Я сглатываю. — Спорим на сто долларов, что я обыграю тебя в Mario Kart. Мы слушаем стук дождя, а затем он, наконец-то, кивает. — Давай двести, и договорились. Я наблюдаю, как изгибается его покрытая татуировками спина, когда он выпрыгивает из джакузи и хватает полотенце с бортика. Мы оба знаем, что я не выиграю, но я бы предпочла проиграть ту игру, чем эту. Глава десятая На рождественской елке мерцают огоньки, над камином раскачиваются чулки. Аромат от всех свечей с корицей и гвоздикой витает над столом в праздничной дымке. Столовая моего брата превратилась в чертову поздравительную открытку. — Ладно, у меня есть для тебя пари, — бормочет Нико, выдвигая стул рядом со мной. — Я весь во внимание. — Ставлю десять штук на то, что Анджело нарядится Сантой на Рождество. Ухмыляясь, я смотрю во главу стола и обдумываю это. Анджело опирается на костяшки пальцев, что-то злобно бормоча на итальянском Габу, который выглядит так, словно предпочел бы быть где угодно, только не на семейном собрании Висконти. Мой брат скорее сожжет костюм Санты, чем наденет его, и я как раз собираюсь сказать об этом Нико, когда в дверь врывается Рори с подносом печенья. Анджело следит за ней глазами, его лицо смягчается. Когда она ставит поднос на стол, он наклоняется и целует ее в лоб. — Они выглядят прекрасно, сорока, — говорит он. — У тебя хорошо получается. Я бросаю взгляд на печенье. Они так подгорели, что выглядят, будто их спасли от пожара, но именно тогда я понимаю: он готов на все ради нее. Если бы Рори попросила его надеть костюм Санты, он бы это сделал. Раньше я думал, что он превратился в каблука, но, черт возьми, теперь я начинаю понимать это чувство. Сглотнув подступившее к горлу беспокойство, я поворачиваюсь обратно к Нико с планом. — Двадцатка на то, что он наденет костюм эльфа. Он фыркает в свой виски. — Все говорят, что ты чокнулся, и я начинаю думать, что они правы. Это правда, что ты теперь любитель водки? Я игнорирую его вопрос, и мы пожимаем друг другу руки. Затем Анджело стучит по столу и привлекает всеобщее внимание. — В духе Рождества я собираюсь дать вам поблажки, — тихо говорит он. — Выкладывайте свои дерьмовые шутки про рождественский декор сейчас же, или замолчите навсегда. В комнате воцаряется тишина, затем Бенни прочищает горло. — Похоже, Санта спустился по дымоходу и его стошнило. Все хихикают. — Я вижу твой дом из Лощины. Держу пари, из космоса его тоже видно, — Нико ухмыляется. Кас откидывается на спинку стула, взбалтывая виски. — Вы, ребята, слишком суровы. Мне всё нравится. Это напоминает мне мастерскую Санты, — он делает паузу. — В аутлет-центре13 Дьявольской Ямы. Даже Анджело смеется над этим, качая головой. — Ладно, ладно, у меня есть еще одна, — Бенни поднимает пластиковую снежинку с подставки для стола. — Ты храбрый, если вокруг валяется все это легковоспламеняющееся дерьмо, зная что твоя жена устраивает пожар каждый раз, когда включает духовку. Улыбка сходит с лица моего брата. Кас ерзает на своем сиденье. Габ бросает на меня взгляд, полный ленивого веселья. — Да, блять, — шипит Бенни, чувствуя перемену настроения. — У меня больше нет пальцев, которые можно было бы сломать. Легким движением запястья Анджело передвигает поднос с печеньем по столу. — Если хочешь шутить о стряпне моей жены, ты съешь все до единого. Бенни смотрит на них с недоверием. — Ладно, я лучше сломаю пальцы, чем зубы. Анджело игнорирует его и опускается в кресло. — Ладно, хватит этого дерьма. Нам нужно поговорить о Бухте. Поскольку Тор исчез с лица этой гребаной планеты, Бухта останется широко открытой, когда мы уберем Данте со сцены, — он разглаживает рукой ворот своей водолазки и обращает свое внимание на меня. — Мы с братьями решили, что дадим ему время до Нового года, чтобы он появился, прежде чем мы осуществим план и захватим Бухту. Горький юмор переполняет меня. Решили звучит так, будто у нас была цивилизованная дискуссия, хотя на самом деле мы двадцать минут рявкали друг на друга на быстром итальянском в его кабинете. Он хотел немедленно взяться за это дело, в то время как я хотел дать моему лучшему другу преимущество и подождать несколько недель. Он бросил в мою голову снежный шар, я метнул его обратно, прицелившись получше, и мы договорились на 1 января. На столе жужжит мой телефон, и когда я смотрю на экран и вижу, что это сообщение от Пенни, разговор за столом превращается в фоновый шум. Я хватаю его, открываю сообщение и сразу же жалею, что сделал это. Твою мать, она прислала свою фотографию перед зеркалом, будучи совершенно голой. Тихо прошипев, я откидываюсь на спинку стула и увеличиваю изображение каждой идеальной части ее тела. Господи, она не может быть настоящей. Я почти жалею, что это было не так, теперь, когда я нарушил еще одно правило и трахнул ее лицом к лицу. Обычно я делаю это только раком, потому что ненавижу смотреть в глаза женщинам и видеть, как моя фамилия вспыхивает в огнях позади них, когда они кончают. Это отталкивает. Но с Пенни этого никогда бы не случилось. Нет, я знал, что если я посмотрю в ее глаза, когда она кончит, я не смогу отвести взгляд. Я бы также не смог их забыть. Знаю, когда она покончит со мной и я останусь в пепле ее пожара, я буду смотреть на изголовье кровати другой женщины и видеть на нем эти гребаные глаза. Приходит еще одно сообщение. Пенни: Упс, не туда отправила. Извини. Хотя я знаю, что она шутит, мысль о том, что другой мужчина увидит это тело, вызывает во мне вспышку насилия. Я бы убил его без раздумий, и уж точно не из пистолета. Чем больше я размышляю об этом, тем мрачнее становится мое настроение. Затем все становится черным, как полночь, когда я вспоминаю ее слова в джакузи прошлой ночью. Я берегу минет для брака. Если она пыталась вывести меня из себя, пока я был в ней по самые яйца, то у нее получилось. Я стал одержимым. Несмотря на то, что я знаю, что это временно, должно быть временно, я также знаю, что преподнес бы этой девушке весь мир на блюдечке с голубой каемочкой, если бы она просто сказала «пожалуйста», как она делает сейчас, когда хочет кончить. Ирония в том, что она не хочет всего мира. Она даже не хочет, чтобы я был нежным с ней. Я убивал ради нее, нарушал свои правила ради нее. Черт, я испортил свои руки ради нее. И пока я схожу с ума, придумывая, как заклеймить ее дольше, чем продержится эта временная татуировка, она говорит о будущем с той же безразличностью, с какой можно говорить о погоде. К тому же она листает книги Для Чайников, которые я ей купил, в поисках чего-нибудь, чего угодно, чем можно заняться, кроме как остаться на моей яхте и трахаться со мной. Задумавшись, я снова приближаю на экране ее киску, и весь мой гнев превращается в жидкий жар и сползает вниз. Я поправляю брюки и набираю ответ. Я: Ты действительно хочешь, чтобы я жестко трахнул тебя сегодня, да? Ее ответ быстрый и раздражающий: чертов зевающий эмодзи. Я: Эти губы мои, Пенни. Я окончательно бросаю телефон на стол, потому что решил перестать спрашивать, кому принадлежит ее киска, и просто, блять, прямо говорить ей, пока она в это не поверит. Мобильник жужжит, и я тут же хватаю его обратно. Пенни: Какие? Я делаю паузу. Я: Не те, что на твоем лице. Я: Они слишком дорогие. Пенни: Ты можешь заплатить мне в рассрочку на период шести месяцев под 5,8% годовых. Как тебе такой вариант, папик? Я громко смеюсь. Когда я уходил от нее несколько часов назад, она была в библиотеке и читала Инвестиции Для Чайников, и, очевидно, что-то усвоила. Мою кожу покалывает от внезапного осознания: в комнате воцарилась тишина, и все взгляды устремлены на меня. Стирая ухмылку, я поднимаю взгляд на Анджело, кипящего от злости во главе стола. — Гриффин и его шутки с «Тук-тук. Кто там?», — сухо говорю я, засовывая мобильник в карман пиджака. — Каждый раз смешно. У Анджело сводит челюсть. — Ты вообще слушал что-нибудь из того, что я только что сказал? Нет.