» «Куда?» «Не скажу… Вечером, когда он уже не мог молчать…» «Ты с ним спала, что ли?» «Три раза…» «А кто он?» «Не скажу». «Ему не скажешь, а мне скажешь!» — это Жэн говорит. «А тебе и подавно».