— Господа пассажиры везут что-нибудь недозволенное? Даже у священника изменился взгляд и, как у всех остальных, на лице появилось делано невинное выражение. — Ничего недозволенного у меня нет. — Что в этом чемодане? — Белье, несколько предметов благочестия, которые я везу из Рима для прихожан. — Золота, драгоценностей, часов нет? Шоколада, сигар, сигарет? Мужа соседки Кальмара попросили открыть чемодан. Ему пришлось встать на скамью, чтобы снять его. Таможенник пошарил рукой под одеждой и бельем. — Что у вас в чемоданчике? — Деловые бумаги… — отчетливо произнес Кальмар с непринужденностью, поразившей его самого. — А это ваш чемодан? — Да. — Откройте его! Уф! В чемодане не было ничего запретного. Таможенник отпустил Кальмара с миром и перешел в соседнее купе, не оштрафовав никого из его попутчиков. Но в других купе, очевидно, совесть не у всех оказалась чиста; какую-то чету, нагруженную чемоданами, отвели в таможню, и по походке женщины на высоких каблуках видно было, как она волнуется. Поезд отправился дальше. В его составе были комфортабельные спальные вагоны и вагоны с мягкими сидячими местами, куда Кальмар не позаботился заранее взять билет, и наконец жесткие вагоны, подобные тому, в котором он сейчас ехал и где, как только зажгли ночник, все пассажиры постарались уснуть. Похрапывал — да и то слегка — один лишь старик, а молодая девушка, что сидела напротив, скорчилась в своем углу, еще больше обнажив ноги. Кальмар покачивался в такт движения поезда и старался ни о чем не думать. Но едва он начинал засыпать, как вспоминалась какая-нибудь подробность пережитого дня. И мозг снова начинал лихорадочно работать. Почему еще в Венеции неизвестный выбрал именно его? Что за чушь! Вовсе он не выбирал его — просто никого другого в купе не было. Тем не менее неизвестный устроил Кальмару нечто вроде экзамена. Все его вопросы преследовали определенную цель. Он хотел выяснить, с каким человеком имеет дело. И несомненно, тотчас же определил — перед ним человек порядочный, вернее, порядочный болван, которому можно дать такое поручение. Иначе незнакомец пересел бы в другое купе и обратился бы с просьбой к кому-то другому. Что же касается его исчезновения, Кальмар сначала решил, что его похитили, — но разве возможно похитить человека из поезда, да еще в Симплонском туннеле? Итак, это было преднамеренное исчезновение или самоубийство. В обоих случаях незнакомец поступил нечестно по отношению к Кальмару. Правда, он не знал о смерти Арлетты Штауб, иначе он не старался бы так доставить ей чемоданчик, в котором она больше не нуждалась. Но имел ли Кальмар право так строго осуждать своего спутника? Ведь если бы не смерть молодой женщины, роль его, Кальмара, свелась бы к простой и безопасной роли посыльного. И все же как объяснить то, что чемоданчик был положен в хранилище всего пять дней назад? Ведь незнакомец ехал не из Венеции, а из Триеста или Белграда, а может быть, даже из более отдаленных мест. Каким же образом ключ оказался у него? Переслали ли ему этот ключ бандеролью? Или же он сам оставил чемоданчик на хранение до своей поездки? Но почему? Для чего? Почему этот человек поступил так, а не иначе и при чем здесь он, Кальмар? Наконец Кальмар задремал — он слышал сквози сон крики: «Дижон», хлопанье дверей, распоряжения железнодорожников. А когда проснулся, было уже светло. Священник пристально смотрел на него, и, когда их взгляды встретились, смущенно отвел глаза, словно, воспользовавшись сном незнакомого человека, подверг его допросу или исповеди. Что за глупости! Не хватало еще морочить себе голову такими мыслями! Кальмар поднялся, вынул из чемодана бритву и добрых четверть часа провел в туалете, а потом встал в коридоре, пытаясь установить, где они едут. Вскоре он понял, что едут они вдоль Сены и приближаются к Мелену. Тогда он решил пойти в вагон-ресторан, но, пройдя несколько вагонов, убедился, что ресторана в поезде нет. Наконец в половине седьмого утра они прибыли на Лионский вокзал. Кальмар быстро прошел вдоль всего состава — их вагон оказался в хвосте — и, проходя мимо газетного киоска, полюбопытствовал: — Вы получаете «Трибьюн де Лозанн»? — Да, месье, и «Трибьюн» и «Газетт де Лозанн». — Утреннего выпуска еще нет? — Утреннюю газету за понедельник мы получим только в половине первого. — А в городе ее можно достать? — Да, в киосках на Елисейских Полях и на площади Оперы. — Благодарю вас! Им владело одно желание, неотступное, как навязчивая идея, как бред: поскорее целым и невредимым добраться домой. Он подозвал такси: — Улица Лежандр… Я скажу, где остановиться. Однако сначала он вышел у бара, потому что у него не оказалось сигарет и к тому же ему захотелось выпить кофе. Машинально Кальмар съел два рогалика: несмотря на все его заботы, он получил от еды удовольствие — ведь это были настоящие французские рогалики. — Еще чашку кофе, пожалуйста! Наконец, его дом. А вот и привратница, значит, не избежать расспросов. — Как себя чувствует мадам Кальмар? А детки? Наверное, эти ангелочки глядят не наглядятся на все чудеса Венеции. Привратница протянула какие-то рекламы и счета, доставленные уже после того, как она перестала пересылать ему почту. — Дом совсем пустой, уже двадцатое августа, а почти никто не вернулся, даже торговцы. Вы и не представляете себе, в какую даль приходится бегать за мясом! Добрый старый лифт, немного тряский, с таким привычным и неопределенным запахом. И лестница, устланная коричневой дорожкой. Коричневая дверь с медной, слегка потускневшей за время отсутствия Доминики кнопкой звонка. Вначале домашняя обстановка разочаровала Кальмара. Все было погружено во мрак. Он не сразу сообразил, что задернуты шторы, и поспешил раздвинуть их повсюду, даже в детской. Проходя мимо холодильника, вспомнил, что надо его включить, и лишь потом вернулся в столовую, где оставил на столе чемоданчик. Неужели он решится открыть его? Взломать замки? Теоретически у Кальмара не было на это права, поскольку ни чемоданчик, ни его содержимое ему не принадлежали, но после всего случившегося просто необходимо узнать, что там лежит. Он хитрил сам с собой, прекрасно понимая, что движет им не долг, а простое любопытство, желание разгадать тайну, и зачем себе отказывать? В конце концов, из-за этого проклятого чемоданчика он чувствовал себя как преступник. А ведь его содержимое могло дать объяснение всему. У Кальмара тоже был портфель, запиравшийся на ключ. Он носил в нем деловые бумаги. Вспомнив об этом, Кальмар пошел в спальню за ключами, которые лежали в одном из ящиков. По дороге взгляд его упал на остановившийся будильник. Он довольно долго заводил его, желая оттянуть исполнение своего намерения. Потом завел часы на мраморном камине в гостиной. Конечно, ключ от его портфеля не подошел к замку и сразу же погнулся. Не удивительно — дешевка. Кальмар пошел на кухню, где у них стоял ящик с инструментами, какие имеются в каждом доме, — молоток, отвертка, клещи, щипцы лежали там вместе с пробочником и различными консервными ножами. Кальмар дал себе последнюю отсрочку — пошел запереть входную дверь, словно уже чувствовал себя глубоко виноватым. Наконец, скинув пиджак и развязав галстук, он попытался взломать замки — сначала кусачками, потом клещами, но это удалось ему сделать лишь отверткой. Два металлических языка щелкнули и отскочили. Крышка приподнялась. Он откинул ее и обнаружил аккуратно сложенные, как у кассира или инкассатора, пачки банковых билетов. Французских франков там не было: главным образом — стодолларовые купюры, сложенные пачками по сто штук (как он определил с первого взгляда), купюры в пятьдесят фунтов стерлингов, а также менее толстые пачки швейцарских франков. Первым его побуждением было взглянуть на дом через улицу: в квартире напротив какая-то женщина занималась уборкой в своей спальне и ни разу даже не обернулась в его сторону. — Нет, не сейчас, — прошептал он. Только не теперь. Ему надо прийти в себя, собраться с мыслями. Он устал, взвинчен после целого дня и ночи, проведенных в поезде… Выбит из колеи… Сначала надо восстановить душевное равновесие. Кальмар взял чемоданчик со стола и, прикрыв крышку, сунул его под комод в своей комнате, затем наполнил ванну водой и разделся. Никогда еще Кальмар так остро не ощущал своей наготы и своего одиночества. III — Когда вернешься в Париж, позаботься о том, чтобы отдать в чистку костюм. Только не клади его в бельевую корзину, а то мадам Леонар еще отнесет его в прачечную. Боюсь я этих новых тканей — они часто садятся. Лучше сам отнеси в чистку на улицу Дам. Всего два раза Кальмар оставался один в квартире на улице Лежандр — это было, когда Доминика рожала в клинике. Нет, три раза — однажды она провела несколько дней в Гавре у своей сестры. Неужели только для того, чтобы поступить наперекор звучащему в его ушах голосу, он засунул кремовый костюм в корзину для грязного белья? — Ты очень устанешь с дороги, дорогой. Раз ты пойдешь на работу после полудня, постарайся лечь и поспать. Пусть твои вещи распакует мадам Леонар. Мадам Леонар, приходившая к ним два раза в неделю во второй половине дня, была маленькой, сухонькой женщиной, но с таким большим, монументальным задом, что казалось, она вечно устремлена вперед. Муж мадам Леонар был человек больной, и она ухаживала за ним вот уже двадцать лет. С утра до вечера убирала она квартиры, а по ночам нередко обряжала покойников из своего квартала. Она жила где-то на соседней улице, под самой крышей, почти ни с кем не общалась и только цедила сквозь зубы: — Все богачи одинаковы. Мадам Леонар считала богачами всех, кого ей приходилось обслуживать, — и мелких торговцев, и даже привратницу. Сидя в ванне, Кальмар подумал о ней и подивился, как может мадам Леонар жить так и не впасть в отчаяние. Однако в Париже существуют тысячи, десятки тысяч таких, как она, а есть и еще более несчастные — те, что с трудом передвигаются по квартире или прикованы к постели и всецело зависят от соседей или сиделки из благотворительного общества.